— Мама не позволит забить волков, — возразил я. — Они дают нам молоко.
— Твоей матери нужно будет пойти на это, поскольку ее сын натворил невесть что! — сказал Юльгас сурово. От добродушного старичка и следа не осталось, хийетарк с горящими глазами и трясущимися от негодования усами больше походил на вставшую на дыбы крысу. — Матери отвечают за своих сыновей. Вина лежит и на ней, если б она каждую неделю вместе с тобой приходила в священную рощу, она бы знала, что духов-хранителей следует почитать, и ты тоже знал бы это. В прежние времена в священную рощу каждый день приходили выразить свое почтение всемогущим силам природы и снискать их благоволение и дружбу. Тогда никакому мальцу не пришло бы в голову запустить в священное озеро мерзкую вошь. С тобой, Лемет, если не будешь почитать духов-хранителей, страшные вещи могут приключиться! Даже мне не удастся умилостивить духов природы, если ты своим безобразным поведением выведешь их из себя. Было бы куда лучше, если б ты внял мне, вместо того, чтобы водиться со зверолюдьми и змеями. Они, конечно, нам братья, однако совсем другой породы.
Слова Юльгаса напугали меня и очень встревожили. Неужели мне и впрямь надо пригнать к озеру всех наших волков, чтобы Юльгас, перерезав им горло, с помощью волчьей крови снискал нам расположение духа-хранителя озера? Что скажет мама? Мы ведь нуждаемся в волках. Конечно, можно обзавестись новыми — брошенных волков, хозяева которых перебрались в деревню, в лесу полно, но такие беспризорные волки дают мало молока. Пройдет немало времени, прежде чем они привыкнут к новой волчарне. Как бы то ни было, менять волков хлопотно, у меня было на душе очень скверно. В конце концов, не я виноват, что вошь бросилась в озеро. Я попытался объяснить это хийетарку, но Юльгас сказал, что его это не интересует, поскольку дух-покровитель озера наверняка рассердился, и если не умастить его волчьей кровью, то случится нечто ужасное. Он велел мне ровно в полночь вместе с волками быть на месте и добавил, что в былые времена и волков было бы недостаточно. Тогда пришлось бы виновника — то есть меня, — изрубив в куски, бросить в озеро, однако он, Юльгас, настолько хитроумный хийетарк и настолько дружен с духами-покровителями, что может умилостивить их и волчьим мясом. По крайней мере — постарается.
Этот разговор напугал меня еще больше. А что если эта попытка не удастся, и Юльгас решит принести в жертву меня самого? Мы потихоньку покинули озеро, оставив Юльгаса бормотать свои заклинания.
Мне было прескверно, как всегда бывает ребенку, который натворил что-то, и теперь предстоит признаться в этом маме. В то же время я знал, что чем скорее я избавлюсь от этого, тем лучше. Хотелось переложить принятие решения на маму. Пусть она скажет, как быть: идти ли в полночь вместе с волками на озеро или нет.
Я попросил Инца и Пяртеля отвести вошь к Пирре и Ряэк, а сам помчался домой.
8
Дома ждала меня сияющая мама.
— Угадай, Лемет, что я тебе нынче принесла, — спросила она таинственно и тут же объявила, — совиные яички! Тебе два и два Сальме.
Я еще чувствовал себя прескверно. Совиные яички мое любимое лакомство, и маме было совсем нелегко раздобыть их, ведь к тому времени она уже растолстела, и при ее комплекции взобраться на дерево к совиному гнезду было настоящим подвигом. Честно говоря, наблюдать такое было страшновато: казалось, ветки вот-вот подломятся под ее тяжестью и она рухнет на землю, переломав кости. Дядя Вотеле говорил маме, чтобы она перестала лазить по деревьям, а посылала меня, но она отвечала, что теперь мальчик знает толк в этих яичках, и к тому же ей нравится забираться на деревья.
— Мне только полезно немножко пошевелиться, подвигаться, — говорила она. И нередко, болтаясь по лесу, я вдруг слышал, как она окликает меня, и я видел, как она машет мне рукой с вершины какой-нибудь невообразимо высокой ели, а сама сияет. Когда дело касалось того, чтобы раздобыть детям кусок получше, и вообще пропитание, мама проявляла редкостное проворство.
Особую ценность придавали лакомству те опасности, что маме пришлось преодолеть, добывая совиные яички, и мне было ужасно стыдно, что нечем отблагодарить маму, кроме как новостью, что ее волков следует ночью пригнать к озеру и зарезать. Я пробормотал, что страшно рад угощению, но есть не стал, а тихонько проскользнул за стол и стал ждать, когда представится возможность сказать про Юльгаса.
Тем временем сестра Сальме принялась лакомиться совиными яичками, жадно высасывая их содержимое и облизываясь. Завидки разбирали, глядя на нее: сразу было видно, что в ее белобрысой голове сейчас нет никаких забот. Зато у меня! Мама заметила, что я сижу с отрешенным видом и спросила, не болит ли у меня что.
— Нет, — сказал я. — Но… Знаешь, мне надо тебе кое-что рассказать.
— Ты сперва яички скушай, — сказала мама, — а потом я принесу тебе еще холодный лосиный бок, ты сегодня наверняка ничего не ел. И где тебя только носит целыми днями? Небось, в змеище ходил?
