— Ну вот и готово, — сказал Мёйгас. — Теперь только знай чуть приоткрывай торбу и выпускай столько ветра, сколько надобно. Твой дед вполне справится. Он эти хитрости знает. Да, правильный он мужик, и сам дельный и детей вырастил толковых. Вот я со своим сынком не сладил, скурвился он, смотреть тошно. Ох ты, опять голосит! Поет! Я же сказал, если не заткнешься, надеру уши. Вы только послушайте — это же кошмар!
Снаружи и впрямь доносились вопли. Высокий певческий голос монаха заглушала ругань, идущая как бы из бочки. Мы поспешили на улицу и увидели, что монах спорит с каким-то невероятным коротышкой-толстяком, тот яростно размахивал палкой и орал:
— Когда же кончится этот вой? Никакого покоя нет, только и знает, что, разинув рот, волком выть! Что с тобой, Рёкс, болит где что?
— Милый дедуля, — смиренно начал монах, медленно потирая руки, словно умывая их солнечными лучами. — Не мог бы ты быть хоть чуточку терпимее. Молодежь такую музыку сейчас очень ценит. Ты уже старый, у тебя свои любимые напевы, но пойми: время идет вперед, и то, что не нравится тебе, может порадовать новые поколения, которые берут пример с Христа.
— Это Христос научил тебя так петь? — кричал кряжистый сосед.
— Христос, само собой, — отозвался монах. — Он мой идол и вообще всей молодежи. Так поют в раю ангелы, так поют кардиналы в святом городе Риме, отчего же и нам не петь так, как это делает весь крещеный мир?
— Под моей дверью не крещеный мир! — вмешался Мёйгас. — Извини, Хёрбу, за беспокойство. Ты наверняка почивал перед обедом.
— Вот именно, что почивал, — пожаловался коротышка Хёрбу. — Только я сладко уснул, как твой мерзкий отпрыск заголосил, словно у него запор и он не может никак облегчиться. Зачем ты вообще позволяешь ему являться сюда, пусть сидит в своем монастыре, раз уж выбрал такой путь. Нечего тревожить тут старых людей!
— Он мне все-таки родной сын, — вздохнул Мёйгас.
— Мало ли что сын! Я своей дочке сказал, раз ты, вертихвостка, пошла в монашки, то больше ко мне не приходи. Шлюха этакая!
— Напрасно ты напутствовал свою дочь такими некрасивыми словами, дорогой сосед, — возразил монах. — Йоханна образцовая монашка, я часто встречаюсь с ней. С какой стати было ей оставаться в этом захолустье? В наши дни современной девушке нет лучшего пути в широкий мир, как стать Христовой невестой!
— Ей следовало замуж выйти! — выкрикнул Хёрбу. — Да этих Христовых невест там в монастыре полсотни! Какая мерзость и пакость!
— Ты всё не так понимаешь, — сочувственно вздохнул монах. — Христова невеста и плотская любовь — две разные вещи. Благочестивые монахини изо дня в день живут в глубоком целомудрии и вообще не встречаются ни с какими мужчинами.
— Но ты же ходишь туда! Сам сказал, что часто встречаешься с ней.
— Так я монах. Ох, соседушка, ничегошеньки ты не понимаешь в жизни современной молодежи.
— Я тоже не понимаю и не желаю понимать, — объявил Мёйгас. — Ты от имени всех молодых не говори! Вон, Лемет тоже молодой, да только этой мерзостью не занимается.
— Он же из лесу, совсем необразованный, дремучий, — заметил монах с едва заметным презрением в голосе. — Так жалко, дорогой отец, что ты цепляешься за былые времена и больше ценишь духовную темноту, чем любознательность и стремление учиться.
— Раз ты такой любознательный, так почему не захотел научиться довить ветры? — угрюмо поинтересовался Мёйгас. — Это древнее искусство уйдет теперь вместе со мной в могилу. Мог бы выучиться доброму ремеслу, им завсегда прокормишься.
— Напротив, дорогой отец, это ремесло не имеет будущего. Ветры ловить незачем, достаточно смиренно помолиться Богу, попросить его, и он повернет ветер куда надо, утихомирит шторм и уймет бурю.
— Увы, не так это просто, — вздохнул Мёйгас. — Да что с тобой спорить. Ты же не веришь своему старому отцу, а только тому, о чем тебе в монастыре талдычат.
— Прости, дорогой отец, но они там в монастыре книги читали, на латыни написанные. Когда заморские ученые мужи писали их, наши предки еще только носились в дебрях наперегонки с лисами, — усмехнулся монах, словно обрадовавшись, что из столь убогих условий он возвысился до великой мудрости. Он кивнул величественно, по очереди поглядел на каждого из нас и со вздохом поднялся.
— Я буду молиться за вас, несчастные безбожники, особенно за тебя, дорогой отец, — сказал он, потом взглянул еще раз на нас с Хийе и добавил: — Если вдруг заинтересуетесь Иисусом Христом, то вы знаете, где меня найти. Пытливых молодых людей в нашем монастыре всегда готовы принять с распростертыми объятиями. А насчет девушки я могу поговорить с аббатисой женского монастыря.
Я промолчал. Монах кивнул еще раз, нарисовал в воздухе крест и удалился с важным видом.
Хёрбу сплюнул в сердцах.
— Прости, Мёйгас, но твой сынок редкостный болван.
— Да, — печально вздохнул Мёйгас. — А когда-то был славный мальчуган. Эти новые веяния сильно меняют людей, но мне их не уловить. Слишком они стремительные.
