— Может быть, леди Урсула сама избегает вас.
— Конечно, сама! Бедная девушка! Как она должна ненавидеть меня! Немудрено, если она предпочтёт монастырь. Только для чего так стараться разлучить нас?
Теперь молодые люди прохаживались по большой приёмной, пустой в это время дня, а по вечерам оглашающейся весёлым смехом.
— Я думаю, что ваша светлость ошибаетесь, — сказал Эверингем. — Друзьям нет причины разлучать вас с леди Урсулой. Вы лучше всех можете решить вопрос, касающийся вашей чести; но самый щепетильный человек в Англии скажет, что, если молодая девушка связана данным отцу обещанием, то вы свободны жениться, на ком захотите.
— Какая насмешка! Свободен связать себя такими цепями!
— Брак — богоугодное дело.
— Нет, скверное, придуманное попами да старыми девами, чтобы привязать женщину, которая предпочла бы свободу, к мужчине, которому она скоро надоест.
— А если эта женщина — королева?
— Отнимите у неё корону — что тогда останется, мой друг? — беззаботно возразил герцог Уэссекский. — Женщина, которую надо любить, вместо того чтобы только склонять пред нею колени, да ещё женщина ревнивая.
Эверингем нахмурился. Он не любил этого легкомысленного тона, считая, что человек, на долю которого выпала величайшая честь стать супругом английской королевы, должен всю жизнь благодарить Бога за такую блестящую судьбу. То обстоятельство, что герцог Уэссекский не решался принять руку, которую Мария сама ему протягивала, казалось Эверингему чуть не святотатством.
— Неужели вы не понимаете, чего ждёт от вас вся Англия? — наконец спросил он. — Кардинал и испанский посол не дают королеве покоя, а король Филипп домогается руки её величества лишь для того, чтобы наложить железные оковы на покорную Англию. Ваша светлость может всех нас спасти от этого. Королева любит вас и готова хоть завтра обвенчаться с вами.
— Чтобы на следующий же день послать меня на эшафот за мою неверность — действительную или воображаемую — и вступить в брак с Филиппом или с дофином?[30]
— Я этому не верю.
— Друг мой, знаете, чего вы от меня хотите? Жениться — значит отказаться от всего, что делает жизнь поэтичной, интересной, от мимолётных наслаждений, от очаровательных женщин, со всей их неприступностью, и взамен всего этого получить меньшую половину короны.
— Благодарность нации... — запротестовал Эверингем.
— Женщина, как бы она ни была легкомысленна, всё-таки постояннее нации. А что касается благодарности... ну, милорд, лучше не будем говорить о благодарности нации!
— Это не может быть ваше последнее слово, друг мой! — серьёзно настаивал Эверингем.
Разговаривая, они спустились с лестницы и дошли до ворот; тут герцог Уэссекский остановился и, положив руку на плечо друга, бросил взгляд на окружавшие их величественные здания Гемптонского дворца, видавшие в своих стенах столько страданий и трагедий, падений, измен и ужасных смертей. Дрожь пробежала по его телу, и глубокие глаза сверкнули гордой решимостью и презрением.
— Это — моё последнее слово, — спокойно произнёс он. — Я никогда не был марионеткой, годной для политических интриг. Англии принадлежит моя жизнь, но не свобода и не уважение к самому себе! Я употреблю все усилия, чтобы отговорить королеву от брака с испанским королём, но никогда не буду ни собачкой её величества, ни орудием в руках моих друзей. — Через минуту его лицо приняло своё обычное беззаботное выражение, и он взял друга под руку, говоря: — Не отправиться ли нам теперь на террасу? Её величество вероятно окончила свои молитвы и ожидает нас. Пойдём, Гарри!
IX
Весёлое общество собралось на террасе, расположенной напротив покоев злополучного кардинала Уольсея[31] и красивыми уступами спускавшейся к старому саду; с неё открывался чудный вид на клумбы с последними летними цветами, на зелёные группы кустов сирени и тисовых деревьев, на извилистую реку и очаровательный ландшафт на противоположном берегу.
Мария Тюдор действительно окончила полуденные молитвы, которые читала, стоя на коленах пред алтарём, окружённая своими фрейлинами; несомненно, она просила у Пресвятой Девы исполнения своего заветного желания. Сегодня ей пришлось немного сократить молитвы, так как она ожидала прибытия специального посла из Рима, от его святейшества папы.
На террасе уже собрались и его преосвященство кардинал Морено, и посол его католического величества короля Испании, и представитель французского короля, герцог де Ноайль, и Шейфн, представлявший интересы императора Карла V в политической игре, в которой ставкой была рука английской королевы.
Мария Тюдор со вздохом опустилась в своё любимое кресло с прямой спинкой. К ней поспешно приблизились Ноайль и Шейфн; его преосвященство встретил её низким поклоном, но она рассеянно слушала их речи, пока слух её не уловил звука знакомых шагов, от которых сильно забилось её сердце. Марии было тогда около сорока лет; она была некрасива, но, когда на террасе раздались шаги герцога Уэсссекского, на её лице появилось то счастливое выражение, от которого каждая женщина хорошеет.
