Среди мертвых есть две женщины.
Как объяснить это побоище без предостережения, это убийство без предупредительного окрика? Почему вся эта линия вооруженных солдат в упор выстрелила в толпу мужчин, женщин и детей?
Видя, что он стоит один на пустынном бульваре перед лицом мертвых и умирающих, командир понимает, какая чудовищная ответственность ляжет на него. В страхе он приказывает одному из своих офицеров дать объяснения народу.
Дать объяснения! Как будто человеческий язык способен объяснить подобную бойню!
Офицер, верный дисциплине, уходит. Немного бывает поручений, таящих в себе подобную опасность. Жерар, нападающий на льва прямо в его логове, больше уверен в том, что вернется назад живым, чем был уверен в своей жизни посланец командира.
Он быстро пробирается среди трупов, входит в кафе Тортони и дает следующее объяснение:
— Командир дал всего лишь приказ преградить путь штыками; одно из ружей было заряжено и во время этого маневра выстрелило; солдаты решили, что была подана команда «Пли!» и открыли огонь.
В ту минуту, когда он дает это невероятное объяснение, какой-то человек, вооруженный двуствольным ружьем, врывается в кафе, целится в офицера и собирается убить его в упор, однако национальные гвардейцы отнимают у этого человека ружье, прикрывают своими телами офицера и отводят его назад в батальон.
Там они застают все ту же колонну, но уже поредевшую. Она тащит за собой телегу для перевозки мертвых. В телегу навалено семнадцать трупов, и колонна движется, освещая факелами этот катафалк, оставляющий везде, где он проезжает, след крови.
На всем пути этой мрачной погребальной процессии слышится призыв: «К оружию!»
Лавки закрываются, свет в окнах гаснет; видно, как в темноте двигаются вооруженные люди, вышедшие неизвестно откуда.
Те, кто сопровождает телегу, направляются вместе с ней к редакции «Национальной газеты», крича: «К оружию! Нас убивают!» Они делают там короткую остановку, а затем медленным шагом продолжают путь среди толпы, при виде этого зрелища пьянеющей от жажды мести.
Время от времени крики усиливаются; дело в том, что на телегу взобрался какой-то человек, который время от времени поднимает и ставит на ноги труп женщины, грудь которой пробита пулей; затем, после того как дрожащий свет факела освещает в течение минуты это страшное видение, он роняет труп, который с приглушенным шумом падает на свое смертное ложе.
Всюду, где этот мрачный кортеж проходит, он сеет месть; она даст всходы ночью и будет годна для жатвы на другой день.
Наконец, телега покидает бульвары и углубляется в еще освещенные соседние улицы; затем она достигает темных улиц, где ненависть яростней, поскольку сильней нищета.
Когда телега скрывается из виду, еще долго слышно, как она грохочет, словно дальний гром.
Известно, откуда пришла эта гроза, но знаем ли мы, куда она идет?
LXXVIII
Начиная с этого момента народ требует уже не падения кабинета министров, а падения королевской власти.
Отряд 2-го легиона национальной гвардии возвращался по улице Лепелетье, направляясь к двору мэрии на улице Шоша́; следом за ним шла толпа народа, кричавшая «К оружию!» и упрекавшая его за отступление. Все национальные гвардейцы несли в душе тяжелую боль и требовали идти в бой, но у отряда не было полковника.
Командир национальной гвардии Сен-Жермена, ставший свидетелем сцены у особняка на бульваре Капуцинок, поспешно облачается в мундир и бросается во двор мэрии; там он застает г-на Берже, подле которого около трехсот человек, и спрашивает их, хотят ли они двинуться на здание министерства иностранных дел. Мэр, украшенный своей перевязью, колеблется; положение серьезное: начиная с этого момента речь идет о восстании.
Однако весь отряд кричит: «Вперед!» Он требует патронов, но в патронах отказано: штыков будет достаточно.
Барабанщика торопят выйти наружу, и он удаляется в направлении улицы Предместья Монмартр, подавая сигнал общего сбора.
Отряд 2-го легиона выходит из двора мэрии, устремляется на бульвар и захватывает пост, охраняемый 14-м пехотным полком, который отступает в сторону площади Карусели. В этот момент в воздухе раздается тоскливый гул набата.
Два этих звука, барабанная дробь и удары колокола, отмечают последний час дня, наполненного неожиданными и роковыми поворотами.
24 февраля. — В Тюильри слышат гул набата, который призывает народ к оружию, а Бога — на помощь народу.
В час ночи король в третий раз вызвал к себе г-на Моле. Господин Моле не явился.
Один только г-н Гизо остался верен должности, с которой король не решается его сместить и которую сам он не решается покинуть.
Два этих человека, катящиеся в общую бездну, которую каждый из них вырыл другому, еще тешат себе иллюзиями, настолько толсты стены у королевского дворца, настолько хорошо оберегают от правды его двери.
