В первый день своей стажировки Дуг боялся посмотреть в глаза сестре. Он так ее подвел!
– Все нормально, – уверила его Ева и протянула ему свою узкую ладошку. – Не надо рассказывать, ты очень устал. Покажи, как там было.
Дуг крепко сжал ее руку и мысленно представил себе весь прожитый им первый день на верхних палубах: звуки, запахи, ощущения и обрывки слов. Ева смотрела, закрыв глаза.
– Теперь я вижу.
Дуг не любил, когда она так делала, не любил и боялся. Чужие образы и мысли не умещались в голове Евы, у нее усиливались головные боли, закатывались глаза так, что не видно было зрачков, и всякий раз она долго не могла вернуться к ним, в каюту. Но он старался не отказывать сестре даже в мелочах.
– Мне не нравится этот Лот. Будь осторожен, Дуг, он задумал что-то недоброе. Он может навредить Саше, – горячечно шептала она.
И Дуг верил. Ева никогда не ошибалась. Чувства, переполняющие его всякий раз, когда он думал о сестре, были противоречивы, но неизменной была бесконечная, безусловная любовь к этому хрупкому существу. Конфликт чувств был только в том, что Дуг одновременно ощущал себя и старшим братом, единственным защитником, и маленьким, неразумным и беспомощным малышом. Хотя Еве было всего одиннадцать лет, у нее будто бы вообще не было возраста.
Весь Ковчег против нее – по реалиям нового, водного мира Евы вообще не должно было бы быть. Но она есть, и она прекрасна.
Чем старше становилась Ева, тем больше умений, недоступных окружающим ее людям, открывал в ней Дуг и она сама. Ева могла смотреть чужие сны так же, как смотрела через объятия чужие воспоминания и мысли.
Поначалу, когда она рассказывала Дугу, что умеет гулять по кораблю, выходя из своего маленького, навечно запертого в каюте тела, он не поверил. Сердце его сжималось от жалости и злости – злости, потому что это так несправедливо! Иногда в приступах отчаяния мама думала, что гуманнее было и вовсе не рожать Еву.
Ева воровала эти мысли, и мама, зная о ее даре, старалась так не думать. Но не всегда выходило. Она рыдала, и Дуг затыкал уши, замирая от жалости и горя при виде страданий двух самых близких ему людей.
«Гуляния» по кораблю, как и воровство чужих мыслей, убивали Еву, они старили ее и забирали все жизненные соки. Чем старше она становилась, тем сильнее болела ее голова. Еву почти всегда тошнило и часто рвало.
Дуг не понимал, что ему делать. Он внушил себе, что в медотсеке должны что-то знать.
Очень многое ставило их обоих – и Дуга, и Еву – в тупик. Матери они старались не рассказывать ничего, что могло испугать или расстроить ее еще больше. Например, Ева не всегда могла понять, где кончается реальность и начинаются ее сны. Как отличить кошмар от настоящей опасности, которую удалось подсмотреть в чужих головах?
Дуг выведал у Религиозных – тех, кто верил в Прибытие Ковчега и молился за здравие всех плывущих, от детей трюма до самого Капитана (они верили, что сила их мысли и рифмующихся слов, заученных наизусть, – это называлось молитвой – может повлиять на исход дела), что в снах можно разобраться по специальным книгам – сонникам. Он достал такую книгу, но на поверку она оказалось полной чушью, Ева качала головой и говорила: то, что там описано, маловероятно. К примеру, почему, если снится паук, это должно означать, что кто-то принесет тебе благую весть или письмо? Где логика?
Остальные не думали о снах. Дуг, приложив невероятные усилия, узнал, как устроен человеческий мозг. Якобы мозг перерабатывает во снах то, что увидел и услышал в течение жизни.
И это тоже ничего толком не объясняло. Ева никогда не покидала рекреации, однако детально знала, как устроены помещения верхнего мира, – вот откуда? Как?
Дугу оставалось только утешать Еву, умалчивая о своем страхе (попробуй скрыть что-либо от того, кто ворует твои мысли), искать ответы и медленно и упорно двигаться наверх, где больше света и воздуха, где врачи и ученые в белоснежной рабочей одежде могут дать ему ответы.
Дуг спал на полу. Не потому, что он вырос и ему было неудобно на одной койке с сестрой – она была такая маленькая и хрупкая, что занимала совсем немного места, – а потому, что во сне их тела соприкасались, и тогда Ева входила в его сон, не нарочно, иначе она не умела, и потом, просыпаясь в горячечном поту, мучилась приступами боли и удушья, кашляла и хватала сухими губами спертый воздух. Вторую койку занимала мама.
Просыпался от кашля Евы – с влажными хрипами, тихими, потому что она зарывалась лицом в подушку, стараясь заглушить звук и хотя бы попытаться не потревожить маму и брата.
– Что? Что такое? – твердил он, хватая сестренку за плечи. – Что ты видела сегодня? Что?
Чаще всего Ева только силилась улыбнуться и отводила его руки.
– Покажи мне, я хочу знать! – уговаривал Дуг. И тогда она оплетала своими мокрыми пальцами его запястье, и Дуг падал куда-то в жаркий удушливый водоворот и видел впроброс ужасные картины, чужие запахи, страхи и мысли.
