Король был в восторге и преисполнен самых радужных надежд.
— Теперь уходите, — сказала Ирма, — и будьте мне верны; я хотя мало даю, но многого требую.
Час спустя в её доме собрались все близкие помощники и приверженцы Заполии. Королевский декрет об открытии сейма восьмого сентября сильно изменил положение дел. Вербочи утверждал, что низшее дворянство предпочтёт этот законный путь для изъявления своих требований. Чтобы избежать раскола партии, мысль о собрании в Варсани была оставлена. Воевода сам предложил, чтобы все представители дворян появились на сейме, обвинили королевских советников и высказали свои требования. Если же король не согласится с ними, в чём Заполия не сомневался, то было решено устроить вооружённое собрание в Гатване.
В тот же день члены партии рассеялись по всем частям Венгрии. Воевода вернулся в Трансильванию, а Ирма, предоставив свой дом в Офене мужу, отправилась в замок.
Король внезапно проявил сильнейшую любовь к охоте и каждый день отправлялся в лес, лежащий между Офеном и Биске.
Королева заметила это и спросила супруга о причинах такого вдруг возникшего интереса.
— Твоё развлечение — управление, а моё — охота, — ответил Людовик.
Мария инстинктивно чувствовала какую-то опасность, и вдруг перед ней встал образ Ирмы.
Король целые дни проводил на охоте, возвращался только поздно вечером и снова уезжал на рассвете.
Мария была слишком горда, чтобы жаловаться и препятствовать своему супругу в его увлечениях, и, чтобы не предаваться горю, всецело ушла в заботы о стране и её управлении. Отказавшись от своих прав как жены, она решила до последней возможности защищать свою власть и значение как королевы.
Людовик между тем каждое утро отправлялся за ворота Офена; у границы своих владений его встречала Ирма в прекрасных охотничьих костюмах. Раздавались звуки охотничьих рожков, и начиналась охота — парфорсная охота[4] на короля венгров. Ирма, носясь на своём белом коне через рвы и изгороди, вонзала стрелу за стрелой в сердце короля.
После охоты Людовик отправлялся к ней в замок, где их ожидал самый изысканный стол, и Ирма была очаровательнейшей хозяйкой. После обеда слуги удалялись, и король оставался наедине с Ирмой. Она одевала удобное домашнее платье и распускала волосы. Иногда Людовик садился у её ног, и она рассказывала ему сказки; иногда же она брала его на колени, как ребёнка, и целовала до изнеможения. Она позволяла ему снимать и одевать ей башмаки, распускать волосы и целовать её лицо и шею, но строго держала его в определённых ею границах.
Наступило жаркое лето, и охота стала затруднительной. Король ограничивался тем, что в сопровождении конюха и собак гулял по лесу, Ирма же верхом следовала за ним.
В один жаркий июньский день солнце жгло немилосердно, собаки шли повесив головы и высунув языки, лошадь Ирмы была в поту. Людовик также изнемог от жары. Ирма сошла с лошади и, взяв её под уздцы, завернула на узенькую тропинку, пробиравшуюся среди густой чащи. Ирма шла вперёд, раздвигая ветви, и наконец вышла на лужайку, посреди которой рос громадный вековой дуб и журча протекал светлый ручеёк, сбегавший с высоких скал, поросших мхом и образовавших большую прохладную пещеру. Ирма опустилась на мягкий мох, которым был устлан пол пещеры. Король подошёл к ней и, покрывая её лицо страстными поцелуями, стал умолять её положить конец его мучениям.
— О, как я люблю тебя, мой дорогой! — воскликнула Ирма, тоже страстно целуя его. — Я безумно люблю тебя, но боюсь потерять тебя и твою любовь, потому и предпочитаю отказаться от счастья. Ты очень непостоянен, дорогой мой, и, если бы я отдалась тебе, ты скоро разлюбил бы меня.
— Никогда! — воскликнул король.
— Ты забыл бы меня точно так же, как свою некогда страстно любимую наложницу и Марию, как многих других...
Таким образом она всё крепче и крепче прибирала к рукам бесхарактерного короля, чтобы в конце концов он стал принадлежать ей на всю жизнь.
Так проходили недели и месяцы.
Цетрик и Гавриил Перен закончили тем временем набор и привели своих людей в Офен, где они вооружались и обучались.
Цетрик каждый день виделся с прелестной Эрзабет и беседовал с ней, причём самые простые слова приобретали в их глазах особую прелесть.
Гавриил Перен по-прежнему встречался с Иолой в церкви; он каждый день умолял её разрешить ему наконец просить её руки, но она постоянно отказывала и, казалось, не собиралась положить конец его страданиям.
Королева между тем продолжала управлять государством. Вся её жизнь, всё счастье сосредоточивались теперь в стране, которая принадлежала ей. Она ежедневно совещалась с советниками и с палатином. Все ясно предвидели опасность предстоящего сейма, и надо было подготовиться, чтобы вовремя предотвратить её. Королева имела теперь в своём распоряжении небольшую армию; солдаты жили в замке. Мария часто появлялась среди них, и они боготворили её.
Баторий и магнаты его партии также вооружались и подготавливались к предстоявшей борьбе.