У них вызывают недовольство малодушие генерала Тибюрса и вялость генерала Жакмино. Нужно предоставить командование войсками маршалу Бюжо: нужно замарать народной кровью гербовый щит Исли.
Указ о назначении маршала Бюжо начальником гарнизона подписан королем и скреплен подписью г-на Гизо.
Напоследок человек из Гента успел пустить парфянскую стрелу.
Король, видя, что г-н Моле не является, вызвал к себе г-на Тьера.
Через пятнадцать минут придверник доложил о его приходе.
Господин Гизо и г-н Тьер встретились у двери: г-н Гизо выходил из кабинета, а г-н Тьер входил в него.
Эти два человека, которые раскланялись с вежливостью врагов, обладающих светскими манерами, были далеки от догадки, что их общее поприще подошло к концу.
Господин Тьер обнаружил на столе указ о назначении маршала Бюжо; он одобрил его, но при условии, что на другой день не будет атакована ни одна баррикада.
Одновременно он потребовал себе в помощники г-на Барро.
Король дал на это согласие.
Тогда г-н Тьер взял в руки перо и написал следующую прокламацию:
«Граждане Парижа!
Дан приказ прекратить огонь. Только что король поручил нам составить кабинет министров. Палата депутатов будет распущена. Генерал Ламорисьер назначен главнокомандующим национальной гвардией Парижа. Господа Одилон Барро, Тьер, Ламорисьер и Дювержье де Оранн становятся министрами.
Эта прокламация была послана в полицию с приказом развесить ее по городу в течение ночи.
Господин Тьер с той восхитительной самоуверенностью, какая ему присуща и, в зависимости от обстоятельств, является либо необычайным достоинством, либо необычайным недостатком, г-н Тьер, веривший в свою популярность и в популярность г-на Одилона Барро, нисколько не сомневался, что, увидев на другое утро на всех городских стенах его имя и имя его коллеги, парижане бросят оружие и начнут рукоплескать.
Так что он отправился к себе домой, ожидая, что день пройдет благополучно.
Господин Гизо вернулся сразу после его ухода; он оставался в Тюильри, и король ждал его в своем кабинете.
Уверяют, что два этих человека, якобы обладавших невероятной прозорливостью, оставались вместе еще целый час, не сожалея о прошлом и не предвидя будущего.
Латинский поэт сказал: «Юпитер ослепляет тех, кого хочет погубить».
Между тем их следовало бы известить о том, что происходит в Париже.
На этот раз ночь, опустившаяся на город, проходит для всех без сна.
Участники сопротивления бдят и готовят завтрашнее сражение.
Мы все видели эту странную ночь, когда казалось, что какое-то повсеместное землетрясение разворотило мостовые, когда целая армия молчаливых работников возводила сеть баррикад, когда народ, этот великолепный стратег, разрабатывал план битвы.
Теперь, в свой черед, в осаде оказался Тюильри; подготовленная атака, словно тысячеголовая змея с огромным телом, окружила королевский дворец. Наутро каждая из этих голов дышала огнем.
Господин Тьер проснулся от звуков ружейной пальбы: прокламация, развешанная ночью, не была подписана, а кроме того, упустили нечто важное: отправить ее для публикации в «Вестник».
Те, кто читает ее на стене, полагают, что это какая-нибудь новая западня.
Но, быть может, личное присутствие господ Тьера и Одилона Барро сделает то, чего не смогли сделать их имена? Господина Одилона Барро торопят сесть верхом на лошадь и проехать по улицам; он пребывает в нерешительности и в конце концов заявляет, что не умеет ездить верхом.
Его поднимают, сажают в седло и, держа в поводу лошадь, на которой он восседает, словно Мардохей, водят ее по городу.
Тем временем г-н Гизо выходит из Тюильри через проезд, ведущий на улицу Эшель. Когда он оказывается на улице Риволи, слышатся два ружейных выстрела, пули которых со свистом влетают во двор Тюильри; он возвращается через проезд, ведущий на площадь Карусели, и поднимается в штаб.
И там его теряют из виду.
В семь часов утра г-н Тьер возвращается в Тюильри; к нему присоединяются господа Дювержье де Оранн, Кремьё, Ластери, де Ремюза, де Бомон и Ламорисьер.
Это почти готовый кабинет министров.
Новость о назначении г-на Бюжо начальником гарнизона произвела такое страшное впечатление, что г-н Тьер первым делом требует его увольнения. Король соглашается.
Войскам отдается приказ прекратить огонь повсюду, но сохраняя при этом занятые позиции.
Около девяти часов утра слышится сильный шум прямо во дворе Тюильри; часовые окликают друг друга, хватают ружья и выбегают за ворота: из дома, расположенного на углу улицы Риволи и улицы Эшель, только что раздались три или четыре ружейных выстрела.
Авангард народа уже там.
Герцогиня Орлеанская приказала закрыть те окна своих покоев, что выходят на улицу Риволи. Она удаляется в покои короля, велев одеть ее детей и отвести их в покои королевы.
Спустя несколько минут часовые возвращаются с двумя пленными.