— Ты, Вотеле, правильный мужик, — хвалила она брата. — Хорошо ешь! Вот бы и Лемет так! Я ему и того предлагаю, и другого, а он только ковыряется в еде.
— Мама, я сегодня пол лосиного бока съел! — возразил я.
— Ну что для растущего парня каких-то пол лосиного бока? — удивилась мама. — Целый бок съешь! Для кого его держать, у меня же еще есть! Один съешь, получишь другой.
— Мама, разве можно съесть целого лося!
— Отчего же невозможно, если человек голоден? Смотри, как дядя Вотеле ест!
— Мм! — промычал дядя. — Вкуснятина. Я еще одну ногу возьму!
— Бери, бери! Бери две! И ты, Лемет, бери! Возьми, хоть попробуй!
Я вздохнул и взял ногу косули. Мне и вправду не очень хотелось есть, но когда сидишь у родного очага, обгладывая косульи ноги, начинает казаться, что в лесу все по-прежнему и по утрам мокрая от росы трава не полна следов тех, кто покинул лес.
Пяртеля я не видал несколько недель, хотя он и обещал вскорости навестить меня. Я с нетерпением ждал его, не в силах понять, почему приятель не держит слово. Чем он там в деревне так занят? Нормально было бы при первой же возможности удрать из этого мерзкого места, снова вдохнуть лесного воздуха и пожаловаться старому другу на испытания, что выпали на его долю в деревне. Я бы на его месте давным-давно объявился. Он же знает, где меня найти, знает и то, что я к нему в деревню прийти не могу. Несколько раз я даже выходил к опушке леса, нервно поглядывая в сторону деревни в надежде углядеть где-то Пяртеля, но его не было. Правда, я видел других деревенских, среди прочих и знакомую мне Магдалену и нескольких подружек моей сестры, которые лишь недавно покинули лес. Одеты они были уже по-деревенски, а одну я однажды видел аж с граблями. Однако это не вызвало во мне зависти, напротив, в этом мне почудилось что-то отталкивающее, мерзкое. Я представил, как сестра моя Сальме идет с граблями на плече, и это показалось мне куда хуже, чем если бы я вообразил, будто она целуется с медведем.
Единственный, с кем я играл тогда, был Инц, потому что Хийе стало совсем непросто улизнуть из дому. Исход людей из леса сказался на Тамбете: вместе с семьей он заперся в своей хибарке, словно боялся, что переселенцы подхватили какую-то опасную заразу, которая, чего доброго, перекинется и на его близких. Хийе запретили покидать дом, всяким прогулкам пришел конец. Несколько раз я видел, как она грустно глядит в окошко, я махал ей рукой, она махала мне в ответ — с оглядкой, лишь бы никто в доме не заметил.
Сам Тамбет изредка все же выбирался из дому отлавливать бесхозных волков, их привольное житье противоречило его старозаветным представлениям. Так что волчье стадо всё разрасталось, но благодаря Хийе и змеиным заклятьям новые волки быстро усвоили, что днем надо спать, а не есть. Однажды, когда я не успел вовремя убраться с его дороги, Тамбет заметил меня. Он уставился на меня, закричал:
— И чего ты тут еще ждешь? Давай топай в деревню, как и прочие предатели!
Я ничего не ответил и опрометью бросился в заросли.
Во всяком случае, меня огорчало, что Хийе больше не выходит играть. Пяртель перебрался в деревню, Хийе держали взаперти — я и впрямь был одинок. Оставался один Инц, который старался утешить меня тем, что обзывал дураками всех переселившихся в деревню и насмехался над ними, только это не поднимало мне настроения. Гадам всё же не понять людей до конца, хотя мы и говорили на одном языке. Они относились к людям как к братьям меньшим, которых старший брат милостиво обучил своему тайному языку и которые теперь небрежно разбрасываются драгоценным даром и по собственной воле решили уподобиться каким-то ежам да букашкам. Змеи — существа гордые и не терпят тупости, им совершенно не было жаль покидающих лес людей. Похоже, в душе они уже списали род людской, подобно куску, упавшему в речной поток, и течением теперь уносит его. Что упало, то пропало! Змеи в людях не нуждались, они были уверены, что обойдутся и без них.
Я понимал это и не упрекал Инца за ядовитые шуточки по поводу переселенцев в деревню, однако хихикать вместе с ним не мог. Не мог я потешаться над Пяртелем, я же помнил, как он расстраивался и как не хотел уходить из леса. Единственное, чего я не понимал, так это почему он до сих пор не пришел проведать меня. Я стал все чаще, затаясь, пробираться к опушке леса и в конце концов стал проводить там целые дни, решив дождаться появления Пяртеля. Должен же он в конце концов объявиться, если они там в деревне не убили его. Инц был со мной, правда, его Пяртель не особо интересовал, но стояла теплая осенняя погода, и ему нравилось, свернувшись кольцом, дремать на опушке леса, на солнышке.
Наконец как-то утром мое ожидание принесло плоды. Я увидел Пяртеля. Он вдруг появился из-за угла одного из домов с серпом в руках, он направлялся куда-то, но я шипнул ему долгое пронзительное змеиное заклятье, едва слышное, но тем не менее оно достигает слуха того, кому предназначается. Пяртель вздрогнул, обернулся и увидел меня.
Самое ужасное — он заколебался. Он не шипнул в ответ, не бросился со всех ног ко мне и никак не выразил ту беспредельную искреннюю радость, какую испытал я, едва заметив его появление. Он стоял и размышлял. Наконец, с противоестественно натянутой улыбкой он направился в мою сторону, спрятав серп за спину.
— Привет! — сказал он. — Ты как здесь?
— Вот пришел поглядеть, как ты тут в деревне крутишься, — насмешливо отозвался я. Что-то в поведении Пяртеля, в его облике вызвало во мне неприятие. Я-то воображал, как мы бросимся в объятия друг другу, как будем долго болтать обо всем, что между делом произошло с нами. А теперь я стоял, враждебно уставившись на Пяртеля, тогда как он натянуто улыбался. Наверное, ему было неловко за свою деревенскую одежду и спрятанный за спину серп. Но я не собирался щадить его.
— Что там у тебя за спиной? — спросил я. — Никак, коряга какая-то?
— Это серп, — смутился Пяртель. — Я вот тут в поле собрался. Работы невпроворот, так что некогда было прийти проведать тебя. Сейчас время жатвы.
— И зачем вы эту дрянь жнете? — не унимался я. Меня просто-таки распирало от злости, я был вне себя оттого, что долгожданная встреча с приятелем обернулась таким образом. Я чувствовал: то ли я разревусь, то ли взорвусь, и тем обижу Пяртеля, и я выбрал второе.
— Из зерна делают хлеб, — пробормотал Пяртель, опустив глаза и избегая моего взгляда.
— Эту гадость! — фыркнул я. — Вам что, есть больше нечего?
— Вообще-то хлеб очень полезный, — сказал Пяртель. Похоже, он и вправду мучился, наверное, хотел побыстрее отвязаться от меня и броситься в поле вместе с остальными деревенскими жать злаки с помощью своей новой игрушки. Но убежать от меня, своего старого приятеля, он не смог. И оставшись стоять, вежливо поинтересовался здоровьем моей мамы и Сальме. Никогда прежде Пяртеля не интересовало здоровье моей мамы и Сальме, и я грубо бросил ему это в лицо.
— Как быстро ты стал в деревне какой-то странный! — сказал я. — Что с тобой сделали? Помнишь, в тот вечер ты говорил, что не хочешь уходить из леса? А теперь объясняешь, что не мог проведать меня, поскольку у тебя тут какая-то жатва? Да какое тебе дело до нее? Ты же лесной! Ты же знаешь змеиные заклятья!
— Ничего ты не понимаешь! — неожиданно зло вырвалось у Пяртеля. — Чего привязался! Да, мне не хотелось уходить из лесу, я же не знал, какая она — жизнь в деревне, а теперь знаю. Ничего плохого в ней нет. Вообще-то здесь очень даже здорово. Столько народу, столько других ребят и девчонок. Мы играем вместе, и нам весело. И жатва тоже дело интересное, я уже научился довольно сносно жать серпом. А потом меня научат молотить зерно и молоть его. Здесь так интересно, и не нужны никакие змеиные заклятья, так что без разницы — знаю я их или нет.
— Вот так новость! — фыркнул Инц, который до сих пор спокойно лежал, свернувшись кольцом. — Одни только букашки живут, не зная змеиных заклятий, но разве это жизнь?
Пяртель вздрогнул при виде Инца и как-то испуганно уставился на него.
— Собираешься прибить его? — спросил я. — Эти веселые ребята и девчонки уже научили тебя, что змей надо убивать?
— Нет, — пробормотал Пяртель, но тут же вскинулся: Вообще-то в деревне и вправду змей не терпят. Это враги бога.
— Какого еще бога? — спросил я.
— Бог — самый могущественный дух, — стал объяснять Пяртель. — Это он создал нас. Он вообще всё на свете создал и еще может сделать. Он вообще может всё. Тем, кто его почитает, он помогает и исполняет их желания. А те, кто ему враг, сгинут.
— Кто это сказал тебе? — поинтересовался я. — Это точно такая же чушь, какую несет в лесу Юльгас.
— Деревенский староста Йоханнес, — признался Пяртель. — Кстати, меня больше не зовут Пяртелем. Меня окрестили, и теперь я Петрус. Бог не любит тех, кого зовут Пяртель. А Петрусов он любит, и если я его о чем-нибудь попрошу, он мне даст.
— Какая ерунда! — возразил я. — Как ты можешь верить в это? Никаких духов-хранителей нет!
— Духов-хранителей, может, и нет, а Бог есть, — уперся Пяртель. — Староста Йоханнес много рассказывал мне про него. Это очень интересно. Его распяли, а потом он воскрес из мертвых.
— Мертвые не воскресают, — заметил Инц. — Так не бывает.
— А староста Йоханнес говорит, что бывает! — стоял на своем Пяртель-Петрус. Он смотрел на Инца с явной неприязнью. — Весь мир верит, что он воскрес из мертвых, не может быть, чтоб все люди были дураки.
— Всем змеям мира известно, что мертвые не воскресают, — заметил я. — И я им верю!
— Змеи не считаются! — набычился Пяртель. — Думаешь, только ты умный да твои змеи. А Йоханнес мне такое рассказывал… Ты вот только в лесу жил, а он побывал за морями, в совсем чужих краях. Там народу живет столько, что не счесть, и все верят в Бога и знают, что он воскрес из мертвых. И все жнут злаки и едят хлеб, и никто не живет в лесу и не разговаривает со змеями. Может, это вовсе ты придурок? Йоханнес говорит, что тех, кто живет в лесу и разговаривает со зверьём, в других краях считают чокнутыми.