Дядя улыбнулся.
— Да, детям нравятся такие игрушки, — сказал он. — Но нам прялки ни к чему, потому что звериная шкура в сто раз теплее и удобнее ткани. Деревенские просто не способны заполучить звериные шкуры, они позабыли заветные змеиные заклятья, и все рыси и волки убегают от них в заросли или, напротив, набрасываются на них и поедают.
— Там еще был такой крест и на нем человечек, и староста Йоханнес сказал, что это бог по имени Иисус Христос, — сообщил я. Должен же дядя в конце концов понять, какие восхитительные вещи есть в деревне!
Дядя Вотеле только плечами пожал.
— Одни верят во всяких духов и ходят в священную рощу, другие верят в Иисуса и ходят в церковь, — сказал он. — Это всего лишь повальное увлечение. Проку от этих богов никакого, они что-то вроде красивых застежек или бус, просто красоты ради. На шею себе повесить или так потешиться.
Я на дядю обиделся — все мои чудеса он обратил в прах, изничтожил, так что про лопату для хлебов я и рассказывать не стал. Наверняка дядя и про нее скажет что-нибудь нехорошее, вроде того, что мы хлеба не едим. Я умолк и уставился на него укоризненно.
Дядя улыбнулся.
— Ну не дуйся, — сказал он. — Я понимаю, что такое в первый раз увидеть деревенское житье-бытье: не только у ребенка, у взрослого голова кругом пойдет от уймы всяческих принадлежностей. Ты погляди, сколько народу переселилось из лесу в деревню. В том числе и твой папаша, он тоже все талдычил, как замечательно жить в деревне, и у самого глаза горят, как у дикой кошки. Деревня — она лишает разума, у них там и вправду полно всяких диковинных приспособлений. Но надо же понимать, что все эти штуковины придуманы по одной лишь причине: они позабыли заветную змеиную молвь.
— Я тоже не знаю, — пробормотал я.
— Да, не знаешь, но ты сейчас же начнешь учиться. Ты уже большой. Дело это непростое, оттого многие нынче и ленятся заниматься и вместо этого придумывают всякие серпы да грабли. Это куда проще — если голова не работает, работают мышцы. Но ты всё осилишь, я думаю. Я сам тебя буду учить.
4
Говорят, в былые времена дети в порядке вещей сызмалу осваивали заветные змеиные заклятья. Тогда тоже попадались как блестящие знатоки змеиной молви, так и те, кому так и не удалось постичь всех скрытых тонкостей этого языка, однако в повседневной жизни и они как-то обходились. Все люди знали заветные змеиные заклятья, которым в незапамятные времена обучили наших предков древние змеиные короли.
К тому времени, когда родился я, всё изменилось. Старики постольку-поскольку еще пользовались заветными заклятьями, хотя настоящих знатоков среди них осталось очень мало; молодые же ленились заниматься многотрудной змеиной молвью. Змеиные заклятья непростые, человечье ухо едва улавливает те тончайшие оттенки, что отличают один шип от другого, придавая сказанному совсем другое значение. К тому же поначалу язык человека настолько неповоротлив и негибок, что в устах начинающего всё звучит одинаково. Изучение змеиной молви надо начинать именно с упражнений для языка — язык надо тренировать изо дня в день, чтобы он стал таким же быстрым и ловким, как у змеи. На первых порах это весьма сложно, и не приходится удивляться, что многие обитатели леса, считая подобные усилия чрезмерными, предпочитали перебраться в деревню, где куда интереснее и вполне можно обойтись без заветных змеиных заклятий.
Вообще-то и учителей стоящих почти не осталось. Забывать заветную змеиную молвь стали уже несколько поколений назад, так что наши родители пользовались лишь самыми простыми, расхожими заклятьями, например, чтобы подозвать лося или косулю и перерезать им горло, или усмирить разъяренного волка, или перекинуться словом-другим о погоде и тому подобном с проползающими мимо гадами. Надобность в более мощных словах отпала уже давно, ведь чтобы была от них хоть какая-то польза, требовалось, чтобы их одновременно произнесли тысячи человек, а столько в лесу уже давно было не сыскать. Так что многие заветные змеиные заклятья позабылись, а в последнее время люди не удосуживались больше учить даже самые простые заклятья; как сказано, запомнить их нелегко, а зачем париться, если можно ходить за плугом и накачивать мускулатуру.
Так что я оказался в совершенно особом положении, поскольку дядя Вотеле, без сомнения, единственный в лесу человек, кто знал заветную змеиную молвь. Только с ним мог я постичь все ее тонкости. И учитель дядя Вотеле был беспощадный. Мой обычно такой свойский дядя, едва дело касалось уроков змеиной молви, вдруг становился подобен кремню. «Это просто надо вызубрить!» — заявлял он, заставляя меня вновь и вновь повторять сложнейшие шипенья, и к вечеру у меня язык горел, словно кто-то целый день выкручивал его. Когда тут еще появлялась мама со своими лосиными окороками, я испуганно мотал головой — представить только, что в довершение всех дневных испытаний мне с моим бедным языком предстоит еще жевать и глотать, сводило мне рот пронзительной болью. Мама в отчаянии просила дядю Вотеле не слишком мучить меня и для начала обучить лишь самым простым легким шипам, но дядя Вотеле возражал.