В первых числах сентября дворянство начало собираться в Пешт-Офен. Честолюбивый воевода Заполия также прибыл в Офен, в сопровождении многочисленной свиты, и разместился в большом наёмном доме. Вербочи, задыхаясь, бегал по улицам, приветствуя своих многочисленных приятелей, и уговаривал всех действовать единодушно. Ирма остановилась в своём собственном доме. Она, казалось, держалась в стороне от политики и два раза в день принимала короля, который передал ведение дел всецело своей супруге.
Вечером накануне открытия сейма Мария отправилась в собор, чтобы помолиться. В храме никого не было; повсюду царила торжественная тишина, церковь совершенно утопала во мраке. Королева стояла на коленях и усердно молилась, как вдруг ей показалось, что дверь, ведущая на хоры, скрипнула. Она подняла голову и увидела Борнемису.
— Не сердитесь на меня, ваше величество, — тихо проговорил он, — умоляю вас, выслушайте меня.
— Говорите!
— Вы знаете, что я всей душой принадлежал к партии низшего дворянства и ненавидел вас и короля. После того как я был освобождён, я, возмущённый, доведённый до отчаяния позором своего наказания, исколесил чуть ли не всю Венгрию, полный жажды мести. Но в моей душе, помимо моей воли, всё время вставал ваш образ... Я хотел отогнать его, но тщетно, и вместо ненависти в моём сердце появились глубокое уважение и любовь к моей повелительнице; я не могу больше принадлежать своей прежней партии и служить дальше воеводе Заполию, честолюбие которого ведёт к гибели мой народ. Я принадлежу вам и отныне буду служить только вам.
Мария посмотрела на него, потом молча пошла к выходу. У двери она обернулась и промолвила:
— Я не хочу обижать вас, но вынуждена отказаться от вашей службы; если же вы хотите служить отечеству, то никто не может помешать вам в этом! — Затем, уже мягче, добавила: — Прощайте, и благодарю вас.
Борнемиса поднёс к губам край её одежды и воскликнул:
— Всё же я буду служить вам, Мария. Вы ещё вспомните меня!
С этими словами он исчез в темноте.
Восьмого сентября 1524 года сейм был торжественно открыт королём. Людовик апатично и монотонно прочёл речь, составленную его супругой и палатином. В этой речи он предлагал дворянству увеличить налоги с целью защиты страны. Таким же тоном он прочёл о страшной опасности, грозящей государству, о могуществе турок и ужасной судьбе покорённых ими стран.
Речь не произвела никакого впечатления.
Больший успех имел папский легат Бурджио, сообщивший, что он может предоставить нужную сумму для защиты страны, если дворянство утвердит этот расход.
Король вышел из зала.
Тогда выступил Вербочи. Сначала он говорил довольно сухо и нескладно, но потом воодушевился и обнаружил блестящее красноречие. Он также изобразил упадок финансов и армии и предостерегал о грозившей опасности в лице турок, но причины всего этого указывал совершенно другие. Он обвинял государственный совет, не утверждавший постановлений сейма и отдавший важные статьи государственных доходов в руки иностранцев. Он обвинял магнатов, не плативших налогов и спокойно сидевших дома, в то время как низшее дворянство проливало кровь за отечество.
Эта речь была встречена бурными криками одобрения.
После него выступали ещё различные ораторы, и в конце концов, после долгих споров и большого шума, были выработаны следующие пункты: 1) немецкие фуггеры, высасывающие соки из государства, должны быть изгнаны; 2) Черенцес должен быть отставлен от своей должности; 3) иностранцы должны быть удалены от двора; 4) венецианский и имперский послы должны оставить страну; 5) в виду того, что выработанные до сих пор законы не применялись из-за небрежности правительства, в следующем году в Иванов день должен собраться совет в Гатване, на котором могут присутствовать все дворяне, причём они должны быть вооружены, чтобы сразу оттуда выступить в поход против турок.
Эти и ещё некоторые пункты были представлены королю на утверждение. Затем большая часть членов собрания разъехалась по домам. В Офене осталось только небольшое число дворян, ожидавших королевского решения.
Перед тем, как депутация появилась в замке, кто-то подбросил королеве записку, в которой перечислялись все пункты, выработанные сеймом. Никто не знал, кто прислал эту записку, так как почерк никому не был известен.
Королева поспешила к Людовику и кратко и решительно объяснила ему, как он должен себя вести, и тогда только допустила депутацию. Вербочи прочёл вышеозначенные пункты; когда он кончил, король с достоинством произнёс:
— Мы не разделяем взглядов нашего верного дворянства и не можем одобрить выработанные им пункты. Вместо собрания в Гатване мы назначаем новое заседание сейма на двадцать третье апреля. Будьте уверены в нашем королевском благорасположении. Всего хорошего!
Депутация поклонилась и безмолвно удалилась.
Королевское решение произвело сильное волнение среди дворянства, собравшегося в одном из кабачков Пешта. Некоторые из них хотели штурмовать замок, заставить короля утвердить постановления сейма и захватить королеву. Другие советовали осадить Офен и прекратить подвоз съестных припасов.