Пещера теперь обвалилась, и никто никогда не увидит вошь, нарисованную Пирре. Никто никогда не узнает, что жила здесь в лесу когда-то такая тварь.
Эх, сколько всего такого, о чем никто никогда не узнает.
Мы распрощались со зверолюдьми и пошли по домам. Инц пополз в свое змеище, Хийе побежала в сторону своей хижины. Она никогда еще не возвращалась так поздно, и наверняка ей бы здорово влетело от отца с матерью, но, к счастью, их не оказалось дома. В последнее время они все чаще ходили в священную рощу слушать заклинания Юльгаса, вот и в тот вечер они были на каком-то особом ночном сборище, где при лунном свете приносили в жертву лис и пытались выяснить, что же задумали духи-хранители.
Я побрел к своей хижине, и тут вдруг кто-то окликнул меня. Оказалось, это Пяртель. Я очень удивился, что он разгуливает в такое позднее время, но решил, что наверняка он задумал что-то интересное, и был готов тотчас присоединиться к любой авантюре. Про утреннюю ссору я и думать забыл.
Но едва я разглядел Пяртеля, как понял, что дело нешуточное. Вид он имел очень озабоченный, даже испуганный. Он схватил меня за плечо и потребовал:
— Где ты был? Я искал тебя!
— В чем дело? — спросил я. — Что случилось?
— Не знаю, дело в том, что… Я должен тебе сказать… Отец нынче сказал… Мы перебираемся в деревню.
Ничто не могло бы потрясти меня сильнее. Я опустился на землю тут же, среди папоротников, совершенно сраженный новостью. Пяртель сел рядом со мной и как-то просительно уставился на меня, словно провалился в какое-то болотное оконце и теперь надеется, что я вытащу его за уши на сушу. Но из той трясины, куда Пяртель сейчас погружался, я его вытащить никак не мог.
— Почему? — только и смог спросить я.
— Отец сказал, что оставаться здесь смысла нет, все уезжают, — сказал Пяртель. — Он говорит, что не хочет, но ничего не поделаешь. Какой смысл плевать против ветра. Если все решили перебраться в деревню, надо с этим смириться и сделать то же самое.
Мы опять надолго замолчали.
— А ты сам хочешь? — спросил я наконец.
Пяртель пожал плечами.
— Да не особенно, — сказал он несчастным голосом. — Но что мне делать? Раз отец с матерью перебираются, так и мне надо вместе с ними. Не могу же я один здесь остаться.
Он придвинулся поближе ко мне.
— А может, и ты переберешься? — спросил он с надеждой. — Ну, не завтра, а когда-нибудь потом. Это было бы так здорово, мы бы опять вместе были и…
— Я родился в деревне, — сказал я. — Мама вернулась обратно в лес и сказала, что ни в жизнь не воротится назад. И я тоже не хочу. Ты же видал, что они с Инцем чуть не сделали. Они там все дурные какие-то.
— Ну да, с Инцем история просто ужасная, — согласился Пяртель. — Я же тоже… Понимаешь, мне здесь нравится! Но что делать! Я же ничегошеньки не могу сделать, придется перебраться!
— Знаю, — произнес я едва слышно.
Пяртель сидел рядом со мной несчастный-пренесчастный. Мне стало его так жалко.
— Ничего, — сказал я. — Деревня не так уж далеко, у самой опушки леса. Я могу иногда заходить к тебе в гости, да и ты всегда можешь в лес прийти, если захочется поиграть со мной. Мы же будем видеться.
— Ну конечно! — подтвердил Пяртель. — Я непременно разыщу тебя в лесу!
— А я буду приходить к тебе, и Хийе с Инцем буду брать с собой, — откликнулся я. — Ты же не станешь колотить Инца палкой.
— Я же не чокнутый! Я… я буду жить так, как в лесу жил.
— Разве что хлеб станешь есть, — заметил я. — Но тебе это нипочем. Ты же прекрасно управился с хлебом.
— Ага, хлеб я вполне могу есть, мне от него ничего, — согласился Пяртель. — Хотя мне он совсем не нравится. Надеюсь, в деревне мясо тоже бывает!
— Вот видишь, всё не так страшно, — сказал я, а сам подумал: еще как страшно, страшнее и быть не может! Мой лучший друг уезжает! Как такое возможно! А может он все-таки останется? Останется в лесу, и всё будет как прежде?
— Да, не так это всё страшно, — забормотал и Пяртель, хотя было совершенно ясно, что он думает так же, как и я.
Мы посидели еще немножко, угрюмые и несчастные, наконец Пяртель поднялся.
— Ну чего, — сказал он как-то беззвучно, словно замерз и осип. — Пойду домой. Вообще-то я вышел только сказать, но не нашел тебя и искал по лесу. Мне давно уже пора домой. Завтра утром двинемся, а надо еще собраться.
— Волков своих уже отпустили? — спросил я.
— Завтра отпустим, — сказал Пяртель. Он стоял и сопел.
— Ну, пока, — проронил он наконец. — Ты мог бы завтра заглянуть, как мы тут…
— Загляну, — сказал я.
— До завтра, — отозвался приятель и двинулся лесом к своей хижине, чтобы выспаться в ней напоследок. Это было страшно и невероятно. Я поплелся домой и свернулся калачиком в постели, но мне не спалось, и лишь под утро я заснул мертвым сном. Мама не стала будить меня — она любила, если я спал долго, так же, как любила, чтоб я ел много. Когда я наконец открыл глаза, был уже обед. Пяртеля нет, подумал я тотчас, и, честно говоря, обрадовался, что не пошел провожать его. Я долго лежал, уставясь в потолок.
