— Он его проглотил, — сказал Инц.
— Что же делать? — воскликнул я в отчаянии. — Он ведь помер, значит, какать больше не будет. Что нам теперь — ждать, когда он сгниет?
— Распотроши его, — посоветовал Инц.
— У меня нет при себе такого большого ножа. Только маленький, им резать — дня не хватит. И до дому мне его не дотащить, он такой толстый и тяжелый. Оставить его здесь и сходить домой за ножиком тоже нельзя — а вдруг кто-нибудь случайно забредет сюда и утащит его или сожрет, и я останусь без своего перстня. Инц, а ты не можешь залезть в него? Он же такой здоровенный, ты запросто пролезешь в него. Может, тебе и удастся вытащить перстень.
— Неохота мне лезть в него, наверняка у него там внутри нечистоты непролазные. Только запачкаюсь, а у меня кожа новенькая и такая красивая.
— Инц, ну пожалуйста! — упрашивал я. — Ты же мне друг. Ты потом в озере отмоешься.
— Нет, — отказался Инц. — Я в эту клоаку не полезу. А знаешь что — давай попросим медянку.
Медянки вообще-то никакие не змеи, а просто безногие ящерки. Гадюки их ни во что не ставили, считали, что те просто пытаются подражать им, но поскольку они не отличаются особым умом, то недостойны называться змеями. Однако при решении малоприятных задач, таких как, например, сейчас, они использовали медянок. Инц шипнул, и вот уже подползла к нам длинная медянка и почтительно уставилась на него.
— Залезь в этого монаха и отыщи там перстень, — приказал Инц.
Медянка кивнула и ловко проскользнула в рот монаху. И вот уже шея монаха раздулась и вновь опала — это медянка проползла.
Долгое время ничего не происходило. Наконец Инц склонил голову набок и произнес:
— Я вроде слышу голос медянки. Ты не слышишь?
Пришлось признаться, что не слышу ничего. И не удивительно — у гадюк слух куда тоньше. Инц заполз на брюхо монаха и внимательно прислушался.
— Да, она говорит, что нашла перстень, но не может его вытащить, ей никак не ухватить его. Думаю, тебе стоит ножичком продырявить монаха, чтобы медянка могла выпихнуть перстень в отверстие.
— Где дырявить? — спросил я, доставая ножик. Инц указал мне место. Я принялся за дело. Это было непросто, пришлось не только разрезать кожу, но и толстый слой жира, покрывавший пузо монаха. Нож почти по самую рукоять ушел в складки брюха, когда Инц сообщил:
— Медянка говорит, что видит твой ножик! Расширяй дырку.
Теперь и я услыхал шип медянки. Я повернул ножик, и образовалось отверстие, в которое перстень наверняка пролезет.
— Суй! — велел Инц медянке.
В отверстии произошло какое-то движение, и немного погодя в его глубине что-то блеснуло. На свет появился перстень. Я ухватил его, и в следующий миг он оказался в моих руках. Перстень был весь склизкий, в крови, я обтер его об траву и надел на палец.
— Вылазь! — велел Инц медянке. — Всё в порядке.
Немного погодя появилась и медянка, но не изо рта, а из-под подола одеяния монаха.
— Не стала разворачиваться, — сообщила медянка.
— Спасибо тебе большое, — сказал я. — Заходи как-нибудь к нам, мама угостит тебя лосиным окороком.
— С удовольствием! — пообещала медянка и скрылась в лесу.
— Ты видел, на что она стала похожа? — прошептал Инц. — Жуть! Не представляю, как можно проползти через всё это. Что стало бы с моей кожей? Да эту мерзость ни в каком роднике не отмоешь.
— Медянка и сама такого цвета, на ней это не так заметно, — ответил я.
Мы посовещались, стоит ли продолжать поиски Лягвы Полярной, но уже стало вечереть, и мы оба здорово проголодались. Решили разойтись по домам, подкрепиться, а поисками Лягвы заняться как-нибудь в другой раз.
— К тому же не верю я, что это взаправдашний ключ, — заявил Инц уже по пути домой. — Настоящий ключ нипочем бы не угодил в желудок монаха. Не может быть, чтоб Лягва Полярная жила в каких-то кишках! В чьей-то утробе!
— Это был просто несчастный случай! — стоял я на своем, но Инц только недоверчиво помотал головой.
7
Мы еще не раз ходили с перстнем пытать счастья, но всё без толку. Обнаружить Лягву Полярную не удавалось. Все наши походы кончались тем, что в какой-то момент нам становилось лень идти дальше и мы принимались лакомиться черникой.
В конце концов я засомневался, что полученный в подарок перстень и есть тот самый ключ, а если даже и ключ, то, чтобы воспользоваться им, требуется немало труда и знаний, которых у меня нет. Я утратил интерес к перстню, спрятал его обратно в кожаный мешочек и занялся другими делами.
В поисках Лягвы Полярной я не раз натыкался на хижину зверолюдей. Понятное дело, я знал их и раньше, ведь нас, людей, осталось в лесу совсем немного. А Пирре и Ряэк были, в сущности, тоже люди, только более мохнатые, чем мы. Факт очевидный, ведь они не ходили в звериных шкурах, а разгуливали в чем мать родила. Они утверждали, что так ведется испокон веку, что упадок начался не с того, что мы перебрались в деревню и стали питаться хлебом, а с того, что мы стали обряжаться в звериные шкуры и пользоваться железными орудиями, награбленными на кораблях. У них в хозяйстве не было ничего металлического, одни только каменные топоры — неуклюжие, почти бесформенные, но Пирре и Ряэк утверждали, что зато их удобно держать в руке и они полезны для здоровья.
