– Странно слышать от вас такое, Надежда Петровна, – сказал я, улыбаясь. – Вы ведь сами этот процесс и движете вперед.
– Да. Просто потому, что мне нравится. Но не только. Это – моя война.
– Война? С кем?
Надежда Петровна подошла к шкафу и вынула оттуда толстый том в бордовом переплете с золотым тиснением.
– Вот, смотрите, – сказал она и грохнула книгу о стол.
Я открыл том совершенно произвольно и увидел какие-то чертежи с пояснениями на французском.
– Что это?
– Это? – с презрением ответила Ламанова. – О, это целая наука, которая, по мнению многих иностранных закройщиков, обосновавшихся в России, нам, русским, совершенно недоступна. В силу нашего варварского воспитания. Вы видели, как я работаю? Ах! Конечно, вы не видели! Мы не пускаем на примерки посторонних – особенно мужчин. Да! Открою вам свой секрет. Я беру ткань и обертываю ею даму. Я смотрю, как ткань ложится на ее фигуру, где надо комбинировать, например, бархат и шифон, чтобы создать ощущение стройности и легкости, нежности одновременно. Здесь чуть свободней, потому что тело должно дышать и двигаться. Здесь нам надо создать вертикаль, потому что дама полновата и надо ее фигуру чуть-чуть удлинить. И так далее я все скалываю булавками и помечаю мелом. Мы аккуратно – вдвоем или втроем снимаем с дамы этот эскиз, чтобы уже потом передать закройщику.
– Так, очень интересно, – пробормотал я. – Но все же непонятно, при чем тут эти формулы?
– Это формулы по расчету выкроек. Если дама приходит к какому-нибудь мусью, он снимает с нее тысячу мерок, а потом берет такую или похожую книгу с готовыми расчетными формулами и вставляет результаты измерений данного конкретного тела в данные конкретные формулы. А на выходе получает точно проверенные параметры выкройки.
– Боже мой! Так это просто высшая математика! – воскликнул я.
– Да! Это холодная, точная и совершенно бесчеловечная высшая математика! И поэтому каждый закройщик, у кого фамилия не кончается на – ов или – ин, пользуясь такой книгой, обвиняет других в варварстве. И только я могу доказать, что можно обходиться и без формул. Только я, в России, творю по совершенно варварским нашим методикам – но так, что многие господа математики от моды просто завидуют, черт возьми!
– Э… – только и сказал я, пораженный взрывом ее эмоций. – Так о чем мы говорили до этого? – Ренард.
– Точно! Если за визитом к вам «ангелов» стоит теперь Ренард, то возникают два вопроса: первый – зачем ему это нужно? И второй: почему он в отличие от братьев Бром не шантажирует вас фотографией?
Ламанова пожала плечами.
– Понятия не имею. Может быть, спросить у него? Я задумался.
– Наверное, действительно это самое простое, – наконец сказал я.
Главный магазин Поля Ренарда находился вовсе не на Кузнецком Мосту – этом Севил-роуд Москвы. Нет, здесь свои магазины держали иностранцы, торгующие одеждой, сшитой на заказ. А Ренард был чуть ниже пошиба – торговал готовым платьем для публики самой разнообразной. Ламанова дала мне адрес в Рождественском переулке – неподалеку от Сандунов. Но хозяина на месте не было – швейцар отправил меня в «Эрмитаж», так что пришлось ехать обратно на Трубную. В «Эрмитаже» знакомый метрдотель указал мне столик, за которым сидел полноватый мужчина с круглым лицом, темными волосами и легкой улыбкой, обращенной в пустоту. На нем была вольно расстегнутая кашемировая визитка в крупную клетку. Под визиткой – темно-бордовый шелковый жилет. Волосы он не стриг коротко на американский манер, как многие молодые люди. Скорее это были локоны. Но локоны какого-то мышиного цвета, да еще и не чистые. Так что навевали мысли не столько о художественной натуре сидящего, сколько о недостаточной гигиене.
Перед мужчиной стоял бокал с белым вином – судя по бутылке, бургундским. И тарелка с недоеденной рыбой.
Я подошел.
– Господин Ренард?
Модельер поднял на меня черные глаза с сильно расширенными зрачками.
– Да.
– Меня зовут Владимир Гиляровский. Владимир Алексеевич. У меня к вам разговор. Скажу сразу, не очень приятный.
Ренард улыбнулся, но в этой улыбке не было ничего, кроме привычки.
– Вы видите, я обедаю.
У него был высокий неровный голос – казалось, что под внешностью взрослого дородного мужчины скрывается подросток, голос которого еще не вполне сломался.
– Я вижу. Но дело не терпит отлагательств.
– Вы от Ламановой?
– Да.
Он томно вздохнул и жестом подозвал официанта.
– Стул. Официант быстро принес стул.
– Не туда, сбоку. Официант поставил стул в указанном месте.
– Прошу.
Я сел за стол и попросил принести мне чаю с лимоном. А потом повернулся к Ренарду.
– Павел Игнатьевич, если не ошибаюсь?
Он реагировал медленно, как будто находился под действием наркотика.
– Послушайте, – сказал Ренард, заправляя волосы за уши (в последующем он делал это часто во время разговора, автоматически), – мне уже неприятно – вы прервали этот обед. Теперь вы еще хотите мне нагрубить, называя меня Павлом Игнатьевичем. Я давно отвык от этого имени. Если уж собрались говорить со мной, то называйте меня «господин Ренард». Или «маэстро».