— Нет, Линда, — говорил он. — Я выучу Лемета так, что он и сам перестанет понимать, человек он или змей. Сейчас один я знаю этот язык так, как в незапамятные времена знал его наш народ, и как надо знать. Когда я умру, Лемет будет тем, кто не даст позабыться заветной змеиной молви. Возможно, ему тоже удастся воспитать преемника, например, своего сына, и так этот язык, может статься, не вымрет окончательно.
— Ох, ну ты и упрямец зловредный, совсем как наш отец! — вздыхала мама и делала моему измученному языку ромашковые примочки.
— Так дед что ли злой был? — мычал я с примочкой во рту.
— Ужас до чего зловредный, — отвечала мама. — Конечно, не с нами, нас он любил. По крайней мере, так мне помнится, хотя с его смерти прошло немало лет, а я тогда была совсем еще кроха.
— А отчего он умер? — не унимался я. Мне еще ничего не доводилось слышать про деда, и только сейчас я пришел к ошеломляющему выводу, что ни отец мой, ни мать, естественно, не могли взяться ниоткуда, у них тоже наверняка были родители. Только почему о них никогда не говорили?
— Железные люди убили его, — сказала мама, а дядя Вотеле добавил:
— Не убили, а утопили. Отрубили ему ноги и бросили в море.
— А другой дед? У меня должно быть два деда!
— Его тоже убили железные люди, — сказал дядя Вотеле.
— Во время одной большой битвы, это было задолго до того, как ты родился. Наши отважно бросились сражаться с железными людьми, но их разбили в пух и прах. У них были слишком короткие мечи и слабые копья. Но не в этом дело, ведь мечи и копья никогда не были оружием нашего народа, наша сила в Лягве Полярной. Разбуди мы Лягву, она бы вмиг заглотила железных людей. Но нас осталось слишком мало, многие уже обосновались жить в деревне и не пришли нам на помощь, хотя их и просили об этом. Да если б они и пришли, что с них толку, ведь они уже не помнили заветных змеиных заклятий, а Лягва Полярная поднимается лишь на зов тысяч людей. Так что нашим мужам не оставалось ничего иного как сражаться с железными людьми их же оружием, а это заведомо гиблое дело. Чужое никому не приносит ни счастья, ни удачи. Наших наголову разбили, а их жены, в том числе и обе твои бабки, вырастили детей и померли затем от тоски.
— Нашего отца, понятное дело, не убили, — уточнила мама. — К нему и приблизиться никто не рискнул, у него же зубы ядовитые.
— Как это — ядовитые зубы?
— Как у гадюки, — пояснил дядя Вотеле. — У наших прародителей у всех были ядовитые зубы, но со временем люди позабыли змеиную молвь, и ядовитые клыки повыпадали. В последнюю сотню лет они встречаются очень редко, я так даже не знаю никого, у кого б они были, но у нашего деда ядовитые зубы были, и он беспощадно уязвлял своих врагов. Железные люди боялись его страшно, стоило ему ощериться, как они разбегались в разные стороны.
— А как же они его поймали?
— Да приволокли камнеметательную машину, — вздохнула мама, — и стали метать в него камни, пока не сбили. Тогда железные люди, вопя от радости, связали его и, отрубив ноги, бросили в море.
— Железные люди ненавидели твоего деда и боялись его ужасно, — сказал дядя. — Он и вправду был нрава дикого, и в его жилах кипела горячая кровь наших предков. Если б все мы оставались такими же, железным людям нипочем бы не свить себе гнездо на нашей земле — да им бы глотки перегрызли, обглодали до самых костей! Но люди и народы, увы, вырождаются. Выпадают зубы, забывается язык, — и в конце концов остается только смиренно горбатиться в поле и жать серпом злаки.
Дядя Вотеле сплюнул и уставился перед собой в пол с таким жутким лицом, что я подумал: дикая кровь крутого деда все еще течет в жилах его сына.
— Отец, уже в воде, кричал так страшно, что железные люди удрали в свой замок и позакрывали все ставни, — завершила мама эту печальную историю. — С тех пор, почитай, лет тридцать прошло.
— Из-за одного только этого тебе надо выучиться заветным змеиным заклятьям, — сказал дядя. — В память о твоем отважном деде. Клыки мне тебе не вживить, но языком шевелить научу. Выплюнь-ка что ты там жуешь и начнем с самого начала.
— Дай ему хоть передохнуть! — взмолилась мама.
— Ничего, — сказал я, изо всех сил стараясь не подать виду. — Язык у меня не так уж и болит. Я вполне могу учиться.
Утверждать, будто зубрежка змеиных заклятий тут же заслонила все мечты о веретене, о граблях и лопате для хлебов, было бы неправдой. Временами я думал о чудесах, виденных в доме деревенского старосты Йоханнеса и его дочки Магдалены, даже попытался тайком смастерить лопату для хлебов; о том, чтобы соорудить веретено, я не помышлял, оно казалось мне предметом из потустороннего мира, изготовить который своими руками обычному человеку не дано. Да и хлебная лопата получилась у меня не очень-то — какая-то кривая-косая, занозистая. Делать с ней было нечего, принести ее домой я не решился, и она так и осталась валяться в зарослях.