– То есть, – сказал я, – в вашем случае все сны Веры Павловны сбылись?
Она вздохнула.
– Нет. Не так. Трудолюбие… добрые отношения друг к другу – все это идеализм. Будь ты хоть тысячу раз трудолюбив и добр к людям – это ничто без таланта. Трудолюбие помогает талантливым. Бездарным оно не приносит ничего, кроме разочарования. Я была как эта девушка Лиза – та, которую сегодня отчитывала там, в швейном цехе. Она недавно приехала из-под Мурома. Никакого опыта еще. Но у меня оказался талант – когда я после обучения поступила закройщицей к мадам Войткевич, я вдруг поняла, что могу создавать платья одно лучше другого. Мне это нравилось, потому что талант сидел внутри меня и просился на свободу. Откуда он взялся, где в Шутилово я подцепила эту инфекцию таланта, в каких лопухах? Не важно. Вы и сами, Владимир Алексеевич, талантливы в своем деле. Вы и сами понимаете, что когда талант попадает в правильную профессиональную среду, когда он набирается опыта, то все начинает складываться само собой. И все человеческие качества, которые мы так ценим в талантливых людях, – это производное от работы. Гений и злодейство – две вещи несовместные, не так ли? Чем больше людей ты вовлекаешь в свою работу – тем добрее ты к ним становишься, потому что иначе они не захотят точно и с удовольствием выполнять поставленную тобой задачу. Отсюда – ответственность не только за себя, но и за них. Чем выше ты хочешь подняться, тем больше ты должен учиться и работать – отсюда трудолюбие даже у самых ленивых. Ты должен подмечать каждую деталь, продумывать каждый шаг – отсюда гибкость ума и желание учиться. И ты хорошо знаешь, как тяжело все это дается, – отсюда скромность. Люди, которые просто плывут по течению, которым все дается легко, как правило, нескромны, равнодушны и тупы. И бездарны. Потому что им не надо трудиться по-настоящему. Не так ли?
Я кивнул.
– И они не знают цены заработанных денег. А я знаю. Знаю цену каждой копеечке. Да, у меня теперь много денег. Но все они не для праздника, нет. Они для работы. Вот почему меня так злит, что кто-то постоянно хочет меня ограбить. Я встал, подошел к окну и выглянул на улицу. Внизу шли люди, ехали экипажи, телеги. Мой Иван сидел на облучке пролетки, дожидаясь. Небо было сплошь обложено облаками – уже почти зимними, холодными.
– Знаете, Надежда Петровна, – повернулся я к Ламановой, – это так странно… Когда смотришь на всех этих дам и господ, одетых красиво, по последним парижским и венским модам, кажется, что ваша работа – это постоянный легкий праздник. Что-то эфемерное, веселое, легкомысленное. Мир вечной красоты и беззаботности. Как-то в голове не укладывается, что вся эта одежда – плод тяжелого труда. Я видел раньше портных на Хитровке – они сидели сутками на своих столах при свете свечи, с исколотыми пальцами, вечно пьяные, грязные, почти голые, потому как все деньги тут же пропивали. Перешивали краденое, ставили заплатки, перелицовывали… Видел их мальчишек-подмастерьев, худых, бледных и постоянно голодных. Но никогда не соотносил их с миром моды. Мне казалось, что вот они – трудяги. А ателье, подобные вашему, – это нечто совсем другое…
– Ах, Владимир Алексеевич, – нервно улыбнулась Ламанова, – мое ателье – это островок в море! Знали бы вы, как создается вся та одежда, которую носят в России! Сколько в ней пота, слез и жестокости. Только в Москве более тысячи магазинов готового платья. А шьется оно вовсе не в ателье. Впрочем, я вам потом расскажу, если будет интересно. Это очень грустно. Лучше вернемся к нашей проблеме.
– Конечно. Что вам сказали те люди, которые предъявили письмо?
Ламанова вздохнула:
– Что, если я не уплачу этого так называемого долга, они сожгут мое ателье.
Я фыркнул:
– Какая ерунда!
– Вы думаете?
– Конечно! Кто посмеет вот так, в центре города, сжигать ателье такой знаменитости, как вы?
– Мне показалось, что они говорят совершенно серьезно.
– Как такое может быть серьезным? Они назвали хотя бы, кто именно прислал их с письмом?
– Нет. Но они оставили свою визитную карточку. Я с удивлением посмотрел на нее.
– Что они оставили?
– Свою визитную карточку, – сказала Ламанова. Она открыла верхний ящик стола и достала оттуда продолговатый кусочек плотной бумаги. – Вот.
Я взял визитку и прочитал: «Ваш ангел-хранитель. Услуги безопасности». Вот так так!
– Разрешите, я заберу эту карточку с собой?
– Конечно. Вы знаете, кто это?
– Знаю.
– Это серьезные люди?
– Да. Ламанова поморщилась.
– Значит, проблема все-таки существует?
– Думаю, что мне удастся ее решить.
В глазах Ламановой впервые за сегодняшнюю нашу встречу затеплилась надежда.
– Вы уверены?
– Думаю, да. Честно говоря, я хорошо знаком с хозяином этой конторы. Мало того, он мне несколько раз помогал – конечно, за деньги. Но что еще более интересно, он мне помогал и в вашем случае – например, нашел для меня того фотографа, который пытался вас шантажировать. Брата первого шантажиста. – Как странно.
