— Но тогда у них уже не будет голов, — возразила маленькая змейка.
— Какая разница? Отползите!
Все прошло так же гладко, как и в прошлый раз. Заслышав заветные змеиные заклятья, до того сонные волы выпучили глаза, оживились и потащили телегу прямиком в лес. Монахи с воплями вместе с бочками покатились в заросли, а я поступил с ними так, как хотелось мне.
— Всё, — сказала Инц, зевнув. — Детки, пошли домой, перекусим.
К вечеру приготовления были закончены, и свадебный пир мог начаться. Костер из деревьев священной рощи уже пылал, над костром запекалось неимоверное количество мяса. Там же стояли бочки с вином, и между ними лежал Мёме с изготовленной моим дедом чашей из черепа. Он был уже вдрызг пьян, но то и дело подливал себе вина из бочки.
— Отведай, — предложил я маме, протягивая ей вино.
— Я такое пить не стану! — испугалась мама. — Никогда ничего подобного в рот не брала. Лемет, и ты тоже не пей. Я, как погляжу, ты все-таки в отца пошел, ему тоже нравились деревенские кушанья. Никогда не понимала, что он в них находит. А теперь и ты туда же!
— Мама, деревенские вина не пьют, — сказал я. — Им вина не дают, их приучили довольствоваться хлебом да кашей. Вино пьют железные люди и монахи.
— Тем более! — замахала руками мама. — Нет, нет, я к нему не притронусь! Лемет, поешь лучше зайца, погляди, какая красота эта пропеченная нога.
— Я поем, поем, а ты отведай вина. Капельку!
— Зачем ты мучаешь меня? — вздохнула мама, зажмурилась и пригубила капельку, распробовала вино и поморщилась.
— Не такое мерзкое, как каша, но ничего хорошего, — сказала она. — Напридумывают же всяких глупостей. Чем плохи родниковая вода или волчье молоко?
— Дайте и мне попробовать, — попросил Мымми.
Поначалу и мама и Сальме заверяли меня, что больной медведь наверняка на свадьбу не пойдет, так как обожженный зад причиняет ему нестерпимую боль. Сальме так даже посчитала, что, возможно, и ей следует остаться дома ухаживать за хворым косолапым.
— Он же совсем не может ходить, только лежит, — грустно сказала она. — Мне так жалко его! Такая прекрасная бурая шерсть, из-за нее я и влюбилась в него! А теперь все обгорело и выглядит ужасно.
— Только в одном месте, — утешал я сестру. — Со временем новая отрастет.
Мы с Хийе подошли к постели Мымми.
— Жаль, что ты не сможешь прийти, — сказала Хийе. — Мы пришлем тебе целую косулю.
— Почему это я не могу пойти? — удивился Мымми и тотчас сел. — Я тоже хочу на свадьбу!
— Ты же не можешь, дорогой, но это ничего, — стала утешать его Сальме. — Я останусь с тобой дома, чтоб ты не скучал.
— Нет, Сальме, это не дело, — решительно заявил косолапый, вылезая из постели. — Как это так — твой брат женится, а ты останешься дома? Надо идти, и я пойду тоже.
— Да ты не можешь! Тебе же больно ходить!
— Конечно, больно, — согласился медведь и сделал несколько нетвердых шагов. — Но если ты поддержишь меня, я думаю, дойду.
— Правда?
— Конечно! Послушай, Сальме, с какой стати вам тащить мне свадебное угощение, если я сам могу прийти.
Так что Мымми, кряхтя и охая, приплелся к костру. Теперь он сидел под деревом и вовсю уплетал жаркое.
Я протянул ему чашу с вином, он в один приём осушил ее и длинным розовым языком облизал себе нос.
— Мне нравится! Налей-ка еще.
Выпив и вторую чашу, он икнул, хитро подмигнул мне и живо перебежал за спину Сальме.
— Ку-ку! — кукукнул он и закрыл лапами глаза Сальме. — Угадай, кто!
Догадаться было нетрудно — из всех гостей у одного только Мымми были медвежьи лапы.
— Мымми! — воскликнула Сальме. — Зачем ты бродишь? При твоей ране это вредно! Я как раз собиралась принести тебе ногу лося.
— Я уже наелся! — жизнерадостно заявил косолапый. — И с раной моей все в порядке, я ее облизал. Ты разве не знаешь, что у медведя девять снадобий на языке. Погоди, дорогуша, я сейчас!
Он далеко высунул язык и облизал Сальме лицо.
— Мымми, ты что? — хихикнула Сальме. — Люди увидят!
— Сладкая ты моя, медовая, — ластился косолапый. — Давай попляшем!
— А как же твой зад, Мымми! Только что ты хромал!
— Только что было утро, а сейчас вечер! Утром еле ноги таскал, а вечером кувыркаюсь, вот такой я медведь! — бахвалился косолапый и попытался сделать кувырок вперед, но завалился набок, растянулся навзничь, четыре лапы кверху, и захохотал-зарокотал.
— Мымми! Ну что это с тобой? Чего ты бузишь? — упрашивала его Сальме.
— Пошли плясать, Сальме, пошли плясать! — настаивал медведь, поднялся и принялся топтаться, отвешивая на все стороны поклоны и виляя всей тушей. Сам он при этом урчал какую-то странную медвежью песню, и видно было, что чувствует он себя распрекрасно.
— Мама, ты только погляди, что Мымми вытворяет! — прошептала Сальме. — Стыд-то какой!
— Какой стыд? — рассмеялась мама и принялась хлопать в ладоши в такт песне косолапого. — Здорово и весело! На свадьбе и положено веселиться. Иди потанцуй со своим!
