Мальчик пошел в сторону Страстного бульвара. Я за ним. Мы остановились на углу, и мальчишка мотнул головой в сторону памятника Пушкину с той стороны Тверской.
– Туда. Прощай, дядя.
Он сорвался с места и рванул в сторону мостовой. Я, как мог, побежал за ним. Но парень, ловко петляя между экипажами, извозчиками и телегами, проскочил Тверскую, скрывшись от меня.
Я все же сумел довольно быстро перебраться на ту сторону и, тяжело дыша, нагнал его у памятника. Он стоял молча, будто поджидая меня. Я тут же взглянул на его карман – однако краешек письма оттуда уже не торчал.
– Кому ты отдал письмо? – спросил я.
– А рупь отнимешь?
– Нет. Кому ты отдал письмо?
– Ему, – малец пальцем показал на бульвар. Я увидел, как по нему, быстро удаляясь, бежал другой мальчишка. Вот он свернул направо и пропал. Я все понял. Этот трюк часто использовали карманники. Украв, например, часы, они тут же перекидывали его своим сообщникам – так что если карманника и поймают, то ничего при нем не найдут.
– Ты его знаешь? – спросил я, кивая в сторону, куда убежал второй мальчишка.
– Ага, – хрипло ответил мой визави. – Это Проха. Это он меня подрядил. Тока куда побег – не знаю. Не говорил он мне. Его самого кто-то нанял. Много дал – за молчание.
– А где твой Проха живет? На Хитровке? На Сухаревке?
– Ага. На Сухаревке.
Я кивнул. Что же, можно сходить на Сухаревку и попытаться найти этого Проху там. А потом уж у него узнать, куда он понес письмо.
– Пойду я? – спросил мальчик.
– Иди.
Он пошел – сначала медленно, потом шибче, потом и вовсе перешел на бег. Но вдруг остановился и хрипло рассмеялся.
– Эй, ты! – крикнул он мне надтреснутым голосом. – А может, и на Хитровке! Выудив из кармана целковый, мальчишка подбросил его, поймал и снова крикнул:
– Обманул я тебя, придурок! И пустился бежать, петляя между прохожими, которые отшатывались от его нелепой фигурки.
Я со злости сплюнул! Никогда нельзя верить этим пронырам! Впрочем, не сами они виноваты в том, что, живя в среде опустившихся людей, перенимали у них самые некрасивые и страшные привычки. Просто не повезло им родиться на самом дне, где честные да добрые не выживали.
Я повернулся, чтобы вернуться к Ламановой и рассказать о случившемся. Пока я шел, меня не оставляла одна нехорошая мысль – а сумею ли я претворить свой план по передаче «куклы» и захвату шантажиста, как я его излагал Надежде Петровне?
Потом тряхнул головой – незачем заранее унывать и сдаваться. Старый конь борозды не испортит! А я еще и не так уж стар!
9Дело закрыто
Утром снова проснулся поздно – когда уже начало светлеть. Не торопясь вылезать из-под одеяла, я слушал, как на кухне гремит кастрюлями Маша, и вспоминал события вчерашнего дня. Мысли текли лениво и вразнобой – я вдруг подумал, что если все пойдет хорошо, то сегодня уже закончатся все беды Ламановой. И еще подумал – как жаль, что она взяла с меня обещание не писать об этой истории! Репортерская привычка собирать информацию и излагать ее со всеми подробностями, чтобы читатель мог своими глазами как бы увидеть происходящее, – это навроде хронической болезни. С ней можно бороться и подавлять, но она никогда не проходит. Раз заразившись, все время страдаешь этим зудом.
Наконец, вскочив с кровати, я сделал гимнастику, умылся и пошел завтракать.
Пока я расправлялся с сырниками, политыми сметаной, и омлетом с толсто порезанной и обжаренной ветчиной, Маша сидела напротив.
– Ты, Владимир Алексеевич, совсем дома перестал бывать, – сказала она ровно. – И ладно бы еще уехал куда, так ведь сидишь в Москве, а тебя целыми днями не бывает. – Мммм? – спросил я с набитым ртом.
– Конечно, не в упрек, – кивнула она. – Но ты рассказывай иногда. А то я раньше хоть в газетах читала, где тебя носит. Сейчас-то ты почти ничего и не пишешь. Может, ты женщину завел, а?
Я кивнул в знак согласия.
– Так-так. И кто это? – опешила Маша.
– Надежда Петровна Ламанова.
– Ламанова? Моделистка?
– Она.
– Так ведь она замужем.
– Муж в командировке. Маша дотянулась и щелкнула меня по носу.
– Ты, Владимир Алексеевич, ври-ври, да не завирайся.
– Не вру. Попросила меня помочь.
– В чем? Я вытер усы салфеткой и бросил ее на стол.
– Платья придумывать.
Маша молча посмотрела на меня, а потом рассмеялась.
– Могу себе представить, какие ты платья там придумываешь! Посмотри, в чем сам ходишь! Кстати, твой фрак я погладила и повесила в гардероб. И белье в ящике – если не заметил еще.
Она налила мне чаю.
– Так что, расскажешь?
– Потом. Вечером.
– Точно?
– Точно!
Наконец, покончив с завтраком, я оделся и вышел. И прямо у дверей столкнулся с Митей Березкиным – молодым «ангелом», который возил меня на Большую Ордынку к фотографу Леониду. Он явно ждал меня.
– Ты чего внутрь не зашел? – спросил я удивленно.
