У мамы дыхание перехватило, затем она стала как-то странно хмыкать, словно что-то попало ей в нос, и схватила меня за руку.
— Давай уйдем, Лемет, — сказала она. — Мне очень нравится жить в лесу, но, может, нам и вправду лучше перебраться в деревню, как и другие. В лесу-то одно отребье осталось.
Она плюнула в сторону Тамбета. Тот стоял, распрямившись и гордо задрав голову с длинными седыми волосами, явно уверенный в том, что ловко и достойно защитил лес и древние обычаи, а также обратил в бегство мерзких отступников. В тот раз мы с мамой действительно бежали, и я решил спасаться бегством всякий раз, едва на горизонте покажется Тамбет. Этот человек внушал мне такой же ужас, как и хийетарк Юльгас.
Так что мы с Пяртелем сиганули в кусты, Инц скользнул вслед за нами. Лежа в зарослях, мы видели, как прошел Тамбет, и уже собрались было выйти из укрытия, как Инц сообщил:
— Там еще кто-то идет.
Это оказалась дочка Тамбета Хийе. Наверное, она шла куда-то вместе с отцом, но Тамбет, естественно, не заботился о том, поспевает ли она за ним, он гордо шагал впереди, а Хийе семенила где-то далеко позади. Ее мы не боялись, так что вышли из зарослей и поздоровались.
Хийе откровенно обрадовалась нам, ей же так редко удавалось поиграть с другими детьми. Она с опаской посмотрела вслед Тамбету, но тот уже скрылся из виду. Конечно, ей следовало бы поспешить за отцом, однако искушение провести какое-то время в нашей компании было слишком велико.
Мы уселись на полянке и разговорились. В основном говорили мы с Пяртелем и Инцем, Хийе просто слушала и смотрела, и у нее было такое счастливое лицо, какое может быть у только что вылупившейся бабочки, когда она вылезает из своего кокона и взволнованно разглядывает пестрый мир вокруг. Лица бабочки, понятное дело, никто не видит, такое оно крохотное. Хийе тоже была кроха, худенькая и какая-то беззащитная, вообще-то мы и не знали, о чем с ней говорить. У нас ведь были свои шутки, над которыми мы смеялись, свои планы, которые мы обсуждали. Но Хийе не беспокоило, что многое оставалось ей непонятным. Она напоминала голодного, которому предложили незнакомую еду, и он с благодарностью поглощает ее, как заглотал бы все равно что, мало-мальски напоминающее еду. Хийе просто радовалась, что слышит чьи-то голоса, а не только голоса отца и матери да волков, от воя которых ей наверняка уже тошно.
В конце концов в разговоре возникла пауза, и мне пришло в голову, что можно бы спросить о чем-нибудь и Хийе, хотя бы для разговора.
— Ну, а у тебя какие новости? — выпалил я.
Хийе отнеслась к вопросу очень серьезно и даже нахмурила бровки, пытаясь припомнить, что же нового в ее жизни. Она явно оказалась в затруднительном положении. До сих пор говорили мы, теперь, когда пришла ее очередь, и ей не хотелось подвести нас, оказаться хуже нас, но ничего не приходило ей на ум. Жизнь Хийе, без сомнения, не отличалась особым разнообразием. От волнения она побледнела и, наверное, уже глотала слезы, как ребенок, который стесняется перед окружающими своей беспомощности, но тут она вспомнила что-то и воскликнула тоненьким голоском:
— А мы с мамой нынче ночью хлестаться пойдем при лунном свете!
Вот это новость так новость! Ничего подобного я не ожидал. Хийе улыбнулась счастливо: она почувствовала, что только что овладела прекрасным искусством общения с другими детьми.
Хлестаться при лунном свете — древний обычай. Раз в году все бабы и девчонки постарше — малышню с собой не брали — отправлялись в полночь в лес, забирались на деревья как можно выше и хлестались при лунном свете дубовыми вениками. Это происходило в полнолуние, и хлестались до тех пор, пока луна не зайдет. Считалось, что это придает сил, и в каком-то смысле это было правдой — век старух, которым было уже не залезть на дерево, оказывался недолог.
Мужики хлестаться не ходили, вообще-то они даже не знали, когда именно эта полнолунная страда наступает. Бабы никогда не говорили им об этом, тайком выбирались из своих хижин, когда мужики уже спали. Утром, когда мужики просыпались, бабы уже были дома, довольные и сияющие. Откуда бабам известно, когда настанет та самая ночь, не знал ни один мужик.
Подобно всем мальчишкам и мы с Пяртелем тоже мечтали когда-нибудь увидеть, как бабы хлещутся при лунном свете. Только это никак не удавалось. Я старательно наблюдал за мамой, но все без толку. К тому же страшно трудно круглый год быть настороже, ведь хлестаться при лунном свете они могли как зимой, так и летом, как осенью, так и весной. Вечером ничто не предвещало, что ночью мама предпримет нечто, а утром она вся светилась, готовя лосиный окорок и нахваливая, какая бодрость во всем теле после доброй баньки. В последние годы вместе с мамой ходила хлестаться и Сальме, но мне никак не удавалось проснуться вовремя, чтобы последовать за ними и увидеть, как они хлещутся.
Так что понятно, насколько нас с Пяртелем взволновала новость, услышанная от Хийе. Ведь сегодня ночью может исполниться наша заветная мечта.
— Это точно? — переспросил я.
— Ага! — подтвердила Хийе. — Мама утром сказала.
— А ты раньше когда-нибудь хлесталась? — заинтересовался Пяртель.
— Нет, — ответила Хийе, счастливая и взволнованная тем, что с ней разговаривают так долго.
