Затем, с великим трудом, поскольку порт забит лодками, «Экспресс» прокладывает себе путь, выходит на рейд, берет курс на Англию и исчезает на горизонте.
Так свершилось предсказание, сделанное мною в 1831 году:
«Вот бездна, в которой исчезнет скоро нынешнее правительство; маяк, зажженный нами на его пути, осветит лишь его крушение, ибо, даже если бы оно захотело сменить курс, теперь ему уже не удастся сделать этого: его увлекает чересчур быстрое течение, его гонит чересчур сильный ветер. Но в час его гибели наши воспоминания — воспоминания человека — возобладают над нашим стоицизмом гражданина и раздастся голос, который крикнет: “Смерть королевской власти, но да спасет Бог короля!”
И это будет мой голос».
Два с половиной года спустя в газетах появилось сообщение:
«Сегодня утром, 26 августа, в Лондоне стало известно о смерти Луи Филиппа, случившейся в Клермонте, его временной резиденции, где он на протяжении нескольких последних дней находился вместе со своей семьей.
С некоторых пор, а именно после своего отречения, изгнанный государь страдал сильным нервным расстройством, вызванным, несомненно, потрясениями, которые произошедшие политические события должны были оказать на его организм. В пятницу болезнь усилилась настолько, что было сочтено необходимым созвать к постели короля членов его семейства. Несмотря на самый заботливый уход и самую усердную врачебную помощь, царственный больной быстро угасал и скончался сегодня в половине девятого утра.
Час спустя известие о его кончине пришло в Лондон, где оно вызвало глубочайшую скорбь».
Приведем некоторые подробности, касающиеся этой смерти.
Уже на протяжении нескольких последних месяцев здоровье короля заметно ослабевало; в октябре ему должно было исполниться семьдесят семь лет; к тому же недавние политические события нанесли его крепкому организму жестокий удар.
Казалось, что июньское пребывание короля в Сейнт-Леонардсе поставило его на путь выздоровления; он принял в своей резиденции нескольких посетителей, визиты которых доставили ему большое удовольствие. Июль закрепил это улучшение.
Однако с начала августа слабость появилась снова и усиливалась с каждым днем. Наконец 24 августа общая слабость развилась настолько, что пришлось отменить готовившуюся поездку и задуманное новое обзаведение, и, более того, на другой день врач счел своим долгом предупредить королеву о непосредственной опасности, угрожающей жизни ее мужа.
Это известие королева восприняла с присущим ей религиозным смирением, но проявляя твердость.
— Сударь, — сказала она, — следует известить короля о его положении.
— Сударыня, — ответил доктор, — эту последнюю, предсмертную услугу обычно оказывают больным священники, а не врачи. Долг врача, напротив, состоит в том, чтобы до последней минуты выказывать сомнение в роковом исходе и скрывать от умирающего видимую на горизонте смерть. И потому я хотел бы, чтобы королева соблаговолила дать кому-нибудь другому это печальное поручение.
— Сударь, — промолвила королева, — король обладает рассудочным умом и верит только в неоспоримые факты; предупрежденный врачебной наукой, он поверит в угрожающую ему опасность; уведомленный лишь религией, он, возможно, будет сомневаться на этот счет.
— То, что вы соблаговолили сказать мне, ваше величество, истинная правда; но, тем не менее, если только вы не дадите мне категорический приказ разъяснить королю тягостное положение, в котором он находится…
— Я даю вам такой приказ, сударь.
Врач поклонился и вошел в спальню короля.
Король выслушал страшное признание доктора, проявляя полное спокойствие, а затем, когда тот закончил, весело произнес:
— Ну да, понятно, вы пришли известить меня, что пришло время собираться в дорогу!
— Государь…
— Ведь это королева попросила вас оказать мне эту последнюю услугу, не так ли?
— Да, государь.
— Попросите ее войти.
Врач открыл дверь; королева стояла в ожидании у порога.
В течение какого-то времени два этих старых человека, на протяжении восемнадцати лет носившие вместе самую прекрасную, но и самую тяжелую корону на свете, тихо беседовали, сблизив свои дрожащие от волнения головы.
Затем, уже громким голосом, королева произнесла:
— Его величество зовет аббата Гелля, моего духовника.
Спустя несколько минут аббат Гелль вошел в комнату.
Вслед за ним туда пришло все королевское семейство, то есть королева, герцогиня Орлеанская, граф Парижский, герцог Шартрский, герцог и герцогиня Немурские, принц и принцесса Жуанвильские, герцог и герцогиня Омальские и герцогиня Саксен-Кобургская.
Все опустились на колени, но достаточно далеко от постели умирающего, чтобы им не было слышно то, что он говорил аббату Геллю.