– Ничего, я тут недолго, – ответил он. – Меня к вам Петр Петрович послал – новости есть.
– Хорошо, – я взглянул на часы – выскочил слишком рано, Иван должен был заехать за мной только через десять минут. – Время есть, рассказывай.
– Новости две, – деловито сказал юноша. – Во-первых, я узнал, как зовут того фотографа, как вы и просили.
– Ну как?
– Леонид Венедиктович Бром.
Я присвистнул.
– Вот как! Значит, он – родной братец Аркадию Венедиктовичу?
– Точно так! Правда, Бром – это не настоящая их фамилия. Настоящая – Бромштейн. Они из-под Полтавы. Аркадий – старший брат. Был. – Как это – был? – опешил я.
– А вот это, – сказал Березкин, засовывая руки в рукава, – вторая новость. Утром нашли этого самого Аркадия на Пятницкой в переулках. Кто-то ему горло перехватил.
Вот так новость! Ее следовало хорошенько обдумать.
Что получается? Аркадий был братом фотографа. Он сам приглашал Леонида фотографировать оргии и знал о существовании фотографий. Мог он пробраться в мастерскую и забрать пластинки и отпечатки? Мог. Скорее всего так и было – не зря ведь Леонид Бром так спокойно отреагировал на пропажу и совершенно отказался отвечать на мои вопросы, сообразив, кто именно шуровал в его мастерской. А значит, и шантажировал Ламанову именно Бром-старший. Но если его утром зарезали… значит, проблемы Ламановой с шантажом решились сами собой! Вернее, их решил какой-то ночной грабитель, который зарезал Аркадия. Вот уж никогда бы не подумал, что преступное дно Москвы случайно поможет мне! И уже не надо изготавливать «куклу», ехать на передачу денег и ловить шантажиста. Оставались еще фотопластина и отпечатки, которые могут скомпрометировать Надежду Петровну.
– Ну… – протянул я задумчиво, – это меняет дело.
Единственный, кто мог бы помочь сохранить все в тайне от прессы теперь, сидел в своем кабинете в Сыскном отделе.
С Тверской в Столешников завернула пролетка Ивана. Я достал трешку и протянул Березкину.
– Спасибо тебе, Митя. Вот, возьми на поминки по Брому Аркадию Венедиктовичу. И передавай от меня привет Петру Петровичу. – Спасибо. Ваня остановился напротив меня.
– Извиняйте, полости нет. Ночью кто-то стибрил. Найду – убью поганца! Меня теперь любой городовой оштрафует, если остановит!
– Ничего, – сказал я, залезая в пролетку. – Без полости даже лучше – быстро сяду, быстро выйду. А с городовыми как-нибудь договорюсь. Поехали-ка, Ваня, в Гнездниковский.
В Гнездниковском переулке, в трехэтажном здании, крашенном в казенный персиковый цвет, помещалось Сыскное отделение Московской полиции. Работало оно ни шатко ни валко, пока им не пришел руководить знаменитый Кошко. Однако в то время о нем на Москве еще не слыхали, и потому Сыскное докучало преступному миру Москвы не так чтобы очень сильно – только в лице особо въедливых следователей, одним из которых был Захар Борисович Архипов.
Служащий, сидевший за простой темно-коричневой конторкой при входе, быстро выписал мне пропуск, и я поднялся на второй этаж в кабинет номер 205. Обставлен он был скупо – стол с настольной лампой, непременный портрет императора позади кресла да железный шкаф возле двери.
– А, Владимир Алексеевич! Здравствуйте! – сказал Архипов, приподнимаясь и указывая на старый венский стул перед столом. – Садитесь. С чем пришли?
Я снял папаху, расстегнул пальто и сел.
– С вопросами, Захар Борисович.
– Спрашивайте.
– Слыхал я, что сегодня утром нашли мертвым некоего Аркадия Брома.
– От кого слыхали? Я пожал плечами:
– Сказал один хороший человек. Архипов прищурил глаз:
– А этот хороший человек случайно не по нашему ведомству проходит? А то некоторые редакции взяли моду выплачивать нижним чинам ежемесячно чуть не жалованье, чтобы первыми узнавать про все преступления.
– Знаю. Только это – не про меня. Я уж двадцать лет как репортерствую, Захар Борисович. Мне такое ни к чему. Нет, человек, рассказавший про Брома, – не по вашему ведомству проходит.
Архипов расслабил плечи.
– А, ну ладно. Да, нашли вашего Брома.
– Почему моего?
– Конечно, вашего. Вы ведь меня вчера сами на него вывели. Помните, когда рассказали про повесившегося студента? Это дело Федотов вел. Так я вчера взял материалы и прочитал. А особенно – записку доктора Зиновьева, который считает, что это не самоубийство. И знаете что? Зиновьев оказался прав.
– Вот как?
– Да. У Брома при обыске тела обнаружили кистень. Такой небольшой. Круглая свинчатка на цепочке. Но вполне совпадающий с вмятинами на черепах Юрия Фигуркина и вчерашнего нашего покойника Ковалевского. – А еще что-нибудь у Брома нашли?
– Вы спрашиваете, ограбили ли его после убийства?
– Д-да.
Архипов сцепил пальцы и задумчиво посмотрел на меня.
– Нет, его не ограбили, – сказал он наконец. – В портмоне остались деньги – сумма приличная. Пять тысяч. Очень приличная сумма, не правда ли?
Тогда я решил задать свой главный вопрос: