— Домой? — удивилась она. — Это куда? В лес, что ли?
— Конечно, — ответил я. — Я же там живу.
Я думал, Магдалена постарается переубедить меня, как непременно сделал бы ее отец или Пяртель, но Магдалена кивнула головой и прошептала мне на ухо:
— Иди! Мне так нравится, что я знакома с парнем, который умеет оборачиваться волком и встречался с духами-хранителями. Это так здорово! Приходи проведать меня и научи какому-нибудь колдовству. Я знаю, это грех, но это так интересно. Согласен, Лемет?
— Я знаю только змеиные заклятья, — пробормотал я.
— Нет, ты знаешь куда больше! — сказала Магдалена. — Просто ты не хочешь рассказывать мне всего, я понимаю. Ладно, иди уж. Ты ведь ко всему прочему спас мне жизнь. Спасибо еще раз, дорогой мой оборотень!
Она чмокнула меня в щеку и убежала в дом. А я поплелся темнеющим лесом домой.
20
Едва я оказался среди деревьев, как наступил в темноте на что-то мягкое. Это что-то рыгнуло и стало грубо ругаться, и я понял, что наступил на валяющегося на земле Мёме.
— Прости, — сказал я. — Здесь такая тьма.
— Тьма! — презрительно бросил Мёме. — Конечно, после деревни глаза в упор ничего не видят. Там всё притупляется, начиная с соображения. Я только отхлебнул, и тут ты мне прямо на пузо наступил, дурак набитый. — Он вытер с лица брызги вина и облизал руку.
— Сожалею, — сказал я. — Но не надо валяться посреди дороги, можно бы устроиться и где-нибудь под кустом.
— Где тут в лесу дорога? — спросил Мёме. — Нет в лесу больше дорог, зверье бродит в зарослях, люди-то здесь больше не живут. Опустел лес, один ты да еще несколько шутов шатаются, нарушая покой мирных почивающих. Зачем ты сюда заявился? Ты же ходил в деревню, вот и остался бы там. Чего тебе здесь надо? В деревне, что ли, нет, кому на брюхе потоптаться?
— Нет, там никто на земле не валяется вроде кучи прелой листвы, — рассердился я. Мёме рассмеялся.
— Я не вроде прелой листвы, я и есть эта листва. Ты разве не чуешь запаха тлена?
— Чую. — Я действительно уловил этот запах, и хотя одежда моя еще хранила сладкий запах Магдалены, в лесу он быстро выветрился. — И я не удивляюсь. Ты погляди, на что ты похож!
Мёме снова засмеялся.
— Да, я превращаюсь в тлен. И не только я. Да и ты тоже. Ты чуешь свой собственный запах, несчастный балбес! Все мы истлеем и превратимся в прах, сперва твой дядя, потом я, а затем и ты. Мы все равно что прошлогодние листья, которые обнаруживаются по весне под растаявшим снегом, бурые, скукоженные. Мы принадлежим прошлому году, и наша судьба — потихоньку превратиться в прах, потому что на дереве уже проснулась новая жизнь и там наливаются новые, свежие зеленые почки. Ты, конечно, можешь пройтись по лесу, воображая, будто ты молод и полон сил и тебе есть, чем важным заняться, но фактически ты тлен, как и я. Ты смердишь! Принюхайся к себе! Принюхайся как следует! Эта гниль в тебе самом!
Он закашлялся, и я поспешил убраться, вся спина моя взмокла от страха. Мёме высказал то, чего я и сам давно опасался, — мучительное зловоние гниения исходило от меня самого, оно заразой пристало ко мне от дяди Вотеле. Когда в доме старосты Йоханнеса я уловил смрад разложения, я почувствовал самого себя!
Понятно, что этот запах исходил не от какой-то открытой гнойной раны, это не был и какой-то внутренний очаг болезни, нарыв в брюшной полости или в груди, и можно вполне уверенно утверждать, что никто, кроме меня, этого запаха не ощущал. Один только я улавливал свой запах, так же, как только сам человек может читать и понимать свои тайные мысли.
То были змеиные заклятья у меня на языке, что источали зловоние — бесполезные и никчемные в новом мире знания, что потихоньку превращались в труху, распространяя тошнотворный сладковатый запах. Внезапно с пугающей ясностью я увидел свое будущее — одинокая жизнь в лесу, несколько гадюк в качестве сотоварищей, тогда как за пределами леса железные люди скачут верхом на конях, поют монахи и тысячи обитателей деревни жнут серпами злаки. Я и впрямь упавший с дерева прошлогодний лист, распустившийся, увы, слишком поздно, чтобы увидеть великолепие ушедшего лета. А новое лето пришло с новой листвой, она еще зеленеет и шумит нелепо, но ее много, она покрывает все дерево. Прошлое лето забыто, его последние следы уходят в небытие. Я глубоко вздохнул — никаких сомнений, то был запах тлена.
Мог ли я изменить что-то? Перебраться в деревню и начать вместе с деревенскими заниматься земледелием и питаться хлебом? Мне тамошняя жизнь не нравилась, я чувствовал себя неизмеримо лучше и умнее деревенских. Да я и был лучше. Я любил лес, любил змеиные заклятья, любил этот мир, под корнями которого спит Лягва Полярная, что с того, что нет у меня никакой надежды когда-нибудь увидеть ее собственными глазами. И в то же время делать мне тут нечего. Сейчас я ощутил это особенно остро. Я провел в деревне целый день, и хотя я не наслаждался нудным пением монахов и не одобрял дурацкого мучительства коровы, я вдруг понял, что мне было интересно. Я общался со многими людьми, разговаривал, спорил, узнал много нового. В лесу мои дни протекали довольно однообразно. Да, в детстве здесь было так хорошо играть, но что делать мне — взрослому — в этом огромном, но безлюдном лесу? Как провести здесь всю жизнь?
