— Что ты несешь? — возмутился я. — Я же знаю, что говорил со змеей точно так же, как сейчас разговариваю с тобой.
— Это невозможно! — возвестил Йоханнес, и лицо его стало жестким. — Змеи не разговаривают! Тебе просто показалось! Ты должен уйти из лесу, там царит дьявол, он смущает тебя, заставляет видеть и слышать то, чего нет. Перебирайся в деревню, прими крещение, начни ходить в церковь, и вскоре ты поймешь, что змеиные заклятья — бред!
— Не бывать этому! — сказал я, поднимаясь. — Что я — сдурел, что ли? Я же знаю эти заклятья! Послушай!
Я издал долгий шип, я разговаривал с Йоханнесом на лучшей змеиной молви, но он только пялился на меня и упрямо твердил:
— Это всего лишь шип, ничего он не значит! Забудь эти глупости! Вот именно это я и имел в виду, когда говорил, что народ наш всё еще пребывает в детстве! Пора повзрослеть! Пора жить так же, как и остальные! Нет никакой змеиной молви!
— Она есть, и если бы все по-прежнему понимали ее, среди нас не было бы ни одного иноземца! — рассердился я. — Лягва Полярная заглотала бы всех, и на побережье даже костей их не осталось бы!
— Что за детский лепет? Какая еще Лягва Полярная? Никому не совладать с великолепными рыцарями и их мечами! — возвестил Йоханнес.
Я пришел в ярость. Йоханнес несет несусветную чушь, но как мне переубедить его? Где мне взять Лягву Полярную, чтоб заглотала всех этих рыцарей вместе с их мечами? Лягва Полярная спит где-то в тайном логове, и у меня нет ключа найти ее, а разбудить ее все равно не удастся. И даже то, что змеиная молвь существует, мне никак не доказать, ведь в дом Йоханнеса никакую змею не позовешь, это кончится плохо, и даже заведи я разговор с какой-нибудь змеей, Йоханнес все равно услышит лишь непонятное для него шипенье. Мы жили в разных мирах, как две улитки, которым не дано заглянуть под ракушку другой. Я мог сколько угодно утверждать, что змеиные заклятья и Лягва Полярная есть, он-то в это не поверит, потому что в его ракушке место есть только для бога и папы римского.
Мне захотелось домой, настроение у меня было дрянь, и запах падали все сильнее раздражал меня, но тут пришла Магдалена, тронула меня за плечо и пригласила к столу. Я догадывался, что они едят. Но как в прошлый раз по приглашению Магдалены я вошел в дом ее отца, так и теперь я принял приглашение.
18
Предчувствие не обмануло меня. На столе лежал большой каравай, а вокруг разные миски и мисочки с каким-то непонятным, влажно лоснящимся содержимым. От одного их вида мне стало нехорошо, но Магдалена села рядом со мной, и я вдруг сквозь запах падали почуял аромат ее волос, почувствовал, как он заполоняет мои ноздри и проникает в глотку, так что мне кажется, будто я ощущаю во рту вкус Магдалены. Внезапно мне стала безразлична эта омерзительная еда, и во имя Магдалены я был готов пожертвовать своим пищеварением.
Йоханнес сел во главе стола, сложил руки, опустил глаза и забормотал что-то. Магдалена последовала примеру отца. Я догадался, что это опять какое-то пустопорожнее колдовство, хийетарк Юльгас тоже имел привычку бормотать что-то, прежде чем рубить топором жертвенных животных. Йоханнес и Магдалена бормотали недолго, затем Йоханнес поднял голову, взял в одну руку хлеб, в другую нож и отрезал толстый ломоть.
— Это тебе, дальний гость! — сказал он, протягивая ломоть мне. — Хлеб — основная пища христиан. Хлеб — дело святое. Хлеб всему голова. Хлеб — Божий дар.
Я принял ломоть с плохо скрытым отвращением, набрал в легкие воздуха и откусил кусок. На вкус он был точно такой же противный, как я помнил, навяз на зубах.
— Ты маслом намажь! — посоветовала Магдалена и протянула мне мисочку с каким-то странным желтоватым жиром вроде гноя. Пожалуй, я согласился бы съесть это только под страхом смерти.
— Бери, бери, это вкусно! — сказала Магдалена, намазала кончиком ножа этот жир на кусок хлеба, откусила и сделала такое лицо, словно землянику ест.
Я собрался с духом, тоже положил на хлеб масла и попытался съесть. Оказалось, не так уж и страшно, но все равно противно.
— Вы что, мяса совсем не едите? — спросил я.
— По праздникам непременно, — ответил Йоханнес, с аппетитом уплетая хлеб. — Тогда у нас завсегда свинья или баран на столе.
— Почему только по праздникам? А не каждый день?
— Мы не так богаты. Наш народ пока что беден. Каждый день позволить себе мясо могут только господа рыцари в замке. Если мы начнем так шиковать, то скоро без порток останемся.
— Но зверей же в лесу полным полно, — заметил я, — лосей, косуль, зайцев… Почему вы их не едите?
Йоханнес хмыкнул.
— Поди поймай их! Господа рыцари — другое дело, они охотятся, у них быстрые кони и острые заморские копья. А такому старику, как я, поймать косулю считай что невозможно. Заяц — еще куда ни шло, можно силки поставить, но они хитрюги, не идут в западню.
На меня опять нашла тоска смертная. Вот сидит мужик, который отрекся от змеиной молви и даже яростно отрицает ее существование. Он горд своим решением, верит, что выбрал правильный путь и намерен и меня затянуть с собой. А на деле он вроде человека, который откусил себе руки и теперь беспомощным кулем валяется на земле. Моя мама не моложе Йоханнеса, к тому же женщина, и грузная, но тем не менее ей не составляет труда хоть каждый день убивать на еду здоровенного лося. Столько мы, разумеется, не ели, куда там, но в принципе это было возможно. А этот мужик похваляется тем, что видал какого-то папу, но не способен даже зайца поймать, возится с какими-то дурацкими силками и жалуется, что глупый заяц хитрее него! Он твердо уверен: для того, чтобы словить косулю, нужен конь и копье и многочасовая охота! Почему он не верит в змеиные заклятья, с помощью которых легче легкого в считанные мгновения можно покорить косулю? Я вновь почувствовал, что принадлежу совсем другому миру.
— Отведай каши тоже, — сказала Магдалена, протягивая мне деревянную ложку. Посреди стола стояла большая миска с какой-то непонятной жижей, Йоханнес и Магдалена с аппетитом поглощали ее.
— Это что такое? — спросил я, с сомнением ковыряясь в содержимом миски.
— Затируха, — ответил Йоханнес. — Хорошая сытная пища. Набьешь брюхо — и сил хоть отбавляй.
— Это откуда такая еда? — поинтересовался я с отвращением. Я и представить себе не мог, чтоб моя мама осмелилась предложить гостям такую жижу. Она бы такую бурду выбросила куда подальше, унесла бы в лес, закопала, чтоб не загрязняла природу. — Папа римский тоже такое ест?
Йоханнес покачал головой:
— При чем тут папа римский? Он наместник Бога на земле, мы не можем сравнивать себя с ним. Мы простые землепашцы, а он — святой отец! Понятно, что стол у него побогаче нашего, так что вряд ли он ограничивается мучной похлебкой. Слуги снабжают его лучшим мясом птицы и говядины, из дальних стран присылают ему в дар диковинные плоды. Было бы странно, если б мы пыжились жить так же. Человек должен знать свое место, мы народ малочисленный и бедный!
— А я каждый день мясо ем! — объявил я.
— Прости, сынок, но ты еще дикарь, — строго произнес Йоханнес. — Волк тоже жрет мясо, но зачем нам с него брать пример? Мы стремимся к просвещению и служим Господу, а он за это дарует нам наш хлеб насущный и кое-что сверх того.
— Какой в этом смысл? — сказал я и бросил свой кусок хлеба. Мне было никак не доесть его, от одного вида мучной похлебки меня мутило. — Тогда уж лучше волком быть, можно хоть насытиться как следует, чем жить тут в деревне и жевать какие-то колобки из злаков.
Йоханнес и Магдалена молчали, странно глядя на меня.
— Не говори так, — наконец медленно и с опаской произнес Йоханнес. — Скажи мне честно, малый, надеюсь, нет на тебе того самого страшного греха, на что способен человек, ты случаем не оборачивался волком?
— Что значит — оборачивался волком? — заинтересовался я.
— Это когда человек с помощью страшного колдовства принимает облик волка, — сказал Йоханнес. — Преподобные отцы монахи рассказывали мне, что такое вполне возможно, в их родных краях попадаются прохвосты, которые владеют этим искусством. Признайся, ты случаем не делал так? Это чудовищный грех!
— Да невозможно это, — сказал я устало. — Человек — это человек, а волк — он и есть волк. Волков доят и на них ездят верхом. Какой же человек захочет стать волком, кому охота, чтоб его доили или ездили на нем верхом? Дураки эти твои монахи.
— Они мужи умные, ученые, — стоял на своем Йоханнес. — Но я верю, что ты таким колдовством не занимаешься. У тебя хорошее честное лицо, когда-нибудь ты еще станешь добрым христианином.
— Едва ли, — пробормотал я, вставая из-за стола. Йоханнес кивнул Магдалене:
— Пойди покажи парню деревню. Надеюсь, в лес он больше не вернется. Жалко было бы впустую растратить молодость.
— Можно к монастырю сходить, — предложила Магдалена. — Там монахи поют. Наши все ходят их послушать. Это так красиво!
— Да, сходите туда, — согласился Йоханнес. — Церковные песнопения услаждают душу. Идите-идите, у меня еще работы невпроворот. Ведь человек подобен муравью, его судьба — в поте лица добывать свой хлеб.
Вполне точное сравнение, если учесть, что ни муравьи, ни Йоханнес не знают змеиных заклятий, так что по лесным понятиям они из числа самых ничтожных существ. Не стал я объяснять это сельскому старосте, я просто обрадовался, что можно пойти куда-нибудь с Магдаленой, мне не хотелось затевать ссору. Мы пошли рядышком, и всякий раз, стоило мне нечаянно коснуться плечом или кончиком пальца Магдалены, как что-то во мне вздрагивало. Мне хотелось так размахивать рукой, чтобы она снова и снова касалась Магдалены, но я боялся показаться ей назойливым, и напротив, весь судорожно сжавшись, старался касаться ее как можно реже. Насколько глупым и робким кажусь я себе сейчас, спустя годы! Неудивительно, что подобные мне застенчивые существа вымерли. Мы были всего лишь тени, что вытягиваются на закате, с тем чтобы затем исчезнуть бесповоротно. Вот и я исчез. Никто ведь не знает, что я еще жив.