Последний король венгров. В расцвете рыцарства. Спутанный моток — страница 1 из 93

Последний король венгров. В расцвете рыцарства. Спутанный моток



Леопольд фон Захер-МазохПОСЛЕДНИЙ КОРОЛЬ ВЕНГРОВ

IВ замке Офен


На королевском замке Офен развевался флаг Людовика II. Ветер трепал клочья этого флага и отламывал щепы от гнилого древка. Он картинно изображал собою состояние королевства. В то время как в Германии властвовала сильная рука Карла V, в железные ворота Венгрии постучал кулак султана, а дворянские партии грозили разрушить трон Ягеллонов. В сейме велись ожесточённые диспуты относительно мельчайших колёс государственного механизма, тогда как он сам мог остановиться каждую минуту. Границы Венгрии разрушились так же, как и крепости. Заполия, воевода Трансильвании, уже направил свой взор на корону святого Стефана, в то время как Людовик II расчёсывал локоны своей возлюбленной, а несколько старых, хромых солдат охраняли границу с Турцией.

На потолках и стенах замка ещё виднелись следы прежнего величия и роскоши. Из громадной тёмной рамы великий король смотрел на юношу, который теперь носил его корону. Старые, выцветшие обои отделяли спальню короля от зала совета.

Когда король сидел в этом зале за длинным резным столом, то смотрел только на эту стену, желая определить, не двигаются ли обои, слушает ли и видит ли его возлюбленная, так как он любил её больше, чем свою страну, чем свою власть и свою жизнь.

У этой королевской возлюбленной не было имени; народ называл её просто «наложницей». Она родилась в степи и выросла на лошади. Она, дочь свободы, сделала владыку страны своим рабом, его скипетр обратила в своё веретено, а его королевскую мантию — в ковёр под своими смуглыми ногами.

Король Людовик был красив и строен. Его бледное одухотворённое лицо было обрамлено длинными тёмными локонами; небольшая курчавая бородка окружала красивые, полные губы; нос с небольшой горбинкой указывал на энергию, а большие тёмные глаза придавали ему мечтательное выражение. Его походка и движения были легки, благородны и полны достоинства. Король был самым бедным человеком в Венгрии: он носил жёлтые кожаные башмаки, заплатанные брюки и широкий бархатный потёртый кафтан, отороченный старым мехом.

Зато наряд королевской возлюбленной являлся полной противоположностью его костюму. Тонкая белая одежда, обшитая воздушными нидерландскими кружевами, облегала её стройный стан, пышную грудь и тонкую талию. Её густые тёмные волосы, перевитые жемчугом, пышными волнами падали на спину. Черты её лица не имели строгой правильности, но были восхитительны. Его нежный овал, вздёрнутый носик и пухлые губки были полны прелести и задора.

На мраморном столе лежала дорогая рукопись из библиотеки Корвина; это были восточные сказки; наложница вложила в неё свою подвязку. Сама она сидела против своего возлюбленного за шахматной доской и за каждую взятую фигуру награждала его горячим поцелуем. Их жизнь была тоже сказкой; они спали и видели золотые сны, пока жизненная проза не будила их.

Вдруг по пустым залам замка раздался громкий звон колокола. Людовик знал значение этого звона. Он раздавался только в минуту грозящей беды и опасности. Поэтому Людовик быстро вскочил, бросился к нише, где висело его оружие, и старался вытащить саблю из ножен, но она заржавела и долго не поддавалась его усилиям. Наконец сабля очутилась у него в руках, и он, обняв любимую женщину, был готов к защите.

Но его возлюбленная не нуждалась в рыцаре, она освободилась от руки, которая хотела оградить её, и вынула из-за пояса арабский кинжал. В коридоре раздались голоса и звон сабель.

Дверь с шумом распахнулась, и в королевские покои вбежал архиепископ Чалкан. Это был высокий худой человек в лиловой одежде. Его гладко выбритое лицо выказывало ум, а хитрые серые продолговатые глаза проницательно смотрели из-под нависших седых бровей. Он задыхался и не мог говорить. За ним следовал Цетрик, шталмейстер короля. В руке он держал сломанный клинок, а из головы сочилась кровь. Он сделал королю знак, чтобы тот бежал.

В эту минуту в пылу рукопашной схватки целая толпа телохранителей, магнатов и вельмож ввалилась в зал. При виде короля они опустили сабли и сняли шапки. Только один направился к королю с покрытой головой. Это был палатин[1] Баторий, сильный человек среднего роста, прекрасно сложенный, с выразительным лицом, жёлтый цвет которого резко контрастировал с седыми волосами. Нависшие брови придавали его красивым голубым глазам строгое выражение, а длинные седые усы оттеняли красиво очерченный рот. На нём был совсем простой костюм: узкие венгерские брюки, высокие сапоги, куртка из чёрного бархата и широкий чёрный бархатный кафтан, опушённый соболем и расшитый шнурами.

Когда он подошёл к Людовику, в комнате воцарилась тожественная тишина. В эту же минуту Цетрик заслонил собой короля и воскликнул:

— Только через мой труп!

— Кто осмеливается преграждать мне дорогу к моему королю? — с жаром ответил Баторий, выхватив саблю.