– Да, странно, – согласился я. – Впрочем, эти люди хорошо известны в определенных кругах. В том числе и как специалисты по выбиванию долгов. Так что их могли просто нанять. Но если это так, а это, по-видимому, именно так и есть, то я надеюсь узнать имя нанимателя. Однако…
– Что?
– Тут могут потребоваться деньги. Конечно, не такие большие, как те, что с вас требуют. Для того, чтобы перекупить контракт на вас. Ламанова помрачнела.
– Может быть… У меня есть немного отложенных денег, но я собиралась потратить их на постройку дома – там требуется докупить леса.
– Это еще не точно. Возможно, мне удастся решить дело и без этого, – сказал я, скорее чтобы подбодрить Надежду Петровну.
– Хорошо, Владимир Алексеевич. У меня вся надежда только на вас. Я по-прежнему не могу обращаться в полицию, потому что иначе вся эта история всплывет в прессе. А рисковать именем мне нельзя – особенно теперь.
– Да, – кивнул я. – Театр. Как продвигается работа над костюмами?
– Мы торопимся. Пришлось часть мужских костюмов передать знакомому подрядчику. Но для главных героинь я все делаю здесь. А тут еще новый заказ от Елизаветы Федоровны – после дефиле она заказала мне полдюжины платьев. В другой раз я бы радовалась. А теперь столько работы! Мне пришлось набрать новых портних. А они – вы видели Лизу. Одна из новых девушек. Опыта мало, приходится их ставить на самую простую работу и постоянно следить.
– Хорошо, – сказал я, вставая со стула. – Сколько времени дали вам эти господа для ответа? – Два дня.
– Понятно. Сейчас я поеду прямо в эту контору и выясню, в чем дело. А вы забудьте про беспокойство – я доложу вам про результаты, как только они появятся.
– Владимир Алексеевич! Вы чудесный! – Ламанова наконец-то улыбнулась своей обаятельной легкой улыбкой. На этом мы и распрощались.
13Треисподняя
Уже начало темнеть. Ванька мой, сидя на облучке, читал «Московские ведомости» при свете фонаря, но как только я сел, сложил газету и засунул ее под себя.
– На Остоженку, – приказал я.
Иван снял пролетку с тормоза и тряхнул длинными вожжами. Мы тронулись в путь. Мне было интересно, что его так привлекло в газете, которую привычно называли «профессорской»?
– Что пишут? – спросил я.
– Да вот, про «боксерское» восстание читал. Какие эти китайцы все-таки настырные! Вроде как уже и договор с их царицей подписали, а они все никак не успокоятся. Как думаете, долго нашим еще китайцев-то усмирять?
– Думаю, к Рождеству управятся, – сказал я.
– А вот еще. Пишут, что эти дурные «боксеры» верят, будто они для пуль совершенно неуязвимы. И, мол, оттого лезут прямо на наши ружья. Мол, такая у них древняя вера. – Есть такое.
– Вот дурни! – Иван пустил лошадь быстрее, обгоняя по левой стороне дороги, что было строжайше запрещено, медленно плетущегося ломовика с длинной телегой, накрытой грязным брезентом. – Нешто от пули убережешься? Вы как думаете? Святой, может быть, и уберегся бы, а китайцы – какие они святые? Рожи желтые, молятся каким-то дьяволам, православных режут, как овечек. Какие ж они святые? Мы вовремя успели вернуться на свою сторону дороги – навстречу нам, разбрызгивая грязь колесами, неслась другая пролетка. Ее кучер был вынужден резко затормозить, отчего пассажиры – пара студентов – резко качнулись вперед, чуть не уткнувшись фуражками в спину кучера. Тот погрозил Ивану кулаком и разразился мощной бранью.
– Ну, Федот, ты чего разорался? – спросил Иван, ухмыляясь. – Не видишь – я еду!
Извозчик, названный Федотом, пригляделся и сплюнул на мостовую.
– Опять ты, Водовоз! Прешь не глядя! Ванька расхохотался:
– Да ладно тебе языком чесать! Времени нет! И мы умчались.
– Отчего он назвал тебя водовозом? – спросил я чуть погодя.
– А! – махнул рукой Иван. – Дело прошлое!
– И все-таки?
– Раз поспорили по пьяни с дружками. Я сказал, что могу от Тверской заставы до Кремля доехать, не расплескав стакана воды. Ну, поставили мне рядом на облучок стакан с водой. Я и поехал. – Не расплескал?
– Да какое! По пьяни же! Только тронул – стакан слетел и вдребезги. С тех пор Водовозом и кличут! Да уж, вез он действительно немилосердно, как дрова. Но зато быстро. Так что не прошло и четверти часа, как мы оказались на Остоженке. Наказав Ивану дожидаться меня, я сошел на тротуар, открыл дверь и скоро очутился в кабинете Петра Петровича Арцакова.
– Наша, – кивнул Петр Петрович, возвращая мне карточку, – откуда у тебя? Я коротко объяснил. Арцаков нахмурился и сунул в рот кривую сигарку, зажег спичкой и выпустил клуб дыма.
– Хреново получилось, – сказал он после недолгого молчания. – Просто нехорошо. Получается, что мы с тобой в этом деле оказались по разные стороны.
– Получилось.
– И что делать будем?
– А не можешь ты отказаться?
Арцаков постучал сигаркой по бронзовой пепельнице в виде свернувшейся калачиком ящерицы, стряхивая пепел.