Двор Тюильри охраняют войска численностью около трех тысяч человек и шесть пушек в боевом положении.
В половине одиннадцатого, как обычно, королевская семья собирается на завтрак в галерее Дианы; с минуту все ждут короля, который появляется с улыбкой на лице; нужно ли ему теперь чего-нибудь опасаться, если его щитом служит сама оппозиция?
Он садится за стол, и все рассаживаются по местам.
Но стоило завтраку начаться, как дверь неожиданно распахивается и, с нарушением всякого этикета, без доклада, появляются г-н де Ремюза и Дювержье де Оранн.
Их сопровождает г-н де Лобеспен, адъютант.
Министры не просто бледны: на них лица нет.
Они просят разрешения переговорить с герцогом де Монпансье.
Герцог де Монпансье встает, рукой подавая королю и королеве знак успокоиться, но этого знака недостаточно; все поднимаются из-за стола, и король и королева, одновременно с юным принцем, подходят к министрам.
— Государь, — произносит г-н де Ремюза, — разве ваше величество не знает, что происходит?
— А что происходит? — спрашивает король.
— Да ведь в данную минуту на площади Согласия, в трехстах шагах от вашего величества, драгуны отдают свои сабли, а солдаты — свои ружья…
— Это невозможно! — восклицает король.
— Простите, государь, — говорит г-н де Лобеспен, — но я видел это собственными глазами.
Впервые правда доходит до Луи Филиппа.
Никто уже не думает о том, чтобы вернуться к столу; король выходит из зала вместе с министрами, уводя с собой герцога де Монпансье.
Королева бросается вслед за мужем и догоняет его.
— Государь, — говорит она, — садитесь в седло и умрите, если понадобится; с балкона Тюильри ваша жена и ваши дети будут смотреть, как вы умираете.
Король и в самом деле садится в седло и проводит смотр войск, находящихся во дворе Тюильри.
Этим войскам приданы два батальона национальной гвардии.
Пехота и кавалерия кричат: «Да здравствует король!»
Из рядов национальной гвардии в основном тоже слышатся крики «Да здравствует король!», однако их сопровождают отдельные восклицания: «Да здравствует реформа!»
Королева и принцессы стоят у окна и глазами следят за королем.
Король возвращается. Господин Тьер ждет его; надежды г-на Тьера обмануты, его популярность больше не на высоте восстания, и он просит предоставить пост председателя совета министров г-ну Одилону Барро.
В эту минуту становится известно, что г-н Одилон Барро, со своей стороны, появился на баррикадах и, холодно принятый там, удалился.
Таким образом, корабль королевской власти дал течь со всех сторон, в течение нескольких часов три министерства сброшены в море, а буря все продолжается.
Король берет в руки перо и собирается подписать указ о назначении г-на Барро председателем совета министров.
Возле короля в этот момент находятся г-н Тьер, г-н де Ремюза, герцог де Монпансье и г-н де Ламорисьер.
Господин Тьер и г-н де Ремюза стоят у камина, герцог де Монпансье вполголоса беседует с г-ном де Ламорисьером.
Король сидит за письменным столом.
Со стороны Пале-Рояля слышна оживленная ружейная пальба.
Внезапно дверь кабинета отворяется и входит г-н де Жирарден.
Господину де Жирардену, директору газеты «Пресса», было поручено, наряду с г-ном Меррюо, главным редактором «Конституционалиста», опубликовать указ о включении г-на Тьера и г-на Барро в состав кабинета министров.
Господин де Жирарден бледнее, чем обычно, но, как всегда, спокоен.
Он подходит к королю.
— Ваше величество, — спрашивает он, — что вы намерены делать?
— Подписать указ о назначении господина Одилона Барро председателем совета министров.
— Слишком поздно.
Король удивленно смотрит на него.
Уже во второй раз с утра в его присутствии произносят эти слова.
— Государь, народ желает уже не смены кабинета министров, а отречения. Отрекитесь, государь, или через час не будет больше во Франции ни народа, ни королевской власти.
Король выпускает из рук перо.
— Государь, — говорит г-н де Жирарден, подавая ему упавшее перо, — минута промедления, и все потеряно.
Король словно ищет чего-то вокруг.
— Вот готовая прокламация: я распорядился напечатать ее заранее, — произносит г-н де Жирарден.
И он кладет на стол короля афишу, содержащую следующее короткое отречение:
Король колеблется.
К нему подходит герцог де Монпансье.
— Именем Франции прошу вас, государь, отрекитесь, — произносит он.
— Ну что ж, ладно, — говорит король. — Раз вы все этого хотите, я отрекаюсь.
— Ваше слово, государь? — спрашивает г-н де Жираден.
— Оно дано, — отвечает король.
Господин де Жирарден ничего больше не спрашивает; он бросается вон из кабинета, стремглав спускается по лестнице, выскакивает из Тюильри и подбегает к баррикаде на улице Сент-Оноре.
— Отречение! — кричит он. — Отречение! Король отрекся!
— А оно письменное? Оно напечатано? Оно подписано? — спрашивают его.