— Нет, милый кардинал, — с нетерпением возразила она. — Сегодня вы всё время восхваляете красоты Испании; но я уверена, — прибавила она, обращаясь к герцогу Уэссекскому, — что его светлость заступится наконец за «весёлую Англию».
Герцог ленивым взглядом окинул собравшееся на террасе общество, и в его глазах промелькнула добродушная насмешка, когда он заметил озабоченное выражение на умном лице кардинала.
— Его преосвященству стоит лишь взглянуть на нашу государыню, чтобы убедиться, что Англии не приходится завидовать Испании, — сказал он, изящно склонившись над протянутой ему рукой королевы.
Мария устремила на него испытующий взор. Последний разговор с Эверингемом набросил лёгкую тень на его всегда весёлое лицо.
— Вы чем-то озабочены, милорд? — тревожно проговорила Мария.
— Какие бы ни были у меня заботы, присутствие вашего величества рассеяло их, — любезно ответил герцог, забавляясь встревоженными лицами политических врагов.
Королева встала и сделала ему знак следовать за собою. Шейфн и Ноайль не осмелились присоединиться к ним; только кардинал Морено, видя, что королева направляется в сад, решился спросить:
— В котором часу ваше величество удостоит принять посла его святейшества?
— Тотчас по его прибытии, — коротко ответила Мария.
Умные глаза кардинала выражали смущение и тревогу, пока он следил за двумя фигурами, спускавшимися с террасы. Как настоящий «князь церкви», он всюду производил сильное впечатление своим блестящим умом, привлекательными манерами и властным характером. В настоящее время он хлопотал не только о политическом союзе для своего государя, но и о возвращении схизматической Англии в лоно католической церкви, и герцог Уэссекский, как верный последователь нового вероисповедания[32], являлся во всех отношениях его соперником.
— Ну, друг мой, — обратился он к подошедшему маркизу де Суаресу, — сегодня для нас неудачный день. Взгляните на эту картину! — И тонким, украшенным кольцами пальцем кардинал указал на скрывшихся за деревьями Марию Тюдор и герцога Уэссекского. — Подумать только, что судьбы Европы зависят от того, удастся ли сорокалетней женщине поймать этого мотылька!
Дон Мигуэль де Суарес также следил, нахмурившись, за происходящей на террасе сценой и не мог не сознаться, что королева намеренно насмеялась над всем дипломатическим корпусом, оказывая явное предпочтение обществу одного Уэссекса.
— Судьба, по-видимому, против нас, ваше преосвященство, — заметил он, — так как сердце этого беспечного мотылька свободно, а сорокалетняя женщина — королева.
— Беспечного и, может быть, самолюбивого?
— О самолюбии позаботятся его друзья, — возразил дон Мигуэль, — а королева Англии — ценный приз.
— Я сейчас думал о красивой леди Урсуле Глинд, — проговорил кардинал после некоторого раздумья.
— Действительно, она очень красива, но его светлости никогда не позволяют видеть её.
— А вдруг бы он увидел?
— Если я составил о нём верное представление, то в таком случае, при своём непостоянстве, он будет очарован леди Урсулой, ну, скажем, полчаса... может быть, несколько часов... Что же из этого?
— В полчаса всякая женщина, даже если она — королева, может почувствовать ревность и обиду, и судьбы Европы, возможно, решатся сообразно с этими чувствами.
— Значит, будущее католической части Европы зависит от встречи молодой девушки с придворным кавалером? — с нетерпением произнёс дон Мигуэль.
— Судьбы целых империй зависели иногда и от более мелких событий, сын мой, — наставительно возразил кардинал. — Дипломатическое искусство в том и состоит, чтобы, не замечая действительно крупных событий, пользоваться каждой мелкой случайностью.
В эту минуту до них долетели звуки не то весёлой, не то грустной песни: где-то во дворе пел чистый женский голос, словно птичка в клетке, обрадовавшаяся яркому солнечному сиянию.
— Это голос леди Урсулы Глинд, — с саркастическим смехом произнёс дон Мигуэль, а затем указал рукой в отдалённую часть сада, где виднелись фигуры герцога Уэссекского и королевы, медленно возвращавшихся на террасу.
Глаза кардинала загорелись особенным блеском; казалось, у него вдруг явилась какая-то новая мысль. Вынув из кармана требник, он направился в тот конец террасы, откуда слышался голос; шёл он с опущенной головой, как бы совершенно погруженный в чтение латинского текста. Дон Мигуэль не последовал за своим начальником, зная, что тот желал остаться один. Кардинал скрылся за углом, где находились комнаты Уольсея, а когда снова появился, в руках у него уже не было требника. На губах его играла торжествующая улыбка, когда он вместе с маркизом наблюдал за приближавшейся к террасе парой.