Янар не умел сражаться. В ордене этому не учат, да и незачем – никто и никогда не будет нападать на человека, способного разжечь огонь. Некоторые жрецы, особенно из благородных, все же умеют обращаться с мечом, но парень всегда считал это глупостью. Меч – это мирской путь, а они клир, они должны отринуть подобные вещи. Правда, это значило, что они так же должны отринуть многие другие вещи, такие как семья и свой дом, но орден в этом вопросе проявлял гибкость, присущую языкам пламени. Кроме всего прочего Анвар был покровителем влюбленных, и любовь, чистое и светлое чувство считалось священным. «Бог есть любовь», – говорили в его ордене. Янар знал, что поклонники Иштар таким же образом превозносят ярость – еще одно сильное чувство, которое способен испытать человек.
Любые чувства, будь то горе или счастье, любовь или ненависть, ярость или вина священны для почитателей любого огненного бога. Все эти чувства горят внутри человека, сияют и являются благородными сами по себе. Человек без чувств – мертвый человек, а огонь есть жизнь. В противовес этим понятиям, Мара – богиня зимы – холодна и безэмоциональна, и ее «любовь» к Анвару есть ничто более, как притворство, желание походить на других духов и жажда обладания. Все, что может ледяная богиня, это смотреть на спящего вечным сном духа огня и испытывать тень удовлетворения, жалкое подобие настоящих, живых эмоций. И все ее слуги – это глубоко несчастные люди, сломленные обстоятельствами и не желающие ничего более в этом мире. Они ходят, говорят и делают все то же, что и другие, но глубоко внутри они мертвы. Вместо ярких эмоций внутри таких людей пустыни, припорошенные не снегом, но пеплом.
В следующей деревне Янару тоже пришлось задержаться, но по более радостным причинам – здесь были выстроены сразу три новых дома, и каждый требовал первичного ритуала благословения огня. Остановился жрец в доме, где жили несколько маленьких детей, и с удовольствием слушал сказки, которые рассказывал им на ночь еще молодой отец. Сам Янар был этого лишен (в орден он попал очень рано), или попросту не помнил, поэтому теперь он сидел и наслаждался атмосферой уюта, царящей по вечерам в приютившем его доме.
– Все, на сегодня это последняя! Нет, Штефан, я же сказал, последняя, вам уже давно пора спать. Вот завтра подыму вас еще до рассвета, будете знать. Уф. Ладно, хорошо, но эта точно последняя.
Жил да был один солдат. Верно служил он графу своему, исправно, да только ничего не наслужил, и отпустили его домой бедным и голодным. Шел он, шел, подустал и сел отдохнуть. Сидит он да думу думает:
– Куда ж теперь податься, что ж теперь делать, чем прокормиться? Хоть ты к Маре в услуженье иди!
Только вымолвил, как тут перед ними откуда не возьмись безымянный выскакивает! Стоит да кланяется:
– Здорово, служба!
– Чего тебе надобно? – спрашивает солдат у безымянного.
– Да не сам ли ты захотел к нам в работники наняться? Что ж, служивый, наймись! Жалованье большое дадим. Работа легкая: только пятнадцать лет не бриться, не стричься, нос не утирать и одежки не переменять.
Подумал-подумал солдат, да и согласился, но с тем уговором, чтобы все ему было готово, чего душа пожелает! И тут же оказался он в большом городе столичном, с домом своим да с полным подвалом злата и серебра.
– Вот на дурака напал! – говорит солдат. – Еще не служил, не работал, а деньги взял.
Живет себе служивый, не стрижется, не бреется, носа не утирает, одежи не переменяет, живет – богатеет, куда деньги девать не знает. До того разбогател, что начал помогать бедным. Тут и пошла о нем слава по всему графству, по всем людям.
Вот так и прожил солдат четырнадцать лет, а на пятнадцатом году не хватило у графа казны, да и велел он казначею у солдата денег занять, а за то наградить его чином сотника, а то и тысячника, коли пожелает. Но не пожелал солдат чинов армейских, а захотел жениться на одной из графских дочерей.
– Изволь, – говорит граф. – Да только я дочек неволить не буду, какая сама того пожелает, такая за тебя и пойдет.
Велел он списать с солдата портрет да показать его дочерям, а было у него их три. Вот позвал граф дочерей своих и говорит старшей:
– Ну, пойдешь ли за него замуж? Он меня из нужды великой выведет.
– Не хочу! – кричит. – Я лучше за безымянного пойду!
А безымянный откуда взялся – стоит позади с пером да со свитком, услыхал это и записал ее душу.
Спрашивает отец среднюю дочь. Та в ответ:
– Как же! Я лучше к Маре в услуженье вечное пойду, лучше за безымянного выйду, чем за него!
Безымянный записал и другую душу.
Спрашивает отец у меньшей дочери. Та поплакала, погоревала, да согласилась.
Пока суд да дело, пока к свадьбе готовились, сошел и пятнадцатый год службы солдата. Позвал он к себе безымянного да говорит:
– Ну, служба моя покончилась: сделай теперь меня молодым.
Только молвил, как тут же закрутилась метелица страшная, а как спала – стал солдат таким молодцем, что ни в сказке сказать ни пером написать. Обвенчались они с дочкой графской, да стали жить-поживать, добра наживать.
