Все четыре кавалера были так поражены неожиданным вмешательством незнакомца, что ни один из них не подумал остановить девушек, когда они бросились бежать прочь. Гарри Плантагенет — так незнакомец называл свою собаку — следил за ними, пока они не скрылись из виду; затем он неучтиво зевнул, показывая своему хозяину, что присутствующее общество больше не интересует его.
— Ну, Гарри, пойдём, старина! — произнёс незнакомец, спокойно поворачиваясь на каблуках.
Тут маркиз де Суарес наконец пришёл в себя и вскипел негодованием на непрошеное вмешательство. В те времена после всякого неуместного слова или улыбки некстати пускались в дело шпаги или кинжалы, и вчерашние друзья нередко в несколько минут превращались в смертельных врагов.
— Каррамба! — выругался испанец. — Это переходит всякие границы! Как вы думаете, джентльмены? — И, выхватив длинную отточенную шпагу, он с угрожающим видом преградил дорогу незнакомцу.
Остальные кавалеры также обнажили шпаги.
— Маску долой! — решительно крикнул лорд Эверингем.
— Долой маску! — грозно подхватили остальные. — Или...
— Или, — беззаботно произнёс незнакомец, — вы все проткнёте своими шпагами мой шёлковый камзол, достойно закончив этим свою рыцарскую выходку, да?
В его голосе по-прежнему слышалась добродушная ирония. У испанца лопнуло последнее терпение.
— Сперва скажите своё имя, — высокомерно начал он, — затем обнажите меч... если только вы — не подлый трус, а тогда уже я и эти джентльмены разделаемся с вами за вашу наглость.
Наступило минутное молчание.
Незнакомец свистнул свою собаку.
— Моя шпага к вашим услугам, — сказал он. — С моей наглостью можете разделываться, как вам будет угодно... А имя моё — Уэссекс! — с высокомерием добавил он, снимая маску.
V
Сохранилось несколько портретов Роберта д’Эсклада, герцога Уэссекского, одного из интереснейших людей при дворе Марии Тюдор; но его миниатюрный портрет, приписываемый Гольбейну, лучше всех передаёт характеризовавшие его беззаботность, ласковую снисходительность и немного высокомерную сдержанность. Высокомерие проявлялось у него лишь в отношении лиц, позволявших себе назойливую фамильярность, но беззаботно-добродушное выражение никогда не покидало его красивого лица. Отличительной чертой герцога была любовь ко всему прекрасному, начиная с красивой лошади и кончая тонким кружевом. Высокого роста, отличаясь мужеством и обладая значительной физической силой, он был жизнерадостного характера, и на его обычно серьёзном лице нередко появлялась юношески-беспечная улыбка, с какой он умел встречать лицом к лицу всякую опасность. Никто не мог обвинить герцога в каких-либо интригах с целью возвыситься. Все знали, что ему стоило сказать слово, чтобы возложить на себя королевскую корону. После кончины Эдуарда VI он не показывался при дворе; поэтому не удивительно, что его неожиданное появление поразило всех.
Лорд Эверингем первый вложил шпагу в ножны.
— Герцог Уэссекский! — воскликнул он с неподдельным восторгом. — Клянусь Пресвятой Девой, вот приятный сюрприз!
Два другие англичанина пожали герцогу руку, в горячих выражениях приветствуя его возвращение ко двору.
— Ну, Гарри, кажется, нам не грозят никакие неприятности, — весело сказал герцог.
Но Гарри Плантагенет с сомнением поглядывал на молодого испанца, державшегося в стороне и с плохо скрытым нетерпением следившего за выражениями сочувствия герцогу. Собака, казалось, понимала, что этот человек враждебно относится к её хозяину, и её верные глаза выражали недоверие и неприязнь.
Но дон Мигуэль де Суарес был прежде всего дипломат. Он быстро сообразил, что ссора с герцогом Уэссекским сильно повредила бы его популярности при английском дворе, а она была ему необходима, чтобы с честью исполнить поручения короля Филиппа. Скрыв свою досаду, он приблизился к герцогу, принудив себя улыбнуться, и сказал с церемонным поклоном:
— Знаменитое имя, милорд, и уже близкое мне, хотя я не имел ещё чести видеть вас при дворе.
Окинув его быстрым взглядом, герцог ответил ему таким же церемонным поклоном.
— Нет, сэр, — ответил он, положив руку на голову собаки, — мой друг носит ещё более знаменитое имя. Гарри Плантагенет, поклонись этому благородному господину. Я назвал его, сэр, в честь нашего короля Генриха Пятого, который разбил французов при Азинкуре... Впрочем, простите, это вряд ли может интересовать вас. Вас тогда не было на свете, а Испания ещё не была королевством.
Герцог Уэссекский говорил весело, но в незначительных по видимости словах тонкий слух преданного ему Эверингема уловил дерзкий оттенок. Однако дон Мигуэль твёрдо решил не выходить из границ вежливости.
— Действительно, какое умное животное! — льстиво произнёс он. — А вы, герцог, намерены сегодня возвратиться с нами в Гемптон-коурт?
— О, среди блестящих испанских дипломатов едва ли окажется подходящее место для такого лентяя, как я, — возразил герцог Уэссекский.
— Но мы, дипломаты, всё-таки будем надеяться иметь возможность испытать наши слабые силы, сразившись с вашей светлостью в остроумии, — колко произнёс дон Мигуэль.
— Может быть, с моими друзьями, милорд, — сухо возразил герцог. — Я — неисправимый лентяй.
Тактичный испанец не стал продолжать разговор в прежнем духе. Окинув проницательным взглядом высокую, мужественную фигуру стоявшего перед ним герцога, с тонкими аристократическими руками, его богатый костюм с дорогим кружевом у ворота и рукавов, он решил: «Фат и пустой лентяй». Рядом с герцогом он представил себе королеву Марию, уже не молодую, всегда безвкусно одетую, лишённую всего того, что могло бы заманить в её сети этого блестящего мотылька. Присутствие такого могущественного противника придавало особенный интерес той политической игре, которую вёл дон Мигуэль. Неподатливый придворный щёголь — и королева, жаждущая любви... Каррамба! Это интересно!..
— Когда вы возвратитесь ко двору, милорд? — спросил Эверингем.
— Сегодня вечером, по личному повелению нашей всемилостивейшей государыни, — ответил герцог, — Гарри Плантагенет и я будем иметь честь засвидетельствовать её величеству свою почтительную преданность.
— В таком случае до свиданья, ваша светлость, — сказал дон Мигуэль. — Мы увидимся сегодня вечером.
— К вашим услугам, милорд.
Испанец с любезной улыбкой удалился в сопровождении двоих товарищей; лорд Эверингем хотел последовать их примеру, но герцог Уэссекский удержал его за руку.
— Кто этот противный испанец? — спросил он.
— Дон Мигуэль, маркиз де Суарес, — ответил Эверингем, — посол его величества короля Испании.
— Так я и знал. Я сейчас подумал, что буду дураком, если вернусь ко двору, где играют какую-то роль подобные люди.
— Отправимтесь туда сейчас же, — серьёзно настаивал Эверингем.
— Только не сейчас. Не портите мне последних часов свободы. Я хотел посоветоваться со знаменитой ворожеёй, как скромный горожанин. Ради всех святых, какие только существуют в святцах, забудем неприятных испанцев и тому подобные предметы.
Весело смеясь, герцог подозвал собаку и увлёк своего друга в сторону, противоположную той, в которую направился дон Мигуэль; но, прежде чем смешаться с пёстрой толпой, молодые люди поправили свои маски и плотней закутались в плащи. Эверингем был серьёзен и молчалив, между тем как герцог Уэссекский пребывал в весёлом настроении.
— Ну, старина, — обратился он к собаке, — не пойти ли нам к ворожее? Наш друг Эверингем сегодня плохой собеседник и хочет посягнуть на нашу с тобою свободу. Отчего у вас такой серьёзный вид? — неожиданно спросил он, глядя прямо в глаза Эверингему. — Скажите мне, какие у вас хорошие новости.
— Клянусь честью, лучшая новость — возвращение вашей светлости, — искренне ответил Эверингем. — Какой неблагоприятный ветер унёс вас от нашего двора?
— Это был ветер безнадёжной скуки, — смеясь ответил герцог. — Согласитесь, друг мой, что может быть привлекательного при дворе, где королева всё время перебирает чётки, иностранные послы управляют страной, народ ропщет, а дамы от скуки зевают? Бр-р! — И он насмешливо передёрнул плечами, будто не замечая укоризненного взгляда товарища.
— Не забудьте, что вы оскорбили королеву Англии, — грустно произнёс Эверингем.
Герцог Уэссекский не сразу ответил. Его лицо вдруг приняло надменное выражение. Между молодыми людьми существовало нечто более обыкновенного товарищеского расположения: их соединяли общие взгляды, одинаковые вкусы, одинаковое воспитание и страстная, всепоглощающая любовь к родине. Всем было известно, что Эверингем мог себе позволить такую свободу в отношении герцога, какая никому более не разрешалась.
— Разве королева Англии оскорбилась? — спросил через несколько минут герцог, на лице которого снова появилась мягкая улыбка.
— Как можете вы об этом спрашивать? — пылко воскликнул Эверингем. — Это — единственная женщина, против благосклонности которой устоял его светлость герцог Уэссекский, — прибавил он, поддерживая беззаботный тон друга.
— И то с большим трудом, — весело докончил герцог. — Но знаете, мой друг, — продолжал он с насмешливой серьёзностью, — на Тюдоров никогда нельзя положиться: сегодня вы можете отдать им сердце, а завтра — лишиться головы.
— Мария Тюдор так любит вас! — возразил Эверингем.
— Помните, что она — дочь Генриха Восьмого и способна предать меня пытке или даже казнить за всякую измену... а за мною их числилось бы немало.
— Женщина, которая любит, всегда простит, — настаивал Эверингем.
— Женщина, дорогой Эверингем, может быть, простит одну серьёзную измену, но не множество мелких, у меня же было бы именно много мелких, — вздыхая, заключил герцог.
— А в ваше отсутствие английская королева почти дала согласие на свой брак с испанским королём, — с горечью произнёс Эверингем, устремив на друга испытующий взор. — Счастлив же будет для английских пэров тот день, когда им придётся преклонить колени пред своим законным государем — чужеземным королём!