Болдоха, услышав мой голос, завертел своей кудлатой головой, потом, вывернув шею, ухитрился поймать меня глазами.
– А! Ляксеич! – задушевно сказал он. – Ты? Так это что? Не полиция? Обманул, да?
Из угла послышался голос:
– Так! Теперь руки давай! Че, не понял?
Послышался глухой звук удара, и кто-то попросил:
– Не надо, дядя! На руки…
– Вяжи его покрепче, Степаныч, – приказал Арцаков, не спуская глаз с Болдохи. – Владимир Алексеевич, поди, посмотри, как там девочка.
Я подошел к углу, в котором оказался дверной проем, ведший в узенький коридорчик. Там, прижав к стене, Степаныч деловито затягивал тонкой бечевкой руки за спиной худому плешивому мужику в телогрейке, накинутой на голое тело.
– Где она? – спросил я Степаныча.
Он только кивнул в сторону покосившейся дверцы – маленькой, как делают для чуланов под лестницами. Наверное, раньше там была парная, которую потом приспособили под чулан. Я протиснулся мимо Степаныча и заглянул внутрь.
Темно.
– Аня, – позвал я. – Это Гиляровский. Владимир Алексеевич. Все хорошо, выходи. Никто тебя не обидит. Мы пришли за собой. Ответом мне была тишина, но через мгновение из чулана послышались сдавленные рыдания.
– Ну, ну, будет, – постарался я сказать как можно ласковей. – Сейчас поедем к Надежде Петровне. А то она вся извелась уже. Сама хотела сюда ехать – тебя выручать, но мы ее не пустили. Иди сюда, а то тут темно – боюсь наступить на тебя.
Послышался шорох. Аня вышла, судорожно застегивая свое пальтишко, не замечая, что половина пуговиц оторвана. Волосы ее были растрепаны, на мокром от слез лице – размазанные потеки грязи.
Я посмотрел на нее, не решаясь задать тот вопрос, который собирался. Наконец с усилием спросил:
– Они… не обидели тебя? Аня мотнула головой.
– Хотели.
Внутри у меня отпустило. Слава богу, значит, мы успели вовремя. Одной заботой меньше. Бедная девочка совершенно не заслуживала тех бед, которые на нее и так свалились.
Мы вышли в предбанник.
– Жива? – спросил Арцаков, взглянув на нее. Аня кивнула.
– Цела? Снова кивок.
– Это хорошо. Так, Степаныч, дуй на перекресток, встречай наших. Девчонку отправь с пролеткой на Дмитровку, а наших – сюда. Мы тут пока постережем, поболтаем с ребятами. Степаныч, сунув револьвер в карман, мягко взял Аню за локоть и подтолкнул к выходу. Когда они ушли, Арцаков приказал двум другим «ангелам»:
– Берите эту парочку – и в чулан. Нечего им тут слушать, о чем мы разговариваем. Посторожите там. Если начнут дергаться – стреляйте сначала по ногам. Ну а попадете не туда – не наша забота.
Наконец мы остались в предбаннике втроем – я, Арцаков и Болдоха, лежавший на полу.
Крякнув, Петр Петрович грузно опустился коленями прямо на спину громилы и, захватив его вторую руку, вывернул и ее.
– Гиляй, достань у меня из правого кармана бечевку.
Я сделал, как он приказал.
– Сможешь стянуть ему руки? Только вяжи покрепче.
– Обижаешь, Петр Петрович, – сказал я наклоняясь, – в войну турок вязал – научился. Тонкая бечевка была настоящей пыткой для бандита: она врезалась в кожу, причиняя боль при каждом движении. Чтобы он не порвал путы, я несколько раз обмотал бечевку вокруг его запястий, без какого-либо гуманизма – об этом я совершенно не заботился, помня, какой опасности преступники подвергали бедную Аню.
– Добро, – кивнул Арцаков. – Теперь давай-ка его к стене посадим. Мы оттащили Болдоху от стола и привалили его спиной к стене. Сидел он неудобно, но поделать ничего не мог, а только смотрел на нас изпод спутанных волос. Впрочем, смотрел спокойно, вероятно, прикидывая, как будут развиваться события.
– Ну что, – сказал Арцаков, отдуваясь и садясь обратно на табуретку. – Поговорим?
– Поговорим, – ответил Болдоха. – Че надо? Арцаков обернулся ко мне:
– Что нам надо, Владимир Алексеевич?
Я молча смотрел на Болдоху, думая. Потом пододвинул лавку и сел напротив него. В моей голове наконец сложился план дальнейших действий. План, за который Маша меня по голове не погладила бы. Но он давал надежду поймать Ренарда с поличным и одним махом закончить всю эту историю.
– Ты ведь в бегах? – спросил я громилу. Тот кивнул. – И если я тебя передам в полицию как похитителя девушки, то загремишь по полной, точно? – Точно.
– Хорошо, что ты это понимаешь, – сказал я. – А вот если я тебя отпущу. Болдоха удивился, хотя и старался не показывать этого.
– Вы ведь Ренарду еще не успели сообщить ничего.
– Нет.
– Тогда слушай.
Когда я изложил свой план, не только Болдоха, но и Арцаков посмотрели на меня как на сумасшедшего.
Вероятно, я и сам бы так посмотрел на человека, изложи он мне такой же нелепый и опасный план.