Людовик сделал ему знак остановиться.

Тогда Баторий опустился на одно колено, остриём своей сабли коснулся пола и воскликнул:

— О, мой король, ты должен выслушать меня.

— Как мятежника! — заметил Чалкан.

Наместник поднялся с колен, смерил его долгим взглядом и спокойно проговорил:

— Мятежником является тот, кто нарушает порядки страны. У нас существует порядок, что палатин во всякое время имеет доступ к королю и может говорить о делах страны. Мне же пришлось стоять у дверей, как нищему, и стучаться в неё саблей.

Палатин гордо поднял голову. Во всей его фигуре выражалась энергия и железная воля; его широкая грудь высоко вздымалась.

Людовик смущённо посмотрел на говорившего, потом на дворян, которые его окружали. Затем его взгляд остановился на канцлере Чалкане, архиепископе Гранском. Тот отошёл к вооружённой группе людей, и его бритое лицо оставалось совершенно спокойным.

— Почему палатин не был допущен ко мне? — спросил его король.

— Потому, что я хотел открыть тебе глаза на них, — Баторий указал на архиепископа и наложницу короля, — и сказать то, о чём они молчат.

— Почему он не был допущен? — нетерпеливо повторил Людовик.

Архиепископ молчал.

— Почему? — крикнул король. — Оправдывайся!

— Спроси их, — с жаром воскликнул палатин, — почему они гонят меня, палатина твоей страны, как чужую собаку?

Лицо Людовика покрылось яркой краской, жилы на висках вздулись.

— Кто это сделал? Кто? — гневно крикнул он.

Все молчали, архиепископ скромно потупил взор.

— Кто? — ещё раз крикнул король.

Тогда возлюбленная короля выступила вперёд и сказала:

— Я!

— Вы? Почему же?

— Потому, что он ненавидит меня.

— Да, я ненавижу вас, потому что вы ведёте Венгрию к погибели, — смело сказал Баторий.

— Это обвинение ужасно... Подумай о том, что ты говоришь, палатин, — с жаром воскликнул Людовик.

— Докажи! — проговорила наложница.

— Я готов, — ответил Баторий, — отечество в опасности.

— В опасности? — повторил король.

— Не слушай его! — умоляла его возлюбленная.

— Теперь более, чем когда-либо, — ответил король, освобождаясь от её объятий.

— Страна находится в опасности! — взволнованно проговорил наместник.

— Потому что ты плохо управляешь ею! — бросила ему наложница.

— Нет, — со смехом возразил Баторий, — потому, что ты управляешь ею. Слушай, король, в то время как эта женщина держит тебя здесь в своих сетях, Сулейман берёт в плен твоих подданных, а пока она выигрывает у тебя шахматные фигуры, полководцы султана разоряют твои крепости.

— Не может быть! — воскликнул король. Он окинул взором всех присутствующих и, выронив из рук саблю, простёр их к архиепископу. — Этого не может быть! Архиепископ, докажи, что он лжёт...

Чалкан молчал.

— Чокол, Чреберник, Тесна уже взяты султаном, — продолжал Баторий, — он подошёл к Белграду.

— Откуда ты знаешь это, палатин? — воскликнул король. — Кто принёс тебе эти удивительные известия? Где этот вестник?

— Здесь, — с достоинством ответил Баторий.

По его знаку из группы придворных отделился монах в тёмной рясе, опоясанной верёвкой. Из-под капюшона виднелось загорелое лицо, покрытое рубцами.

— Кто ты? — спросил Людовик.

— Я — Томарри, — ответил монах, после чего окинул взором всё собрание и, заметив движение, поднял руку, как бы для того, чтобы успокоить его.

— Ты — Томарри? — с удивлением воскликнул король. — Павел Томарри? Что привело тебя сюда?

— Мой обет, — ответил Томарри. — Я был солдатом, ты это знаешь, король, и участвовал во многих сражениях. Твой отец сделал меня своим телохранителем и управляющим замка Офен. Я любил горячо и искренне, как любят венгерцы; моя возлюбленная была цветком моей жизни и увяла, как цветок. Тогда я решил посвятить свою жизнь Богу, королю и отечеству и поступил в орден Святого Франциска. Молитва стала моим оружием, Евангелие — моим щитом, пока турки не объявили нам войну.

— Султан? Мне? — воскликнул Людовик.

Наместник рассмеялся. Его насмешка задела архиепископа; он поправил крест на своей груди и безучастным тоном проговорил:

— Да, это так; твоё величество, вероятно, ещё помнит, что наши посланники просили помощи против султана у святого отца в Риме. Они получили удовлетворительный ответ, но султан прислал своего агу, чтобы требовать от нас дань.

— Дань? — перебил его Людовик. — Томарри говорил об объявлении войны?

— Почему тебя так поражает это слово? — сказала наложница.

Людовик смотрел в землю, и на его бледных щеках выступил лихорадочный румянец.

— Дань, — глухо повторил он, — вот до чего дошло!.. — Затем он бросил взгляд на свою возлюбленную и продолжал: — Ты спрашиваешь, почему меня поражает это слово? Потому, что в этом одном слове заключается вся история моего правления. Дань! Что же дальше?