А безымянный прибежал к Маре, а та с него отчету требует:
– Что как солдат?
– Отслужил свой срок верно и честно, ни разу не брился, не стригся, одежи не переменял.
Рассердилась на него Мара.
– В пятнадцать лет, – говорит, – не мог соблазнить ты солдата! Что даром денег потрачено, какой же ты безымянный после этого?
И заморозить на веки его захотела.
– Постой, госпожа! – кричит безымянный. – За солдатскую душу у меня две записаны.
– Как так?
– Да вот так: задумал солдат на графской дочке жениться, так старшая и средняя сказали отец, что лучше за безымянного замуж пойдут или к тебе в услуженье, чем за солдата. Стало быть они – наши!
Заулыбалась Мара и отправила безымянного обратно – за девичьими душами.
Янару очень понравилась эта сказка, хоть и сомнительно выглядел солдат, пятнадцать лет служивший злой богине. Да и безымянный со свитком и пером для знающего человека выглядел смешно, ведь так называли вечных спутников Мары, снежинок.
А еще заметил молодой жрец, что в сказках сливались роли богини зимы и Смерти. Все чаще и чаще не делали сказители меж ними различий. Хотя это и правда отчасти, близка Мара со своей старшей сестрой, и любит собирать души, но все ж Госпожа Пустошей стоит выше.
Покидал эту деревню Янар не без печали – уж больно радостной она была. Зажиточная, полная счастья, растущая. Именно в такой бы деревне ему хотелось осесть на старости лет, но все чаще сталкивался жрец с другими: нищими, полупустыми, забитыми. Холодными. И не в отсутствующем огне здесь дело, иначе смог бы он помочь, а так не знал священник, что же делать. Пустые стояли деревни, потому что забирали господа земель молодых на войны, в свое услужение, где они гибли без счета. Нищие они были, потому что плохо рожала земля, истосковавшаяся по благословениям Ниневии. Богиня плодородия вновь отправилась в дальние странствия, в поисках способа вернуть своего возлюбленного, а оставленные ею земли хирели и чахли в тоске.
Янар хорошо помнил то, что рассказывала ему Ивон о своей покровительнице. Он вообще хорошо помнил все беседы с ней, начиная с самой первой, когда они познакомились в саду ее ордена.
В каждом ордене есть свои правила и обычаи. Иштар принимает только женщин, Траст только мужчин. Жрецы Идриса и Ульга должны знать древнее наречие, а Андруил – уметь стрелять из лука, пусть даже сами они не охотники. У служителей Анвара есть только один критерий – они должны истово верить, чтобы суметь призвать огонь.
Что-то желающее войти в орден должны уметь до вступления, чему-то обучают после. Многие ордена имеют свои ритуалы инициации, подобный есть и у жриц Ниневии.
Каждая жрица богини плодородия достигнув определенного возраста начинает искать себе партнера. Когда придет срок, девушка должна лишиться девственности, в надежде на самый великий дар своей покровительницы, означающей особое расположение богини. По давней традиции партнера девушки ищут среди таких же юных послушников при ордене Похищенного бога, но стать им может кто угодно.
По какой-то прихоти судьбы Ивон выбрала Янара.
Он помнил ту крайне неловкую беседу в саду, когда они стояли друг против друга и не знали, куда девать руки. Он не знал, почему среди множества других она выбрала его – неловкого, полноватого, застенчивого подростка. Он подозревал, что девушка и сама не понимала, что ее зацепило, но раз взглянув в серые глаза послушника, она почему-то больше не колебалась. Стараясь как-то разрядить обстановку, Янар задал первый пришедший в голову вопрос:
– А какой обряд инициации у послушников-парней?
– Такой же, но до него обычно не доходит, – охотно принялась пояснять девушка. Ей тоже было очень неловко, но она старалась этого не показывать. – Многие мальчики не могут дотерпеть до срока, да и срок определить сложно… А еще они чаще приводят своих подружек, но есть и те, кто ищет пару в вашем ордене. Большинство моих знакомых пытались просить о ритуале девушку из вашего ордена по имени Хелена, но она всегда отказывала, а у женщины в таком обряде всегда приоритет.
– Знали бы, какая она противная на самом деле, – скривился Янар.
Ивон засмеялась, увидев скорченную им рожицу, но смех был скорее нервным. Вздохнув, она вязала себя в руки и приказала:
– Поцелуй меня. Надо же с чего-то начинать.
– Ладно…
Он тогда так разволновался, что невольно поджег дерево. У него закончился воздух, и, чтобы удержаться на ногах с кружащейся головой, молодой послушник схватился за ветку, которая тут же занялась веселым пламенем. Вроде бы это была яблоня. Вопреки его опасениям, молодая жрица не разозлилась за причинение вреда дереву, а задорно рассмеялась. В тот момент Янар навсегда влюбился в ее смех.
После обряда инициации они начали встречаться. Такое часто происходило и даже поощрялось вышестоящими жрицами. К сожалению, Ниневия не обратился свое благосклонное лицо на молодую жрицу ни в ту ночь, ни в последующие, но Ивон не расстраивалась. Девушка была влюблена в свой дар лекаря и бесконечно благодарна за него божественной Матери.