Тут у входа послышался шип. Инц явился искать меня.
— Что случилось? Ты заболел? — поинтересовался он.
— Да нет, вполне здоров, — ответил я, поднимаясь, и вместе с Инцем вышел. Во дворе всё было точно так же, как и вчера, но меня никак не покидало чувство, будто лес совершенно опустел, и шаги мои отдаются по кочкам.
13
Пяртель и его родители были не единственные, кто покинул лес. Это было как весенний ледоход, когда вслед за первой отколовшейся льдиной вскоре начинают двигаться и остальные. Очевидно, многие давно уже рассуждали про себя, не стоит ли перебраться в деревню, и пример Пяртелевых родителей положил конец их сомнениям. Уже на следующий день лес покинула одна из подружек Сальме с матерью, за ними последовали еще одни, и еще, и еще. Нас в лесу и так было не очень много, но спустя несколько недель из прежних немногих остались лишь наша семья, Хийе с родителями, Юльгас, Мёме, зверолюди Пирре и Ряэк, да еще несколько древних стариков, для которых всякий новый день оказывался неожиданным сюрпризом.
В те дни я в замешательстве, испытывая отчаяние, бродил по лесу. Казалось, лес гибнет прямо у меня на глазах. Вдруг мне стали бросаться в глаза поваленные ураганом деревья, сбитые ветром сучья и высохшие кусты. Прежде я не замечал этого, а тут мне стало чудиться, что и эти поваленные деревья, и высохшие кусты как-то связаны с людьми, которые перебираются в деревню. Что скрывать, мне и самому приходила в те дни мысль, а не умнее ли и нам последовать примеру остальных, ведь в результате массового переселения в лесу стало не слишком уютно. Как будто здесь затаилась какая-то опасность, и те, кто почувствовал ее, бегут. И когда вдруг поднимался ветер и шумел в кронах деревьев, я вздрагивал со страху — неужто началось? Чего бояться, я не знал, но бегство людей словно пробило в лесу брешь, и в эту пробоину в славную старую пущу просочилось что-то чуждое и отвратное.
Дядя Вотеле, который в те дни частенько бродил со мной по лесу, успокаивал меня, говорил, что он подобных переселений навидался. Они всегда накатывают волной — годами никто никуда не рвется, и вдруг с места снимаются десятки семей. Затем вновь следует ряд спокойных лет, когда никому и в голову не приходит покинуть лес, но стоит хоть одной семье по какой-то причине предпринять это, как тотчас находятся последователи. Они снимаются с места, как птичьи стаи, улетающие по осени на юг, — иные отправляются в путь сразу же, едва похолодает, другие — не раньше чем выпадет первый снег.
— Те, что отправляются сейчас, дождались снега, — сказал дядя Вотеле. — Их не в чем упрекнуть, они и так припозднились.
— А мы? — спросил я.
— А мы все равно что вороны или совы, — ответил он с улыбкой. — Мы остаемся зимовать. По крайней мере, это касается меня и твоей матери. Ты и Сальме пока что дети и, естественно, остаетесь с мамой, а когда подрастете, сами решите — оставаться или нет. И если вы покинете лес, то всё. Тогда в лесу останутся одни звери да змеи.
— Я не уйду, — убежденно сказал я.
— Кто знает, что принесет будущее, — сказал дядя Вотеле. — Конечно, я был бы рад, если бы жизнь в лесу не вымерла. Но подумай сам, Лемет, каково оно жить здесь одному? Мы с твоей матерью рано или поздно помрем, останетесь только ты да Сальме. Не слишком ли одиноко станет?
— Есть еще Хийе, Инц и остальные змеи, — сказал я.
— Хийе, само собой, — согласился дядя. — И змеи никуда отсюда не денутся. В общем — поживем — увидим. Только не думай, будто я или твоя мать велим во что бы то ни стало оставаться жить в лесу. Если решишь перебраться в деревню, мы тебя не осудим. Так уж жизнь устроена, рано или поздно всему приходит конец. В ином дупле совы гнездятся сотни лет, и тем не менее однажды оно пустеет, птицы больше не возвращаются в него. Такова жизнь. По крайней мере змеиным заклятьям ты выучился, и я знаю, что они будут жить в твоих устах и после моей смерти. Это всего важнее. И, поди знай, может, и тебе удастся передать их кому-то.
Разговор с дядей расстроил меня, будущее показалось мрачным и безотрадным. Перебраться в деревню — это же невыносимо тягостно, но когда я попытался представить себя взрослым, в лесу, всеми покинутом, у меня комок встал в горле. Дядя, похоже, понял, похлопал меня по спине и сказал со смехом:
— Не думай о таких далеких вещах! Сейчас ясно одно — мы идем к вам, и твоя милая мама, а моя дорогая сестра, угостит нас таким жарким, что язык проглотишь. Сегодня у нас всё в порядке, и завтра тоже, и так будет еще много-много лет. А что потом, того не знает никто. Неприятности как дождь: когда-нибудь они обрушатся на нас, но покуда солнце светит, беспокоиться об этом не стоит. И вообще, от дождя тоже можно укрыться, и многое, что со стороны кажется ужасным, вблизи оказывается совсем не таким. Пошли есть!
Так мы и сделали. Мама радовалась, что дядя теперь каждый день заходит к нам. И поскольку он всегда был голоден, мама имела возможность скармливать ему все эти лосиные окорока и косульи ноги.