Однажды, когда она согласилась ему показать – кошмар так испугал ее, что она расплакалась, – Дуг увидел Ковчег, усеянный маленькими спрятанными везде глазками видеокамер. Увидел огромный ангар, в котором находился Ковчег. Увидел людей в белых халатах, а за ними – людей в бронежилетах с рациями и автоматами. Как будто Ковчег никуда не плыл, а стоял в ангаре – и годами, годами и десятилетиями продолжался живодерский неправильный эксперимент…
Вынырнув из этого потока пугающих безнадежных образов, Дуг чуть ли не впервые в жизни всем сердцем обрадовался, увидев знакомые стены каюты. Он перебрался на койку, крепко обнял сестру – теперь-то что, он все равно уже все увидел. Они долго молчали.
– Понимаешь, я не знаю, правда ли это или нет. Я не умею их отличать. Как научиться, Дуг? Помнишь, как я увидела аварию у механиков? Это была правда. А это… вдруг мы никуда не плывем, Дуг? А?
У него не было ответов.
Дуг изо всех сил старался завести себе на мойке новых друзей. Он был исполнительным и сильным, был отзывчив к чужому горю и сдержан, умалчивая о горе своем. Постепенно это принесло свои плоды: ему стали доверять.
– Скоро одному из них понадобится твоя помощь, помоги ему и получишь доступ к питанию, доступ в зал, – предупредила Ева.
Еще она твердила ему о Саше, о том, что ей грозит опасность, но какая – определить не могла.
– Ее предадут, – наморщив лоб, рассуждала вслух Ева.
– Ну не я же! – возмущался Дуг. – А больше ее некому предавать.
Ева качала головой и продолжала волноваться. Чтобы успокоить сестру, он позвал Сашу после ужина в каюту. Пусть убедится, что с ней все в порядке. Пары прачечной ей больше не грозят, от Короля Ковчега Саша сама решила держаться подальше, тут даже не понадобились уговоры. А более безопасной работы, чем у бабушки Агаты, на всем Ковчеге не сыскать – сиди себе да перематывай нитки, распускай то, что совсем потеряло форму, и перевязывай во что-то новое.
Саша от своей работы тоже была не в восторге. Она сидела на койке Евы и жаловалась так потешно – даже горестные причитания выходили у нее не жалобными, а сердитыми, полными возмущения и праведного гнева, – что скрыть улыбку не удалось. Дуг даже засмеялся.
Саша со всей силы пнула его по колену:
– Что ты лыбишься? Что смешного? Чертовы нитки, они путаются, как не знаю что! Не смешно, Дуг!
Пришлось извиниться и, пряча улыбку, слушать дальше. Саша негодовала: да кто это вообще придумал – двумя совершенно гладкими палочками петельки плести? У нее не получалось, она сердилась и расшвыривала вещи.
Ева заметно повеселела. Они на пару с братом уже навыдумывали каких-то смертельных опасностей, непосильных тупиков, а Саша – живая и невредимая – всего лишь оказалась самым неспособным к рукоделию человеком.
– Приноси вязание мне, – предложила Ева. – Времени у меня вагон, так что я в кои-то веки смогу быть полезной.
«Залезешь в голову к бабушке Агате, научишься вязать и потом снова будешь кашлять кровью», – невесело подумал Дуг, но промолчал.
– Прости, что пнула. – Саша дотронулась до его ноющего колена, подняла глаза и тут же отдернула руку, начиная краснеть.
Дуг заметил: на долю секунды из-под рукава серого свитера выглянул браслет. Браслет делал и без того тонкую руку визуально уже и меньше и скорее походил на наручник, чем на украшение.
Все получилось так, как и говорила сестра, – будучи со всеми приветливым и ответственным и завоевав положение на мойке, Дуг даже не удивился, когда Адам из зала обратился за помощью именно к нему. Дугу можно было доверять. А помощь нужна была как раз от Дуга – чисто по внешнему признаку: один и тот же тип фигуры, возраст и цвет волос. Адам кашлял кровью, ему необходимо было получить помощь – конечно же, в медотсеке! Из-за высокой температуры его движения стали неуклюжими и судорожными. Не выйдет в зал – не получит паек, значит, его прикованная к койке мать пусть на время, но останется полностью без пропитания.
Дуг поймал себя на мысли, что, взрослея, он становится бессердечным, – выслушав просьбу, он скорее обрадовался, чем посочувствовал товарищу. Ведь теперь у него пусть лишь на одну смену, но будет доступ в зал. Это раз. А самое главное – Адам теперь перед ним в долгу, это два. Ну и самое важное – наконец-то появилась призрачная ниточка между Дугом и медотсеком.
Он тепло заверил кашляющего парня, что готов помочь, про себя отмечая, что надо бы поменьше думать об этом своем новоприобретенном бессердечии, чтобы не узнала сестра.
На мойке они договорились: как бы ни было и что бы ни происходило, люди изо всех сил старались оставаться людьми. Они силились сочувствовать.
«Слушай, смотри, запоминай и молчи», – твердил себе Дуг, ворочаясь без сна, волнуясь накануне завтрашней смены, которую предстояло прожить за другого человека. От страха сосало под ложечкой, Дуг гнал от себя дурные мысли – еще возьмут и материализуются, как верят Религиозные! И старался убедить себя в том, что все пройдет гладко и спокойно. Он может что-то заметить и выведать, если смотреть и слушать внимательно, и это потом можно будет попытаться использовать в переговорах с Королем Ковчега… или выплатить долг. Главное – смотреть внимательно.