К вечеру все священные деревья были срублены и костер сложен. Лося забивать раньше утра смысла не было, так что теперь мы с Хийе могли передохнуть. Решили сходить в гости к Инц, как договаривались утром, и тут я вдруг увидел Мёме. Появился он как всегда незаметно, и, прислонясь к дереву, потягивал из своей баклажки. Увидев, что мы его заметили, лениво поманил нас.
— Скажи, как это тебе удается подобраться так, что никто не слышит? — спросил я его. — То ты здесь валяешься, то там, но мне никогда не приходилось видеть, чтобы ты ходил. Что за фокус такой?
Мёме хмыкнул.
— Заветные змеиные заклятья ты знаешь и вообще, несмотря на молодость, шибко умный, однако не всё ты знаешь, да и знать не будешь, — усмехнулся он. — Да, поди догадайся, как это старый Мёме умудряется так бесшумно перебираться с места на место, что даже твой чуткий слух этого не улавливает!
— Лень мне гадать. Мне всё равно. Между прочим, я завтра женюсь и ты тоже приглашен на свадьбу.
— Я уже тут, — заявил Мёме. — На последнюю свадьбу в этом лесу стоит-таки поглядеть. Это же всё равно что перед смертью начистить до блеска остатки зубов, как будто не все равно — гореть на погребальном костре с начищенными клыками или с грязными. Если вообще найдется кто поджечь костер.
Он зашелся смехом, закашлялся и харкнул себе на грудь.
— Опять последний! — фыркнул я в сердцах. — Последняя свадьба в лесу! Для меня это первая свадьба, единственная и самая важная, и для Хийе тоже. Мы еще не собираемся умирать, не собираемся на погребальном костре валяться. Судя по тому, как ты харкаешь, здоровье твое, наверное, и вправду дрянь, и смерть уже маячит перед глазами. Если б женился ты, это и впрямь было бы смешно, тебе действительно нет смысла драить огрызки своих зубов.
— Ого, сколько ярости! — усмехнулся Мёме и отхлебнул из баклажки. — Жених! Пуп земли!
— Между прочим, обещаю соорудить тебе приличный костер, когда помрешь, и собственноручно разжечь его, — добавил я, завершая разговор.
— Нет! Ничего подобного! — вскричал Мёме и вскинул свою лапищу с длиннющими ногтями, скрюченными, как корни сосны. — Обещай, что не устроишь мне костра. Я желаю сгнить там же, где околею. Как видишь, я уже приступил к этому, и ты не встревай со своей доброй душой и сочувствием. Костер — это для больших военачальников и могущественных народов, такие, как я, должны сгнить потихоньку, как осыпавшиеся желуди.
— Ладно, так и быть, считай себя желудем, — сказал я безучастно. — Мне всё равно. Завтра я женюсь, так что мне есть о чем подумать помимо смерти и тления, это твои заботы. Хорошо бы на завтрашнем празднике ты не болтал беспрестанно об этих вещах. Если нравится тебе размышлять о своей скорой кончине, так занимайся этим тихо и про себя. На свадьбе надо веселиться.
— Вином угостишь? — спросил Мёме.
— Вино — напиток железных людей, — сказал я. — В лесу его пить не принято.
— Не болтай глупости, парень! — воскликнул Мёме. — Ты мне будешь еще про обычаи рассуждать. Вот только что сейчас ты вырубил священную рощу, между прочим, зря старался, через годик-другой это хламье и само бы повалилось. Нечего тут изображать из себя какого-то пророка стародавних времен. Конец близок, и нет больше никаких причин отказываться от доброго товара. И чем же ты думаешь гостей угощать?
— Мы собирались запечь лося, — сообщила Хийе.
— Тьфу! Я не про еду говорю, я пить хочу, а не есть! И вы сами — собираетесь запивать жаркое родниковой водой, будто звери какие? Раздобудь вина, парень, оно поднимает настроение! Или ты намерен мухоморами пробавляться? Я и то и другое пробовал, и не мало. Поверь мне, вино куда лучше! Это единственное, что стоит позаимствовать у деревни. Я же не советую тебе притащить в лес хлеба, этим добром пусть зайцы питаются. А винцо — это они хорошо придумали. Послушайся меня, парень, я знаю, что говорю!
Мы с Хийе переглянулись. В конце концов, отчего бы и нет? Все равно за эти несколько дней все полетело вверх тормашками: я вырубил священную рощу и отсек половину лица хийетарку. Ничто не осталось прежним. Что изменит разрушение еще одного устоя старозаветной жизни? И правда, почему бы нам не выпить вина? Лес опустел, нам не с кем больше считаться. Мы не собирались жить, как деревенские, жать серпом злаки и слушать под монастырской стеной пение оскопленных монахов, но в наши планы не входило и держаться зубами за древние обычаи. Мы с Хийе хотели жить по-своему, свободно, как нам нравится, как нам хорошо.
— А какое оно на вкус, это вино? — спросил я Мёме.
— Попробуй!
Я взял баклажку и отхлебнул. Вино оказалось на удивление сладкое и приятно щекотало во рту. И впрямь вкусное, совсем не то, что хлеб и каша. Удивительно, что эти чудики иноземцы умудрились придумать что-то такое хорошее. Я сделал еще глоток.
— Вошел во вкус? — подколол Мёме. — Что я говорю — стоящий товар.