Те немногие люди, что кроме меня жили в лесу, заполняли свои дни придуманными на потеху себе бессмысленными занятиями — так Тамбет и Малл растили целые полчища волков, по сути, никому не нужных. Юльгас суетился в священной роще, принося жертвы вымышленным духам-покровителям. Зверолюди занимались селекцией вшей и пытались втемяшиться в давно ушедшие времена. Дни моей матери проходили в беспрерывном приготовлении мяса, Сальме сутки напролет стерегла своего косолапого. Хийе? Она, как и я, бродила по лесам и, наверное, чувствовала себя еще более одиноко.
Конечно, была еще Инц и другие гадюки, но это все-таки гады ползучие, у них своя жизнь, особенно теперь, когда Инц стала матерью. Лес вдруг показался мне ужасно унылым. В деревне жили пусть дурацкой, но зато полнокровной жизнью. Там жила вожделенная Магдалена. Следовало бы остаться там, чтобы избавиться от преследующего меня запаха тлена. Однако мне не хотелось этого, одна только мысль об этом была противна. Мне нечем заняться в лесу, у меня нет здесь никакого будущего. Но это мой дом. Деревня мне чужая. И тут уж ничего не поделаешь. Мне не стать зеленеющим листком, я прошлогодний.
Сознание этого, безвыходность положения приводили меня в отчаяние. Мне хотелось жить в лесу, хотелось быть с Магдаленой, хотелось, чтобы кругом были и другие люди, хотелось, чтобы это были не придурки и чтобы они знали змеиную молвь, мне хотелось осмысленной жизни, я не хотел превратиться в прах. Но мои желания противоречили одно другому, и я знал, что по большей части им не суждено сбыться. Не покинь мама деревню, не заведи она шашни с медведем и не откуси тот медведь голову моему отцу, наверняка всё было бы иначе. Я вырос бы среди деревенских, мой язык распух бы от пережевывания хлеба, и я не знал бы ни единого змеиного заклятья. Я стал бы обыкновенным землепашцем, жил бы простой и ясной жизнью. Но из-за матери и косолапого я вновь оказался в лесу, в последнюю, так сказать, минуту, и вот он я здесь. Я странствовал во времени и очутился в прошлом как раз перед тем, как дверь окончательно захлопнется. Мне не уйти отсюда, меня держат змеиные заклятья.
В расстроенных чувствах побрел я домой, где меня ждала вся моя семья — мама, Сальме, Мымми — и целая гора лосиного жаркого, в которой Мымми уже успел проесть порядочную брешь. Поначалу я думал, что речь опять пойдет о замашках и проделках косолапого, в отношении которых я как единственный в семье мужчина должен занять позицию. Не хотелось мне этого. Я и так устал и пребывал в черной меланхолии, мне было лень под конец дня связываться с глупым медведем. Однако выяснилось, что дело вовсе не в запутанных любовных отношениях Сальме и косолапого. Дело оказалось куда хуже.
Мама, совсем белая с лица, едва я вошел, подскочила ко мне с криком:
— Ты должен что-то предпринять! Как-никак Хийе твоя невеста!
Именно сегодня вечером, после встречи с Магдаленой и ее поцелуя, мне было не до разговоров о наших с Хийе отношениях. Но мама была настолько возбуждена, что я понял: на сей раз дело не в крохотных детских штаниках. Наверняка случилось нечто ужасное.
— Так что с Хийе? — спросил я.
— Ее собираются принести в жертву! — выпалила Сальме со слезами на глазах. — Где ты пропадал целый день? Мы тебя обыскались. Мымми даже на ель лазил посмотреть, не видно ли где тебя. Где ты был?
— При чем здесь это, — сказал я. — Объясни лучше, что значит принести в жертву. Кто ее собирается принести в жертву и кому?
— Да зловредный Юльгас, само собой, — ответила мама. — Кто ж еще! Вбил себе в голову, что наша жизнь здесь в лесу не наладится, пока духам-покровителям не принесут в жертву юную девицу. Рехнулся старик! Чем наша жизнь плоха? Мяса вдоволь, все сыты — чего еще человеку надо? Так нет — всё ему мало. И поскольку здесь в лесу Хийе единственная молодая девушка, то выбор пал на нее. Какое счастье, что ты, Сальме, при супруге! До чего хорошо, что ты этого славного косолапого нашла!
— Спасибо, мамаша, — кротко поблагодарил Мымми, не прекращая обгладывать кость.
— А что Тамбет и Малл думают? — растерялся я. — Ведь Хийе их дочка.
— Они давно спятили, ничего уже не соображают! — расплакалась мама. — Юльгас с ума их свел. Сам дурью мается и других с толку сбивает. Я его нынче утром видела, собирает хворост и распевает во всё горло. Спрашиваю, отчего ему так весело, и он мне отвечает, мол, нынче ночью лес будет спасен, поскольку молодая кровь смоет всю грязь, а в дыму жертвоприношения вновь возникнет перед нами стародавний мир. Показывает мне на собранный хворост и сообщает: вот на этих священных дровах мы и сожжем юную девицу. Мне так страшно стало, у меня ведь тоже дочка есть, спрашиваю: что за бред ты несешь, кого жечь собираешься? Он в ответ — Хийе. Первым делом на радость духам-хранителям он выпустит из девушки кровь, а затем сожжет ее тело на костре. Мол, духи-хранители сказали ему, что только кровь юной девицы может вернуть былой мир. Мне плохо стало, я же видела, что Юльгас верит в это, он же полоумный, глаза горят, прямо бешеный какой-то! Я руки в ноги и скорей к Тамбету с Малл, я — старая толстая тётка, у меня сердце чуть не выскочило, так я бежала!