Когда исповедь завершилась и отпущение грехов было получено, король повернулся к жене и все с той же веселостью произнес:
— Ну вот теперь, Амелия, ты будешь спокойна.
— Да, государь, — ответила королева, — ибо теперь у меня есть надежда, что если Господь дарует мне такой же благостный конец, как ваш, то мы разлучимся всего лишь на несколько мгновений и вскоре снова будем вместе в вечности.
После этого король выразил желание остаться наедине с герцогиней Орлеанской.
Они остались вдвоем, и разговор их длился около часа; никто не присутствовал при этой беседе, однако предполагают, что цель ее состояла в том, чтобы сломать неприязнь, которую, видимо, герцогиня, питала к идее слияния двух политических сил — орлеанистов и легитимистов.
Не было ли то, что у здравствовавшего короля являлось вопросом политики, угрызениями совести у короля умирающего?
Не было ли это порывом вернуть на короткое время принцу, которому, как известно, не суждено было иметь наследника, корону, казавшуюся Луи Филиппу такой легкой, когда он восседал на троне, и, возможно, начавшую казаться ему такой тяжелой, когда он подошел к порогу могилы?
Как бы то ни было, по окончании исповеди и по завершении этого долгого разговора король почувствовал себя лучше; он попросил принести его памятные записки и продиктовал своему адъютанту последнюю страницу.
Составление памятных записок стало одним из главных развлечений Луи Филиппа в годы изгнания.
Затем, чувствуя себя лучше, он весело произнес, обращаясь к врачу:
— А знаете, черт возьми, мне очень кое-чего хочется, доктор!
— И чего же, государь?
— Опровергнуть вас, оправившись и на этот раз.
— Это явилось бы великим счастьем для меня, государь, — промолвил доктор, — и поверьте, что я, со своей стороны, приложу к этому все усилия.
К несчастью, король ошибся; вечером им овладела лихорадка, которая усиливалась до двух часов ночи, а затем, с двух часов ночи до шести утра, ослабевала.
В шесть часов утра король почувствовал себя лучше, но слабость сохранилась.
В семь часов он был еще в полном рассудке и сказал врачу, что чувствует себя прекрасно.
В восемь часов, среди слез и молитв всей своей семьи он скончался — без судорог, без страданий и с удивительным спокойствием.
Похороны умершего короля состоялись 2 сентября в Клермонте. Вот как газета «Глобус» описывает эту прощальную церемонию:
«Останки Луи Филиппа, бывшего короля французов, доставили сегодня из Клермонта в готическую часовню Вейбриджа; на погребении присутствовало большое число французов, и с девяти часов утра главный зал Клермонта и ведущие к дворцу проходы были заполнены лицами, отмеченными благородством своего происхождения, своим высоким положением в обществе и своими талантами. Среди них мы заметили маркиза де Рюминьи, бывшего французского посла в Брюсселе; барона де Бюссьера, бывшего посла в Неаполе; герцога де Монморанси, герцога де Гиша, графа Анатоля де Монтескью, графа де Жарнака, посланников Бельгии, Испании и Неаполя.
В половине десятого в часовне отслужили малую мессу, на которую публика не была допущена.
Часовня была полностью затянута черным; в глубине ее высился алтарь, также затянутый черным; его дарохранительница была увенчана распятием, великолепно изваянным из слоновой кости. С обеих сторон алтаря стояли массивные канделябры с огромными восковыми свечами.
Гроб, заключающий останки короля, был помещен в центре часовни, и его окружали двадцать четыре канделябра. На нем была выгравирована следующая надпись:
По окончании мессы герцог де Монморанси, генерал д'Удето, генерал Берту а, генерал Дюма, генерал де Шабанн и граф де Фриан подняли гроб, донесли его до места, именуемого Уайт-Гейт, то есть до середины дороги от дворца до входа в парк, и там поставили на катафалк.
Траурную процессию возглавили граф Парижский, герцог Немурский, принц Жуанвильский и герцог Омальский.
Процессия, впереди которой находился катафалк с гробом без всякого геральдического орнамента, украшенный лишь инициалами "Л.Ф." с короной наверху, двинулась в путь.
Процессия следовала по дороге, которая ведет в Хершам, по великолепной местности, меж двух рядов деревьев, образующих путь намного красивее самых роскошных украшений королевских дворцов.
Она прошла по красивому мосту, перекинутому через речку Моул, и, пройдя через Хершам, прибыла в Уолтон-Хит.
Все небольшие холмы, вдоль которых тянется дорога, были покрыты многочисленными толпами людей, исполненных, судя по их виду, благоговейности и уважения. В деревне Вейбридж любопытство было возбуждено до предела, и намного ранее часа, на который было назначено прибытие траурной процессии, толпа обступила католическую часовню, где предстояло покоиться бре