— Нет, не буду, — отказалась Сальме, исподлобья наблюдая за своим пляшущим благоверным.
Пришла на свадьбу и мать Хийе. Держалась она чуть особняком, со страхом глядя на полыхающие липы и отплясывающего медведя.
— Мама, иди поешь! — позвала Хийе.
— Не хочу, — отказалась Малл, и опять в ней проявилась та суровая женщина, что вместе с Тамбетом жестко воспитывала свою дочь. — Мясо, запеченное на костре из священных деревьев, мне в глотку не полезет. И этот мерзкий заморский напиток тут не к месту. Наверное, я старая, отжила свой век, но, прости меня, дочка, по мне, все это оскорбительно для меня. У меня есть убеждения.
— Какая разница, на каких дровах запекать мясо, главное, чтоб оно оставалось достаточно сочным, — сказала Хийе. — И если какой-то напиток кажется нам слишком сладким, то какой смысл отказываться от него. Мама, я выросла в доме, просто напичканном убеждениями, так что не продохнуть. Ненавижу убеждения. Я хочу только, чтоб мне было хорошо. Хочу быть счастливой!
Она обхватила меня за шею, поцеловала и потащила туда, где корячился Мымми.
— Пошли потанцуем! — потребовала Хийе.
Она оттолкнула меня от себя, раскинула руки и закружилась в красном отблеске костра. И в этот миг выскочил откуда-то громадный волк и вцепился Хийе в горло.
Я заорал так, словно это на меня напали. Слышал, как пронзительно зашипели Инц и другие змеи. Я ударил волка ножом, но от волнения не смог его убить, только нанес ему длинную рану. Волк отпустил Хийе и, обезумев от боли, оборотился ко мне. Тут к Хийе метнулась ее мать, и волк впился зубами ей в лицо, из-под зубов прыснула кровь. Я еще раз полоснул волка ножом, но он не упал, только вторая долгая рана появилась на его спине, образовав с первой красный крест. Тут раздалось рычание медведя, он ударил лапой, и хребет волка омерзительно хрустнул под его лапой.
Все это случилось в мгновение ока.
Я тотчас склонился над Хийе. Она была без сознания, из разодранной шеи хлестала кровь.
— Инц! — закричал я. — Сделай же что-нибудь! Останови кровь! Неужто нет такого заклятья, чтоб остановить ее?
— Такого заклятья нет, — тихо сказал отец Инц, змеиный король, он подполз ко мне. — Текущую кровь ничто не остановит, как и реку. Нам не спасти Хийе. Погляди, весь мох пропитался кровью. Жизнь покидает ее, и та малость, что еще теплится в ней, сейчас вытечет. Мне так жаль, Леэмет.
Инц тоже подползла, прижалась носом к бледной щеке Хийе. Впервые в жизни я видел, как плачет змея.
Рядом с Хийе лежала ее мать, узнать ее можно было лишь по одежде — всё ее лицо исчезло в пасти волка. И, тем не менее, она еще была жива.
— Костер из священных деревьев, — бормотала она. — Как знала, что этим кончится. Беда! Духи-хранители не простят!
— Замолчи! — заорал я, теряя самообладание. — Не скули, дура!
— Духи-хранители, духи-хранители! — хрипел кровавый ошметок, бывший когда-то человечьим лицом. — Они отомстили!
— Это твой муж-покойник чинит нам зло! — кричал я. — Он волков с ума свел! Он замкнул им слух! Из-за него от змеиных заклятий нет больше толку в лесу!
Малл умолкла. Она умерла.
Ярость переполняла меня, в отчаянии я пнул ее труп ногой. Потом обхватил Хийе и взвыл. Я тряс ее так, что разодранная шея неестественно завалилась набок, открыв передо мной зияющую рану во всю глубину. Я целовал Хийе, тиская с такой силой, что чувствуй она еще что-нибудь, наверняка закричала бы от боли. Как мне хотелось, чтоб это случилось! Я сжал ее так, что, кажется, сломал Хийе ребро, но я не замечал ничего. Я совершенно обезумел, и оставил труп Хийе в покое лишь тогда, когда Мымми, приложив все свои медвежьи силы, оттащил меня в сторону.
Да, это был уже труп. Она умерла.
— Какой ужас! Какой ужас! — повторяла моя мама, лежавшая там же как третий труп, и плакала безостановочно. — Какой ужас!
Мне стало плохо. В нос снова ударил уже знакомый запах разложения, от него мутило. Я оперся о винный бочонок и долго травил. Непереваренные куски мяса вперемешку с красным вином хлынули на мох.
До сих пор до мельчайших подробностей помню, что я делал в тот день, в те мгновения после смерти Хийе.
Отблевавшись, я несколько раз обошел вокруг горящего костра. Я не думал ни о чем, только шагал, сосредоточившись на дыхании. Мне казалось, что иначе я забуду вдыхать воздух и задохнусь. Никто не заговаривал со мной, никто не осмеливался остановить меня.
Потом я пошел и отрезал у волка ноги и хвост, проделав это с какой-то удивительной тупостью, словно выполняя какую-то нудную, но необходимую работу. И ноги, и хвост я оставил там же, бросил нож и направился в лес.
Я все шел и шел куда глаза глядят. Ухали совы, несколько косуль и зайцев перебежали мне дорогу. Я продирался сквозь густые заросли, не чувствуя колючих веток. В моей голове не было ни одной мысли, и мне казалось, будто я вижу себя откуда-то с высоты, с верхушек деревьев — вижу крохотного человечка, одиноко бредущего куда-то в темном лесу.