— Да, да!
— И где этот документ?
— Его предъявят вам немедленно.
— А это говорится не для того, чтобы снова обмануть нас? Это не очередная хитрость? Это не очередная западня?
— Нет, головой клянусь!
— Хорошо, проходите.
Господин де Жирарден проходит и бежит, словно солдат на передовую; он слышит треск ружейной пальбы на площади Пале-Рояля и мчится туда, хотя там его поджидают не только более трудное препятствие, но и более грозная опасность.
Ружейная стрельба перекрывает его голос, а вокруг свистят пули.
— Отречение! Отречение! — кричит он.
Несколько бойцов прекращают стрелять.
— Оно написано?
— Король подписывает его в эту минуту.
— Пусть нам принесут подписанное отречение, и тогда мы поглядим.
Сражение возобновляется.
И действительно, в это самое время король пишет следующие печальные слова, последний автограф, который оставит королевская рука:
«Я отрекаюсь в пользу моего внука, графа Парижского. Желаю ему быть счастливее меня».
И он ставит свою подпись.
Генерал Ламорисьер берет этот листок бумаги и в свой черед выходит из кабинета.
Вслед за ним оттуда выбегает сын адмирала Бодена, имеющий сходное поручение.
Один мчится на площадь Пале-Рояля, другой — на площадь Согласия.
В этот момент королю докладывают, что маршал Жерар, которого он вызвал к себе, явился в его распоряжение. Уже два года король не видел своего старого друга, но в минуту опасности вспомнил о нем и послал за ним.
— Пусть войдет! Пусть войдет! — кричит король.
И он бросается навстречу маршалу.
— О мой славный маршал, — восклицает король, весь дрожа от волнения, — только вы можете вызволить нас из беды.
— Государь, я могу предложить вашему величеству лишь мою жизнь, — ответил маршал, — но она целиком принадлежит вам.
— Пойдите к этим людям, маршал, и скажите им, что я отрекаюсь.
— Прикажите, чтобы мне дали лошадь, государь.
Приказ передан; но все в этот момент настолько растеряны, что не могут отыскать никакой другой лошади кроме той, на которой только что ездил король. Ее приводят маршалу покрытой попоной с золотой бахромой.
Он садится на нее, надев пальто и круглую шляпу, выезжает через главные ворота Тюильри и пересекает площадь Карусели, держа в руке зеленую ветвь. Но, поскольку 24 февраля из зеленых деревьев есть только кипарисы, именно с ветвью кипариса он направляется навстречу мятежникам.
Он подъезжает к началу улицы Святого Фомы Луврского.
Там теснится огромная толпа; его узнают, и раздаются крики: «Да здравствует маршал Жерар!»
— Друзья мои, — говорит он, — я принес вам добрую весть, и вы можете мне поверить: король отрекся в пользу господина графа Парижского.
Однако никаких возгласов одобрения в ответ на эту новость нет. Слышатся лишь крики «Да здравствует маршал Жерар!», только и всего.
Продолжая кричать «Да здравствует маршал Жерар!», толпа вытесняет его на площадь Карусели, куда и сама начинает проникать.
Тогда солдаты, стоящие лагерем на этой площади, отступают к Тюильри и закрывают за собой ворота.
Маршал не может теперь вернуться во дворец, чтобы дать королю отчет об итогах своей миссии; он понимает, что все кончено, слезает с королевской лошади, оставляя ее в качестве трофея толпе, и выходит с площади через ворота, ведущие на берег реки.
Ламорисьеру не повезло еще больше: в него выстрелили, и пуля пробила ему руку.
Более того, какой-то простолюдин упер ему в бок ружье и спустил курок.
Ружье дало осечку.
Сын адмирала Бодена застает на площади Согласия лишь слабое эхо перестрелки. Впрочем, сражение в этой стороне почти закончилось.
В то время как эти четыре посланца гибнущей монархии терпят неудачу в четырех разных местах города, король снимает с себя мундир, отцепляет орденскую ленту, кладет шпагу на стол и надевает штатское платье.
Королева, бледная, неподвижная, наблюдает за ним. Чувствуется, что гордая дочь Каролины, принцесса, у которой кровь Бурбонов не была подпорчена, предпочла бы увидеть мужа разоблаченным так для могилы, нежели для бегства.
Она поворачивается к г-ну Тьеру.
— Взгляните на свою работу, сударь, — говорит она, — все это ваших рук дело.
Понимая, какое почтение следует оказывать этому павшему величию, г-н Тьер ничего не отвечает.
— Лошадей, — произносит король.
— Их увели, убив перед этим конюха и двух первых лошадей упряжки, — отвечают ему.
— Выходит, кареты тоже нет?
— Да нет, государь; две кареты стоят у Поворотного моста: две кареты, взятые напрокат, без гербов и с кучерами без ливрей; так будет проще.
— Тогда идемте.
Король поворачивается на мгновение, берет ключи, открывает выдвижной ящик, ищет там что-то с видом человека, с головой которого не все в порядке, затем поднимается, вручает ключи г-ну Фену и говорит ему: