— Странные вы, ребята, — сказала она. — Зачем вы вообще пришли слушать хоралы, если все время болтаете? Сегодня они пели особенно хорошо, а этот кастрат пел так красиво, что у меня комок в горле. Обожаю этот голос!
— Вот и я говорю, что бабы просто тают от монахов, — пробурчал Андреас. — Я ведь тоже умею петь. Разве ты не слышала, когда мы сено убирали? Я одну песню даже на латыни пел.
— Ах, Андреас, ты и сам понимаешь, что не монах, — сказала Магдалена. — Ничего не имею против, когда мужики возле костра поют, только это никакая не музыка. Настоящая музыка бывает только в монастыре.
— Ну да, — вздохнул Якоп. — Чего с нас взять, мы же только что из лесу вышли, наши голоса напоминают звериный вой. Но я верю, со временем в нашем народе появятся и знаменитые хористы и кастраты, которые стяжают всемирную славу. Но для этого перво-наперво надо, чтобы и в нашей стране начали яйца резать. Это же позорище, мы словно в каком-то захолустье живем, повсюду это делается, только не у нас! Твой отец общается с этими рыцарями и прочими важными мужиками, не слышно, когда и у нас можно будет яйца срезать?
— Нет, отец не говорил про это, — сказала Магдалена. — Мне домой пора, у меня столько дел еще.
— Ну и нам пора, — согласилась троица. — Выкроили немножко времени музыку послушать, теперь пора и за работу. Хлеб надо отработать, Бог ничего задаром не дает!
Зато мне торопиться было некуда. Я знал, что дома ждет меня здоровенный кус лосятины, но пока что я не проголодался. И мне не хотелось еще расставаться с Магдаленой, внезапно обрушившаяся на меня любовь репейником прицепила меня к ее юбке, и мне совсем не хотелось отцепляться от нее.
— Я с тобой, — сказал я Магдалене.
— Правильно, никто лучше старосты не посоветует тебе, с чего начать новую жизнь, — по-своему понял мои слова Пяртель.
И мы впятером побрели в сторону деревни.
Когда мы подошли к дому Магдалены, навстречу нам вышел Йоханнес с ножом в руке.
— Ты куда, отец? — спросила Магдалена.
— Мире стало хуже, — озабоченно отозвался Йоханнес. — Ноги больше не держат ее.
— С коровой дело плохо? — спросил Пяртель.
— Да, уже который день болеет, — пояснила Магдалена. — Не ест, не пьет, только мычит жалобно. Жалко скотину. Отец лечил ее, да всё без толку.
— Ничего страшного, я еще не все хитрости испробовал, — сказал Йоханнес. — Меня им обучил один настоящий немец, он конюхом у рыцарей служил. Таким манером он лечил коней своих господ, так что это способ опробованный. Никакой доморощенной науки, абсолютно чужеземная мудрость.
— Можно мне посмотреть? — попросил Якоп. Йоханнес не возражал.
— Конечно, пошли, молодые люди! Эта наука и вам может пригодиться. Пока живешь, надо учиться.
Мы всем скопом отправились в хлев. Корова Мира лежала на соломе, вид у нее был весьма жалкий, изможденный. Мне сразу стало ясно, что дни ее сочтены. Просто она была уже такая старая. Человек тоже не живет вечно, что уж там о скотине говорить. Йоханнес, правда, вел речь о лечении, но я надеялся, что он просто перережет ей горло и тем самым прекратит ее мучения. Но Йоханнес, похоже, так не думал. Вера его в премудрости немецкого конюха была настолько велика, что он наверное был готов с их помощью воскрешать и мертвых. Он подошел к корове и ножом нанес ей под хвостом глубокую рану. Корова взревела от боли.
— Ага! — ликующе возвестил Йоханнес и затем располосовал корове уши.
— Что делаешь? — почтительно поинтересовался Андреас.
— Делаю надрезы, чтобы хвори было легче выйти из туши, — пояснил Йоханнес и проткнул дырочку в груди коровы. Полилась кровь, бедная корова жалобно замычала.
— Помните, ребята, надрезы надо делать в груди, под хвостом и в ушах! — наставлял Йоханнес, а Пяртель, Якоп и Андреас повторяли вслед за ним, чтобы лучше запомнилось. Мне было отвратительно смотреть на это живодерство, но я не стал вмешиваться — не касается меня, что деревенские со своей скотиной делают. Но что я точно знал — в лесу никто своих волков так резать не стал бы. Однако это было еще не всё. Конюх-немец обучил Йоханнеса еще многим штукам.
Йоханнес достал латку, в которой поблескивало что-то странное.
— Тюлений жир, — сообщил он. — Корова должна съесть это.
Корова, понятное дело, от такого лакомства отказалась. Даже умирая, она нашла в себе силы крепко сжать челюсти и отвернуть голову, когда Йоханнес стал пихать ей тюлений жир. Йоханнес вздохнул.
— Глупая скотина, не понимает, что ей полезно! — укоризненно сказал он. — Тюлений жир должен выгнать из тебя хворь через эти надрезы. Ребята, подсобите-ка! Разожмите ей ножом челюсти, чтобы я мог скормить ей жир.
В следующую минуту вокруг коровы суетились уже четверо, одна только Магдалена не принимала участия в истязании скотины. Правда, едва ли Магдалена считала это мучительством, она держалась в стороне, чтобы не мешать мужикам в их важной работе. А я в глубине души надеялся, что корова наконец околеет и избавится от всех этих мытарств. Видно было, что душа в ней едва теплится.
Тем не менее мужикам было нелегко заставить ее проглотить тюлений жир. Нож с большими усилиями удалось вставить ей меж зубов, и теперь Пяртель с его помощью разжал корове челюсти, тогда как Якоп и Андреас уселись корове на шею, чтобы она не дергалась. Староста Йоханнес окунул какую-то палку в жир и теперь совал ее в горло корове, другой рукой отодвигая в сторону большой темный язык. Корова жутко мычала, задыхаясь, и не удивительно — как дышать, если в глотку тебе суют палку. Йоханнес крутил палкой туда-сюда, пока не убедился, что жир стек в глотку коровы. Тогда он вытащил палку, корова захрипела и закатила глаза. Но она все еще никак не могла умереть, и в этом было ее несчастье, потому что немец-конюх и впрямь обучил Йоханнеса многим жутким выкрутасам.
— Жир гонит хворь изнутри, надо, чтобы и снаружи какая-нибудь сила подсобила, — с важным видом объяснял Йоханнес. — Одно средство гонит, другое тянет! И тут нам на помощь придет пар. Магдалена, принеси-ка из дому котелок с кипятком, что я поставил на огонь. Быстренько! Как видно, жир уже действует и вовсю гонит хворь.
Йоханнес с удовлетворением указал на раны коровы, после всех истязаний они сильно кровоточили. Андреас и Якоп, которые только что елозили на шее коровы, все перемазались кровью и теперь с сожалением рассматривали свои окровавленные одежды.
— Эта хворь, надеюсь, на нас не перекинется? — спросил Андреас.
— Не бойся, не перекинется! — заверил его Йоханнес. — Она уже всю свою силу потеряла. Сейчас нагоним в порезы горячего пару, и корова поправится.
Я был совершенно уверен, что этих мук корова не переживет. Магдалена уже появилась с дымящимся горшком, и Йоханнес принялся пихать в него какие-то травы.
— Запоминайте, ребята, какие травы я опускаю в кипяток. Это великое искусство, ни одну траву нельзя забыть. И всё должно быть в правильном соотношении. Вот видите, кладу тимьян ползучий, тысячелистник и наконец чистотел. Его надо добавить в последнюю очередь, так учил меня конюх. Это надежное средство, им весь мир пользуется. Постарайтесь-ка приподнять ей зад, хочу подсунуть горшок ей под хвост.
Пяртель с Якопом двумя орясинами стали приподнимать несчастной скотине зад. Корова уже потеряла сознание, только дышала тяжко. Тем не менее, когда Йоханнес сунул ей под хвост горшок с кипятком, она в последний раз подала голос. И затем испустила дух.
Один только я заметил это, Йоханнес же продолжал лечение.
— С хворью уже почти покончено! — с удовлетворением заключил он и продолжил колдовать над околевшей коровой. — Теперь пустим пара и в грудной надрез, оттуда хворь истекает обильнее всего. Наверняка там самый большой очаг хвори и есть.
Он ошпаривал труп со всех сторон, бормотал что-то, похлопывал по крупу и только спустя время почувствовал неладное.
— Мира! — позвал он и большим пальцем поднял веко над закатившимся глазом. — Мира, что с тобой?
— Она околела, — сказал я.
— Ты что говоришь? — удивился Йоханнес и наконец отставил свой горшок. Он, похоже, очень разочаровался, однако тотчас принял угодливый вид и обратил к небесам смиренный взор.
— Да, ты прав. Ну что ж. Значит, у Бога были другие планы.
— Хорошая была корова, — вздохнула Магдалена. — Какая жалость!
— Ничего не поделаешь, — сказал Йоханнес. — Человек предполагает, а Бог располагает. Мы сделали всё, что в наших силах, но окончательное решение принимает Бог.
Это рассуждение так напомнило мне Юльгаса с его духами-хранителями, на которых всегда можно свалить свои промахи, что мне стало как-то не по себе. Все неизменно. Всегда находится какое-нибудь пугалище, ответственное за все. Я спросил Йоханнеса, удавалось ли когда тому конюху-немцу своими жуткими методами вылечить хоть какую-нибудь лошадь.
— Конечно! — удивился Йоханнес. — Чего ты вообще спрашиваешь? Он же не сам выдумал все эти приемы. Он выучился им у франков, а те в свою очередь в Риме!
Упоминание Рима тотчас напомнило мне про епископа, который спит с мальчиками, и не скрою, уставился на Йоханнеса, пораженный. Он, правда, не обратил на это внимания, страшно вдруг заторопился, стал обсуждать с Пяртелем, Андреасом и Якопом какие-то непонятные мне работы и занятия, и поскольку я заметил, что Магдалена ушла, то отправился искать ее.
Я обнаружил ее в воротах. В отдалении на холме гарцевал на коне одинокий рыцарь. Магдалена глаз не могла от него отвести.
— До чего шикарный, правда? — зашептала она мне. — Погляди только, какие доспехи! А шлем! Какая дорогая лошадь и какой чепрак!
Я никак не мог разделить восторги Магдалены. На мой взгляд, и доспехи, и шлем — вещи совершенно бесполезные, так что завидовать их владельцу мне не было никаких причин. Мне стало как-то грустно, что Магдалена перестала обращать на меня какое бы то ни было внимание, выбежала за ворота, чтобы как можно дольше любоваться железным человеком, и когда он наконец скрылся из виду и Магдалена вернулась, я сказал ей, что пойду домой.