— Так-то оно так, — смягчился Хёрбу. — Моя дочурка тоже была такая милая. А потом стала возле этого монастыря отираться. Я и запрещал, и даже поколачивал ее, а она все равно бегала, куда нельзя. И что ее туда тянуло? Почему в монашки пошла? Может, мы и впрямь старики и ничего не понимаем в новом мире?
— Да, почем знать, — согласился Мёйгас.
Я опять почувствовал отвратительный трупный запах, что временами изводил меня. Захотелось развязать торбу с ветрами и разом вдохнуть все бури и штормы Мёйгаса, лишь бы отогнать этот тлетворный запах, проветрить ноздри. Но эти ветры предназначались деду для полетов. Мы распрощались с Мёйгасом и Хёрбу и сели в лодку.
По пути к дедову острову видели на горизонте парусник железных людей.
— Ахтенеумион слишком рано поднялась на поверхность, — сказала Хийе. — А то могла бы поглядеть на железных людей. И они бы на нее посмотрели. А так они плывут себе и знать не знают, кто спит на дне морском, укрывшись бородой. Одни мы знаем! Здорово, да?
В ту минуту показалось, что мы, пожалуй, и так знаем уже слишком много такого, чего другие не знают, и наоборот — слишком мало того, что все остальные знают, но я ничего не сказал Хийе.
24
Первое, что мы заметили, добравшись до дедова острова, была вытащенная на берег незнакомая лодка. Вернее сказать, незнакомая мне, но Хийе вроде бы узнала ее. Она изменилась в лице, вцепилась в меня и, ни слова не говоря, потянула обратно в сторону моря.
— В чем дело? — спросил я.
— Давай уедем, вернемся на Сааремаа, все равно куда, только уедем, — бормотала Хийе, глядя на меня безумными глазами. — Пожалуйста, уедем поскорее!
— Чья это лодка? — спросил я, уже догадываясь про ответ.
— Отцовская, — пискнула Хийе. — Ты что — не узнаешь ее? Это наша лодка. Он следовал за нами, он преследует нас, он все еще хочет убить меня, он сошел с ума! Лемет, идем же! Уедем отсюда далеко-далеко, насколько тебе хватит сил грести! Ну, пожалуйста!
Должен признаться, сознание того, что Тамбет где-то здесь, рядом, вселило в меня страх. Этот спятивший с ума старик никак не мог примириться с тем, что спасти мир не удалось. Глупость, что однажды втемяшилась ему в голову, рогом вросла в нее. Я отнюдь не был уверен, что способен защитить Хийе, если ее папаша вдруг выскочит из зарослей и потащит ее за собой. Тамбет мужик рослый и сильный, рядом с ним я как рябинка в тени дуба. Я попытался пробудить в себе ту ярость и бесшабашность, что обуяли меня в тот вечер, когда я похитил Хийе с места жертвоприношения, однако огонь, унаследованный от предков, никак не хотел разгораться в моей душе. Меня тоже охватил страх, когда я, оглядывая прибрежные заросли, пытался догадаться, не затаился ли где Тамбет и не заметил ли он нас. Мне стало казаться, что план Хийе сесть в лодку и уплыть куда-нибудь в безопасное место не так уж плох. Хийе уже сидела в лодке, плакала и звала:
— Иди же, наконец! Чего ты ждешь? Надо уехать, прежде чем он увидит нас — на море от него не уйти, он гребет так быстро. Я же знаю.
Я был почти готов послушаться ее. Одна только Мёйгасова торба с ветрами удерживала меня. Ее же надо отдать деду! Можно, конечно, понадеяться, что сейчас мы удерем, дня два-три где-то пересидим, а затем потихоньку вернемся на остров, Тамбет к тому времени уберется, и я смогу спокойно передать торбу деду. Но было как-то неловко бежать сломя голову, признать свою слабость и трусость, тогда как у твоего деда ядовитые змеиные зубы и он готовится к войне в воздухе со всем миром. Как только я вспомнил про деда, пришла в голову еще одна мысль — вместе с ним мы, пожалуй, сможем одолеть Тамбета. В конце концов ведь дед выстроил себе настоящую крепость, способную выдержать осаду. Вот бы нам добраться до нее так, чтобы Тамбет нас не заметил, тогда мы будем в безопасности. Может, и нет смысла бежать без оглядки, как задумала Хийе? Возможно, умнее остаться на острове и вместе с дедом оказать сопротивление Тамбету? Сказать ему, что Хийе теперь моя невеста, и больше и речи быть не может о каком-то жертвоприношении? Пусть возвращается в свой лес, а мы останемся на острове. Мы не тронем его и хотим, чтобы и он оставил нас в покое.
— Ну где ты застрял? — спросила Хийе из лодки. Она, похоже, уже выплакалась и выкричалась, теперь она сидела совсем тихо и грустно смотрела на меня. Первый приступ страха прошел, Тамбет еще не показывался, и Хийе устало ждала дальнейшего развития событий.
— Не поеду, — сообщил я. — Мы разыщем деда, надо передать ему эту торбу ветров, и попросим его поговорить с твоим отцом.
— Отец никого слушать не станет, — сказала Хийе.
— Ну, мой дед просто заставит выслушать себя, — лихо заявил я, чтобы подбодрить Хийе, потянул ее за руку и поднял на ноги.
— Пошли, сейчас главное добраться до дедова жилья. А там твой папаша уже ничего не сможет нам сделать.
Хийе не стала возражать, вздохнула только, неожиданно крепко поцеловала меня и поплелась рядом со мной.