21Дерзкий план
Добравшись утром до дома, я попытался лечь спать, но все ворочался в постели – был слишком взбудоражен, чтобы уснуть. Мало того, что в голове постоянно крутились картинки последних событий, весь я был словно лошадь перед скачками или как мальчик перед свиданием: сердце стучало часто, кровь не бежала, а буквально неслась по жилам. Наконец я задремал, а может, просто задумался о своем сумасшедшем плане, но буквально через четверть часа постучалась Маша и сказала, что в гостиной меня ждет сыщик Архипов. Я тут же вскочил с постели, натянул поверх пижамы свой халат и быстро вышел в гостиную.
– Захар Борисович, вы уже вернулись? Со щитом или на щите? – буквально завопил я.
– Со щитом, со щитом, – улыбнулся Архипов. Он все еще был в дорожном платье – мятом и несвежем – вероятно, даже не успел заехать домой переодеться.
– Новости? Чаю? Позавтракать?
– И то, и другое, и третье.
Маша уже пошла на кухню – готовить. Я сел за стол напротив Архипова.
– Начинаю привыкать, что вы у меня завтракаете, Захар Борисович. Пожалуй, надо сказать Маше, чтобы теперь каждое утро ставила еще один прибор. Захар Борисович явно смутился.
– Простите ради бога, Владимир Алексеевич! Это я не нарочно.
– Полно. У меня есть что вам рассказать. А у вас?
– И у меня есть что, – сказал Архипов, принимая от Маши чашку чая. – Хотя я и не знаю пока, насколько это важно.
– Тогда начинайте вы, – предложил я.
– Хорошо.
Он аккуратно отпил исходящий паром чай и начал:
– Я был в Дубках под Можайском. Помните – это родная деревня Ренарда?
– Да.
– Для начала посетил можайское уездное управление полиции и попросил поднять мне архивные дела по Дубкам за последние двадцать лет.
– Ого, – удивился я. – А как же вам это удалось? Вы ведь в отпуске, не на службе? Архипов вздохнул:
– Ну… я не сообщил им этой подробности.
– И много набралось? – поинтересовался я. Архипов удивленно посмотрел на меня.
– За двадцать лет? Всего три дела.
– Тихо живут…
– Да нет, – пожал плечами Захар Борисович. – Просто по мелочам местные в полицию не обращаются – разбираются сами. Так что три дела за двадцать лет – это нормально. Два дела – сущая ерунда – поджог и побои. Все по пьяному делу. А вот одно – убийство. Пятнадцать лет назад обнаружено тело местной крестьянки Пелагеи Смирновой, шестнадцати лет, со следами издевательств. Девушка была изнасилована и задушена.
– А Ренард в то время еще был в деревне? Архипов кивнул.
– Так-так. Убийцу не нашли?
– Почему? Нашли. Осудили и сослали на каторгу. Это – родной брат-близнец Ренарда, Лисицын Антон Игнатьевич.
– Брат-близнец? – спросил я задумчиво. Архипов погрозил мне пальцем.
– Э-э-э, Владимир Алексеевич! Ну-ка перестаньте! – Что?
– Вы уже пытаетесь встроить брата-близнеца в ваши теории?
– Как вы догадались? Вернее, я только начал думать в этом направлении.
– Не стоит, – покачал головой Архипов. – Хотя они и братья-близнецы, но при этом совершенно не схожи друг с другом.
– Как это? – удивился я.
– Они действительно родились одновременно, однако Антон, в отличие от Павла, появился на свет с деформированной головой. Он слабоумный.
– Змеюка! – воскликнул я. – Змеюка – брат Ренарда?
– Похоже на то, – согласился Захар Борисович. – Но это не все. Я поехал в сами Дубки и встретился с отцом Ренарда. К сожалению, безрезультатно. Он не захотел со мной говорить. – Так.
– Зато мне удалось поговорить с соседями. И похоже, что в этом деле все не так просто. Они намекают, что полиция схватила не того брата. – Не того?
– Не того. Соседи указали мне дом матери погибшей пятнадцать лет назад девушки. Она уверена, что ее убил сам Ренард. Но чтобы оставить его на свободе, полиции отдали второго брата – слабоумного.
– Что же, логично, – сказал я. – Их понять можно. Хотя… родного сына, пусть и слабоумного – в Сибирь невинным послать… Что за люди!
– Впрочем, – продолжил Архипов. – Сам Павел Игнатьевич, то есть наш Ренард, после этого долго в деревне не задержался. Сначала отец прятал его дома, сказав, что сын болеет. А потом, вероятно, отправил в Москву – с глаз подальше. Он вообще суровый старик – даже сейчас, пятнадцать лет спустя. – А мать Ренарда?
– Нет. Ее не существует. Говорят, умерла от оспы через три года после родов.
– Понятно, – сказал я, задумчиво вертя в руках свою табакерку. – Но может ли это как-то помочь нам? Возможно ли провести теперь еще одно расследование и доказать причастность Ренарда к тогдашнему убийству? Можно ли доказать подмену обвиняемого?
– Нет, – спокойно сказал Архипов. – Я же говорил вам, Владимир Алексеевич, я еще не понимаю, как распорядиться этими знаниями. Что нам с того, что Змеюка – родной брат Ренарда? Зато теперь понятно, что их связывает… Ну, ладно, я с вами поделился своими новостями. Теперь расскажите и вы мне, что случилось за то время, пока я уезжал?
– Ха! – сказал я. – У меня новостей больше. Да что новостей – кажется, мы нашли способ прищучить этого мерзавца.
Я прикрыл дверь на кухню, чтобы Маша не услышала, потом подробно рассказал Архипову о произошедших событиях и изложил свой план. Когда я закончил, Захар Борисович смотрел на меня, прямо скажем, оторопело.