— Это нашенский камень, не какое-то заморское железо, говорили они. — Стоит взять этот камень, как он придает тебе сил, массирует ладони и успокаивает нервы. В старину такими топорами выполняли любые работы, настроение у всех было хорошее и никто не ссорился.
В отличие от Тамбета, который тоже чтил обычаи пращуров и старался не сбиваться с проторенной былыми поколениями тропы, Пирре и Ряэк отличались редкостной терпимостью. Они ни к кому не предъявляли никаких требований. Они не хотели, чтобы и другие люди заголялись, никогда не ругались, если видели у кого-то за поясом нож или застежку на зипуне. Если бы кто-нибудь подошел к Тамбету с куском хлеба, он бы и волков мог на него натравить, а уж отругал бы такого деревенского прихвостня будь здоров. Пирре и Ряэк, напротив, никогда никому слова худого не говорили. Они привечали каждого, всех потчевали и никогда не обижались, даже если гость отказывался отведать полусырого мяса.
— Ну да, ты же непривычный, — говорили они ласково и смеялись, обнажая желтые клыки. — Ты же привык к горелой пище. Ладно, так и быть, зажарим этот кусок для тебя дочерна, раз тебе так больше нравится. Только это вредно для здоровья, в былые времена зверолюди все ели полусырое мясо, оно легче переваривается. Ну, ты нам все равно не веришь. Личинок тоже не хочешь? Жаль, это наше древнее лакомство. Смотри: берешь личинку, выдавливаешь ее себе в рот — ммм! Вкуснятина!
Они щурились от удовольствия, слизывая с губ остатки личинок, однако эта демонстрация наивысшего наслаждения так и не сподвигла меня отведать личинок. Пирре и Ряэк не настаивали. Они до черноты зажарили кусок мяса и с лучезарными улыбками пожелали мне приятного аппетита. Затем дали мне возможность спокойно поесть, а сами принялись искать в шерсти друг друга, вытаскивая еловые иголки, муравьев и паучков.
Еще совсем маленьким я время от времени бывал у Пирре и Ряэк, сперва вместе с дядей Вотеле, потом и один или в компании с Пяртелем. Но именно в ходе поисков Лягвы Полярной я сошелся со зверолюдьми поближе. Несколько раз я даже оставался у них ночевать, когда, вымотавшись за целый день хождения по лесу, я настолько уставал, что просто сил не было возвратиться домой. Мама знала, что в лесу ничего со мной случиться не может, ведь я уже освоил заветную змеиную молвь, так что бояться мне было нечего. Вот она и не беспокоилась, если я не возвращался домой. Иногда я спал у Инца в змеище, иногда ночевал у дяди Вотеле. А в последнее время мне нравилось у зверолюдей, потому что там были вши.
Пирре и Ряэк разводили их — своих любимцев. У зверолюдей не было детей, вот они и отдавали им всю свою нежность. Насекомые жили в специально устроенных для них клетках, их было превеликое множество, и были они все очень разные. Там имелись обычные серые вши, но имелись и здоровенные, с лягушку, выведенные благодаря усиленному питанию и умелому отбору. Иногда Пирре и Ряэк брали их на руки и ласкали своими мохнатыми пальцами. Но что самое интересное — все эти вши беспрекословно слушались своих хозяев. Как уже сказано, насекомые вообще-то заветной змеиной молви не знают. Можно сколько угодно толковать что-то муравью, он и ухом не ведет. Сверчок знай себе поет, хотя ты не один раз цыкал заветные заклятья, которые любого зверя вмиг заставили бы умолкнуть. На сверчка это не действует. Паукам и божьим коровкам — прирожденным идиотам — тоже ничего не втолкуешь. Да и вши, собственно говоря, тоже довольно тупые существа, обычно от них толку не добиться. Тем удивительнее, что Пирре и Ряэк выдрессировали их словно каких-то умнейших бойцовых волков.
Вши выполняли именно то, что требовали их хозяева. Они шли на зов, ложились навзничь, выстраивались в шеренгу, забирались друг другу на закорки и катались по земле подобно лисятам. Протянешь им руку — они в ответ вежливо протягивают лапку.
Все эти фокусы они выполняли только по команде Пирре и Ряэк. Если я пытался заставить их сделать что-то, они ни одной лапкой не шевельнут. Я был очень разочарован, ведь я, по своему разумению, прекрасно освоил змеиную молвь, ничуть не хуже зверолюдей. Когда я спросил Пирре и Ряэк, почему вши меня не понимают, они расхохотались.
— Дело ведь не только в заветных змеиных заклятьях. Ты вслушайся хорошенько, как мы с ними разговариваем, — мы произносим слова на старинный манер, как говорили зверолюди. В давнишние времена, когда наши пращуры еще жили в пещерах, не зная огня, они управлялись и с насекомыми. Как иначе смогли бы они пережить нашествия комаров и слепней, которым ничто не мешало пить их кровь, потому что не было отпугивающего дыма костров. Увы, теперь это древнейшее наречие позабыто. Мы тоже не умеем говорить так, как говорили десятки тысяч лет назад. Из всех насекомых мы можем общаться тольк