— А где его достать? — спросил я, возвращая баклажку.
— Идешь к большой дороге и поджидаешь, пока не появится какой-нибудь железный человек или монах, у них всегда баклажка при себе, — объяснил Мёме. — Укокошишь его, и вино твое. Если повезет, так и целый бочонок можно заполучить.
Возбуждающая страсть убить переполнила мне нутро и застучала в висках. Я уже представил себе, как катятся в пыли железные головы.
— Я раздобуду вина, — пообещал я Мёме. — Это будет первая свадьба в нашем лесу — запомни, Мёме, не последняя, а первая, — на которой доброе жаркое из лося будут запивать заморским питьем.
— Если хочешь называть так, валяй, называй, — сказал Мёме. — Первая, последняя — какая разница.
27
Переночевали мы у гадюк, а утром распределили работы. Хийе должна была убить лося, а запечь его поручили моей матери. Иначе и представить невозможно. Мама обиделась бы смертельно. Она никогда никому не разрешала запекать мясо, и если я или Сальме пытались подсобить ей, она воспринимала это как недоверие и даже плакала иногда.
— Ах, вам моя стряпня уже и не годится! — всхлипывала она.
— Да нет, мама, мы любим твою стряпню! — возражали мы.
— Так чего вы тут у очага вертитесь? Не мешайте мне самой запечь этого зайца.
— Мы думали, ты устала, — объясняли мы. — Ты же каждый день готовишь, мы можем немножко помочь.
— Да ясно, что вам не нравится моя стряпня, — снова заводила мама и принималась плакать, и мы отказались от каких бы то ни было попыток помочь. Так что свадебным жарким, естественно, займется мама.
Сказали ей, что лося добудет Хийе, мама кивнула в знак согласия и заявила, что в таком случае она доставит две косули и десяток зайцев.
— Мама, мы собираемся обойтись одним лосем, — возразили мы.
— Смеетесь, что ли? Это же свадьба! Одного лося мало, надо чтоб обязательно была и козлятина и зайчатина.
— Мама, куда столько, кто всё это съест?
— Ну не съест, но стол должен ломиться, — стояла на своем мама. — Другое дело, конечно, если вам не нравится, как я готовлю…
Её глаза уже стали наливаться слезами.
— Нет, нет! — тут же сдались мы. — Нравится, очень даже! Так и быть, жарь еще двух косуль и зайцев. Делай, как хочешь!
Мама успокоилась, засучила рукава и принялась свежевать и рубить.
Я отправился добывать вино, Инц последовала за мной.
— Надо слегка проветриться, — сказала она. — Сидеть дома с детьми — это так изматывает.
— Где же ты их оставишь? — спросил я.
— Они, само собой, пойдут со мной, — сказала Инц. — Им ведь тоже надо развлечься. Они же никогда еще не видали ни железных людей, ни монахов, они умирают от любопытства. Несколько дней назад я рассказывала им, как мы с тобой прикончили того монаха и как медянка искала у него в брюхе перстень, дети очень веселились. Помнишь ту историю?
— Как же не помнить, — сказал я. — Ладно, пошли, возможно, мне еще понадобятся твои ядовитые зубы.
Мы отправились к большой дороге, которой обычно пользовались монахи и железные люди, и затаились в засаде. Малыши-гадюшата гонялись друг за другом, бесились в зарослях брусники.
Наконец показался одинокий всадник в железных латах.
— Годится? — спросила Инц.
— Баклажки при нем вроде нет, — ответил я, вглядываясь в приближающегося всадника с каким-то особенным удовольствием, какое мне довелось испытать довольно недавно. — Но все равно прикончим его.
Когда железный человек поровнялся с нами, я издал долгий шип. Лошадь тотчас поняла заклятье и, заржав, встала на дыбы. Всадник выпал из седла и растянулся на дороге.
В следующий миг я был возле него и с диким воплем отсек ему ножом голову.
— Вот так! — кричал я. — Вот так поступали во времена Лягвы Полярной!
Я пнул ногой отрубленную железную голову, и она, брякнув, отлетела в кусты.
— Здорово! — восхитилась Инц, и ее детки с радостным шипением принялись обнюхивать мертвого всадника. — Где ты так научился?
— Как-то само собой получилось, — сказал я. — Видно, в деда уродился.
Я все еще был взволнован и тяжело дышал. Скажи мне кто в ту минуту, что надо немедленно оставить засаду и явиться на свадьбу, я б отказался. Теперь я прекрасно понимал слова деда, что в войну бабы обождут. Сейчас я ни за что не согласился бы окончить свою войну. Мне хотелось еще раз испытать то чувство, что охватило меня, когда голова, брякая, покатилась по дороге. К тому же у нас все еще не было вина.
Я оттащил тело всадника в заросли и залег рядом с ним в ожидании новой жертвы.
— Приближается, — немного погодя сообщила Инц, у которой слух был куда острее моего. — И это телега, не всадник.
Она оказалась права. Нам повезло совершенно невероятно. По дороге два вола тащили за собой телегу с двумя монахами и двумя большими бочками вина.
— Вот оно, мое свадебное вино едет, — сказал я Инц. — Лучше и быть не может.
Инц свернулась кольцом.
— Я думаю, ты и сам справишься, — сказала она. — Не стану вмешиваться, ты такой ловкий. Детки, не путайтесь под ногами у дяди! Потом посмотрите на монахов, потом!