— Мам, я сейчас есть не хочу. Я сегодня к Пирре с Ряэк ходил…
— И зачем ты к ним ходишь? — перебила меня Сальме. — Они же такие ужасные. И почему они все время голышом ходят, срам да и только! У этой Ряэк груди до самого пупа висят, болтаются, словно два громадных мохнатых дубовых листа. А у Пирре такой здоровенный срам, что когда он садится, то укладывает его на колени, чтобы по земле не волочился, не то еще муравьи залезут.
— Сальме, что ты такое говоришь! — опешила мама. — Ты зачем вообще это разглядываешь?
— При чем тут разглядываешь, он сам всем показывает! — препиралась Сальме. — Я потому и говорю, что на мой взгляд это ужасно! Мне просто худо становится при виде этого безобразия. А задницы! На них даже шерсть не растет! Совершенно голые и лиловые, словно пара здоровенных разбухших черничин.
— А ты закрывай глаза, — посоветовала мама.
— Почему я должна закрывать глаза, пусть лучше эти зверолюди сами прикрывают себе зад! Мои глаза никому не мешают, а их причиндалы — это просто ужас какой-то. Девчонки другие тоже говорят, мол, стоит только представить себе хер Пирре или сиськи Ряэк, как кусок в горло не лезет.
— Так не думайте о них! — вспыхнула мама. — Я про них нисколько не думаю и никогда не вижу их, они же редко когда ходят по лесу.
— К счастью! — фыркнула Сальме. — Но я не удивлюсь, если Лемет однажды пригласит их к нам в гости. Он же вечно толчется там у зверолюдей. Лемет, я тебе говорю: если эти Пирре и Ряэк с лиловыми задницами припрутся сюда, то я в этом дому больше ни спать, ни есть не стану!
— Да не станет их Лемет звать, — успокоила мама Сальме. — Да они и сами не придут. Но чем ты, Лемет, там занимался? Там что — так интересно?
— Они вырастили вошь ростом с козу, — сообщил я. — И мы с Инцем и Пяртелем повели ее гулять.
Я набрал полную грудь воздуха, собираясь тут же выложить все ужасные новости, но мама и Сальме не дали мне сделать этого. Они долго рассуждали, кому и зачем надо выращивать вшей ростом с козу и не опасны ли такие вши для человека и можно ли вообще Сальме ходить по лесу.
— Ну что она тебе сделает? — рассуждала мама. — Прикрикнешь на нее или запустишь в нее шишкой, она и убежит.
— Мало ли что, — буркнула Сальме. — Такая тварь, небось, ничего не боится. Только зверолюди могут до такого додуматься. Да ладно, я расскажу про этих вшей Мымми, и он их прикончит.
— Какому Мымми? — насторожилась мама, и голос ее зазвенел, поскольку нетрудно было догадаться, что за зверь скрывается под этим именем.
— Так, медведь один, — нехотя ответила Сальме. Она поняла, что проболталась, но теперь было уже поздно прикусить язык.
— Откуда ты его знаешь? — потребовала ответа мама, и я к своему огорчению понял, что теперь разговор примет совсем другое направление и мне будет очень трудно выложить свои тревоги. Медведи — мамино слабое место, и если она и боялась чего-то на этом свете, так того, что дочь может пойти по ее стопам.
— Я его как-то встретила в лесу, — сказала Сальме. — Мы в общем-то почти незнакомы, так, встретились разок-другой. Мама, ну не начинай! Я знаю, ты медведей терпеть не можешь, но Мымми очень славный, и к тому же я почти не общаюсь с ним, просто здороваемся иногда, если встречаемся.
— Сальме, ты еще слишком молода иметь дело с медведями! — сказала мама и села с потерянным видом, словно только что молния ударила в крышу ее хижины, и всю ее охватило пламя.
— Да не имею я с ним никаких дел! — оправдывалась Сальме. — Мама, я же говорю тебе — мы только здороваемся!
— Нечего здороваться.
— Как же так, это просто вежливость! Со знакомыми принято здороваться.
— Ни к чему такие знакомые!
— Мама!
— Сальме, медведи думают только об одном!
— Интересно — о чем?
— Сама, небось, знаешь. Сальме, я хочу, чтобы ты больше с этим Мымми не встречалась! Медведи, само собой, и красивые, и сильные, но они приносят несчастье.
Сальме засопела возмущенно.
— Может, тебе они и принесли несчастье, но не мне! Мне Мымми носит землянику и бруснику!
— Землянику и бруснику! — воскликнула мама и разрыдалась. — Именно землянику и бруснику приносили и мне! С этого всё и начинается, землянику и бруснику они мастера приносить! Нет, так я и знала! Если у тебя подрастает дочка, спасу от медведей не будет. Они тут как тут объявятся, словно ящерки на солнцепеке! Что же мне делать? Куда тебя спрятать? От медведя ведь никуда не денешься, он и на дерево залезет, и в земле нору выроет. Ох, это страшные зверюги!
Мамино лицо пылало, и Сальме тоже раскраснелась, словно рябинка. Они уставились друг на друга, взгляд Сальме был исполнен упрямства, мамин — растерянности и отчаяния. Наверняка ей казалось, что видит свою дочь в последний раз, что вот-вот явится огромный медведь и утащит Сальме в свою берлогу. Поскольку сама она в свое время полюбила медведя, похоже, она была уверена, что если уж кто познакомится с косолапым, то наверняка упадет в его объятья. Какое-то время они молчали, и я решил, чт