– Господин Ренард.
– Ну?
– Надежда Петровна моя хорошая знакомая. Она попросила у меня помощи в одном неприятном деле. И я эту помощь ей оказал. Речь идет о попытке глупого и низкого шантажа. Которая, впрочем, провалилась. Однако совсем недавно ее посетили люди из конторы «Ангел-хранитель», которые вновь стали ее шантажировать. И у меня есть все причины полагать, что этих людей прислали вы.
Ренард отпил из своего бокала, аккуратно держа его двумя пальцами за тонкую ножку. Впрочем, мизинец он отставлял в сторону, что выдавало в нем человека обычного, низкого происхождения. Поставив бокал, он посмотрел мимо меня и спросил тихо:
– Это они вам сами рассказали?
– «Ангелы»? Ренард кивнул.
– Нет. Я узнал это из другого источника.
– Тогда почему вы решили, что вся эта история имеет какое-то отношение ко мне? Нет-нет, – вдруг прервал он сам себя, – вы совершенно правы, господин… господин…
– Гиляровский, – подсказал я.
– Господин Гиляровский. – Он улыбнулся. – Я запомню вашу фамилию. Вы совершенно правы. Это именно я прислал господ «ангелов» с тем письмом. Просто хочу понять ваш ход мыслей.
– Это совершенно незачем, – отрубил я. – Довольно будет сказать, что я это знаю.
Ренард кивнул.
– Вы это знаете. И?
Официант принес чаю и поставил передо мной чашку. Как только он отошел подальше, я продолжил:
– И требую, чтобы вы немедленно прекратили этот шантаж. Верните мне фотографии и письмо, которое было написано под мою диктовку только для того, чтобы с поличным поймать братьев Бром.
– А, фотографии… Фотографии – пустяк? – Ренард вдруг подмигнул мне. – Фотографии – это ерунда? Конечно, я тоже мог бы угрожать, что передам их в газеты, но мне как раз нет никакого резона портить репутацию Надежды Петровны. Мало того, я был бы счастлив, если бы ее репутация сохранилась совершенно девственной. Письмо… Я понимаю, что это тоже – плохой аргумент в суде. Но ведь в суд я обращаться не буду. Не-еет… Для суда это письмо – плохой аргумент. Но вполне достаточный для людей, которые и сами не в ладах с законом. Ты показываешь им письмо и говоришь, что если они выбьют этот долг, то половина пойдет им в уплату за беспокойство. И – вуаля! – уже одного наличия такого письма для них вполне достаточно. Даже если бы оно вообще было поддельным. А тем не менее написано оно рукой госпожи Ламановой, что вообще снимает все вопросы. На нашем уровне, конечно. Не спа?[3]
К сожалению, мерзавец был прав. Но прав только для того мира, который мы в газетах привычно называли криминальным. Поскольку Надежда Петровна ни в коем случае не хотела огласки этой истории и не собиралась обращаться в полицию, приходилось играть по правилам этого самого криминального мира.
– Денег вы не получите, господин Ренард, – твердо сказал я. – Во-первых, потому что Надежда Петровна не смирится с шантажом. Вовторых, просто потому что у нее нет таких денег. А в-третьих, потому что я этого не допущу.
Псевдофранцуз склонил голову чуть вбок и белоснежной салфеткой промокнул губы, над которыми чернели заметные усики.
– Деньги мне совершенно не нужны, господин… простите, я все время забываю. А ведь обещал вас запомнить!
– Вы мне угрожаете? Я не против, чтобы вы запомнили, потому что никаких угроз не боюсь. Моя фамилия – Гиляровский. Запомните получше! – А! Точно! Борис Евгеньевич?
– Владимир Алексеевич! – сказал я, закипая. Хотелось вот прямо здесь, на глазах у всех схватить этого подлеца за грудки да швырнуть через весь зал в большое окно. Чтобы с треском стекла и криками официантов он вылетел со второго этажа и рухнул на тротуар.
– Да-да, – кивнул Ренард. – Так вот про деньги: деньги мне не нужны.
– Так что же вам тогда нужно, милейший? – спросил я, чуть подымаясь на стуле от гнева.
– Посмотрите туда. – Ренард кивнул вправо. – Это очень удобно. Я просто говорю ему, что больше не хочу видеть какого-то надоедливого человека, и выбрасываю все из головы. Ненавижу проблемы – они отвлекают от главного, от творчества. Понимаете? Раньше, пока у меня не появился этот чудесный мужчина, приходилось самому решать все проблемы. Теперь я от этого избавлен.
Все это время человек, о котором говорил Ренард, сидел у стены за совершенно пустым столиком. Официанты даже не делали попыток подойти и спросить, не желает ли он чего-нибудь заказать. У него была примечательная голова – очень маленькая, да еще и наголо обритая, так что любой врач при взгляде на эту голову, не задумываясь, поставил бы диагноз «микроцефалия». Голова походила скорее на змеиную, чем на человечью. Сам по себе этот худощавый высокий человек в сером костюме и черных начищенных сапогах был похож на застывшую змею, причем непонятно отчего застывшую – то ли змея отдыхала, то ли готовилась к броску.