Она была готова отвечать еще на десятки вопросов и раскрыть нам все свои тайны, будь они у нее. Она с удовольствием просидела бы в нашей компании хоть до самой зимы. Но тут в лесу раздался голос ее отца.
— Хийе! Ты где? — орал Тамбет.
— Папа зовет! — пискнула Хийе и вскочила испуганно. До чего мне стало жаль ее в ту минуту! Как, должно быть, ужасно жить с этим зловредным Тамбетом. Я пообещал себе почаще навещать Хийе. При виде ее я почему-то представлял себе маленькую букашку, которая попалась в паутину и беспомощно барахтается. Хотелось высвободить ее, однако Хийе трепыхалась не в паутине, а в собственном доме. Как спасти ее от отца родного, как бы страшен он ни был. Мы помахали Хийе, она робко махнула в ответ, и мы бросились обратно в кусты. Тут и Тамбет приблизился широким шагом.
— Ты где застряла? — спросил он.
— Ты так быстро шел, я отстала, — пробормотала Хийе. — А потом я потеряла тебя из виду и не знала, куда идти.
— Будто ты не знаешь лесных троп, — заругался Тамбет. — Ох уж эти современные дети! В былые времена ни один человек не плутал в лесу, ни один!
Он схватил Хийе за руку.
— Идем!
И зашагал так размашисто, что Хийе пришлось бежать.
Само собой, мы с Пяртелем решили ночью отправиться посмотреть, как бабы хлещутся. Позвали с собой и Инца, но он, к нашему удивлению, сообщил, что видел это не раз и ему неинтересно.
— Почему же ты нам никогда не рассказывал про это? — стали допытываться мы.
— Не думал, что вам это интересно. Ничего особенного, просто голые бабы в кронах деревьев хлещут себя дубовыми ветками. Я как полз под деревьями, так мне даже лень было наверх смотреть.
— Мог бы и позвать нас или хотя бы предупредить, когда такой день настанет!
— Да я вас тогда и знать не знал. К тому же заранее неизвестно, в какой именно день бабы полезут на деревья хлестаться. Я совсем случайно заметил их. Змеи всё видят, что в лесу происходит, только мы не придаем этому значения. Не понимаю, что уж тут такого интересного?
— Это страшно интересно! — заявили мы с Пяртелем. Нас волновала возможность прикоснуться к тщательно охраняемой тайне. Возможно, мы вообще первые, кто увидит, как бабы хлещутся, забравшись на деревья? Во всяком случае, никто при нас не хвастался, что видел подобное. К тому же нам представлялось завлекательным увидеть зараз столько голых баб. Мы были уже достаточно взрослые, чтобы интересоваться подобными вещами. Там будет, например, Сальме со своими подружками. И Хийе… бедняжка, кажется, даже не подумала, что выдает нам сокровенную тайну, что предоставляет нам возможность увидеть ее в чем мать родила. Впрочем, может статься, ей это безразлично, главное, что удалось поговорить с нами и показать, что и ей есть что сказать интересного.
Мы с Пяртелем условились встретиться под деревьями, куда собирались пробраться вслед за своими матерями и сестрами.
Это оказалось несложно. Похоже, маме и в голову не пришло, что я могу что-то там заподозрить, а я свою роль сыграл отлично. Наелся вечером, как всегда, до отвала и улегся спать. Сальме сделала то же самое, а вскоре и мать забралась под огромную шкуру лося, под которой в детстве мы умещались все втроем.
Долгое время было тихо и темно. Если поначалу я опасался, что не утерплю и все-гаки засну, то теперь я перестал бояться. Я был взволнован и начеку, как ласточка, самое главное — спокойно лежать, не шевелясь, тогда как на деле хотелось беспрестанно вертеться и чесаться. Ужас, до чего всё чешется от нетерпения! Но я все-таки заставил себя не шевелиться, пока наконец не услышал, что мама встала и будит Сальме.
— Пора! — шепнула она.
Они беззвучно выскользнули за дверь. Я полежал еще минутку-другую неподвижно, на случай, если они вдруг забыли что-то взять и вернутся. Но они не вернулись, и я, выскользнув из постели, последовал за ними.
Они шли впереди меня, я полз в мокрой траве, как мой друг Инц, стараясь производить как можно меньше шума. Мама и Сальме ничего не замечали. Немного погодя они встретились с подружкой Сальме, которая со своей матерью также направлялась париться при лунном свете. Дальше они пошли вчетвером. Я следовал за ними.
Наконец мы вышли на небольшую полянку. Без сомнения, она и была конечной целью, потому как я увидел нескольких баб, которые уже разделись и лезли на деревья, зажав в зубах дубовые веники. В кустах раздался шорох, и ко мне подполз Пяртель.
— Моя уже на дереве! — шепнул он, указывая на высоченную ель, на вершине которой устроилась его мать, ее нагое тело белело в лунном свете, она хлестала себя неторопливо, с наслаждением.
Понятно, что это была завораживающая картина, но куда больше матери Пяртеля меня интересовали подружки Сальме. Я вгляделся и увидел на фоне ночного неба, как они карабкаются всё выше в поисках подходящей ветви, устраиваются поудобнее и купаются в лунном свете, оглаживая свое нагое тело дубовыми вениками, словно втирая в него золотистое сияние луны. Волнующее зрелище, и мы с Пяртелем зачарованно пялились на голых девок. Мы увидели также Хийе, она сидела рядом с матерью и маленьким веничком охаживала свои тощие ноги, но она никак не могла стать предметом нашего внимания, она была такая худая и совсем еще ребенок. Зато у одной из подружек Сальме груди были совсем как осиные гнезда! Мы одновременно сглотнули, когда она принялась хлестать себя веником, а ее груди весело запрыгали вверх-вниз.