— Мне уже холодно, — сказал я.
— Уже? — обронила Магдалена. — Тут в лесу у меня нет постели, где отогреть тебя. Здесь твой мир, оборотень, и твоя постель. Здесь мне надо спросить, есть ли в твоей постели место для меня.
— Всегда, — заверил я, и действительно, места нам хватило.
29
— Пойдешь со мной? — спросила Магдалена, когда мы потом одевались.
— Да, пойду, — ответил я. Почему бы и не пойти? Мне не хотелось оставаться в лесу. Вернуться домой казалось мне совершенно невозможным, особенно теперь, после того как впервые после смерти Хийе я встал с постели и тотчас переспал с деревенской красавицей. Я представил, как мама и Сальме уже поджидают меня. Глаза их полны сострадания и печали, они наперебой рассказывают мне обо всем, что случилось после той чудовищной свадьбы, рассказывают, как сожгли труп Хийе, возможно, захотят даже показать мне остатки погребального костра, а тут я возвращаюсь уже от другой женщины, я пропах ее запахом и чувствую себя последним подонком. Это ужасно, я не перенес бы подобной муки. У меня ком в горле встал, едва я представил мамины заплаканные глаза, ее скорбный взгляд, который наверняка будет преследовать меня ежедневно; это захлестывающее сочувствие, что хлынет на меня дома. Я не хотел, чтобы меня жалели, и в деревне этого можно было не опасаться. Там никто не стал бы мне сочувствовать. Ни одна душа не знала, что я, несчастный, в день свадьбы лишился жены. Это была возможность скрыться от собственной лихой славы и тоски.
К тому же я по-прежнему желал Магдалену. Я понимал, что это подло и мерзко, следовало бы остаться верным памяти Хийе, но поскольку я и так повел себя как похотливый медведь, терять мне было нечего. Переберусь уж в деревню, затеряюсь среди этих тупоголовых землепашцев, буду давиться этим отвратительным хлебом и трудиться в поле как последний дурак — и поделом мне. Это мне в наказание. Я больше не Лемет, а кто-то другой — безымянный деревенщина; у меня новая жизнь, новая одежда и новая жена. Лемет умер вместе с Хийе, в деревне будет жить какой-то недотепа, такой же придурок, как и его соседи.
Да, это единственная возможность. Откажись от нее сейчас, да я сдохну в лесу от досады — из-за того, что предал Хийе, из-за того, что отказался от соблазнительной красоты Магдалены, которую она сама так щедро мне предложила. Всё равно — как прежде мне не жить, это невозможно, так что надо круто все изменить.
Я страшно боялся, что вдруг в последнюю минуту из зарослей появится Инц, или моя мама, или Мымми, или кто-то из зверолюдей и скажет что-то, и даже если не скажет, то увидит меня, а мне не хотелось, чтобы кто-то из лесных обитателей видел меня. Мне хотелось исчезнуть бесследно и разом избавиться от прошлого, как ящерица, которая сбрасывает хвост и опрометью кидается куда глаза глядят.
— Пошли, — сказал я Магдалене. — Я люблю тебя и навсегда останусь с тобой. Мы никогда больше не вернемся в лес.
— Ты такой славный, — ответила Магдалена, сияя улыбкой. — Я знала, что согласишься. Ты будешь учить моего ребенка, правда? И будешь беречь его, как своего собственного.
— Договорились, — подтвердил я. Я и впрямь был готов к этому. Разговоры Магдалены про каких-то богов, сатану и Иисусов, понятное дело, полная чушь, я ничего не понимал в этой чепухе, но вправду хотел стать отцом ее ребенку. Мне вспомнился разговор с дядей Вотеле о змеиных заклятьях, о том, что однажды настанет время, когда мне предстоит обучить преемника, как он обучил меня. Только в таком случае змеиная молвь не сгинет, только так я не останусь последним, кто понимает заветные змеиные заклятья. Мне нужен ребенок, с кем поделиться всеми известными мне премудростями, и где взять такого ребенка, как не в деревне. В лесу детей нет, и теперь совершенно ясно, что никогда больше они там не народятся. Хийе умерла, лес вымирает, но заветные змеиные заклятья еще живы, пока жив я, и мне хотелось, чтобы они жили хоть немножко дольше меня.
Меня нисколько не заботило, что отец ребенка Магдалены железный человек, я не питал никакой ревности к этому звякающему существу, от которого за одну ночь Магдалена понесла. Если уроки мои пойдут впрок, в один прекрасный день ребенок Магдалены с помощью одного-единственного тихого змеиного заклятья поставит отцовского коня на дыбы, а затем сломит шею старому железному человеку. Если надежды Магдалены исполнятся и ее сын, покинув родную деревню, действительно отправится странствовать по белу свету, то моя змеиная молвь поможет ему кое-чего добиться. Мне же по собственному опыту известно, насколько беззащитны люди, не знающие заветных змеиных заклятий, если напасть на них. Мне захотелось сделать этого ребенка своим преемником, подарить ему замечательное секретное оружие, воспользоваться которым сможет в мире только он. Вот единственная мысль, единственная цель, которую еще могла иметь моя жизнь.
Я поплелся вслед за Магдаленой в деревню, так и не оглянувшись. С лесом было покончено, мне никогда не придется больше встречаться ни с матерью, ни с сестрой. Я знал, что это наверняка огорчит их, но им придется смириться. По-честному, при справедливом ходе вещей мне следовало умереть в горячке, мое исцеление было бессмысленно и непонятно. Я не мог продолжить с того, где я остановился на полпути до болезни, даже с того, куда я добрался той ночью, когда я вызволил Хийе из рук ее отца. Все слишком изменилось, и найти начало нужного пути уже не удастся. Он затерялся, и единственно возможным представлялось соскочить с прервавшегося пути в заросли. Так я и поступил. Я увидел перед собой дом Йоханнеса и глубоко вдохнул, словно собираясь нырнуть.
Йоханнес приветствовал меня, на его взгляд, исключительно ласково.
— Бедный малый, — сказал он. — Ты так исхудал, так изможден. Но твоим лишениям теперь конец. Заходи в дом, я дам тебе хлеба. Ешь, сколько захочется, потому как, слава Богу, хлеба у нас вдоволь.
Я натянуто улыбнулся, а сам подумал: «Вот так оно и начинается». Стоит только ступить за их порог, как они тотчас начинают пичкать тебя хлебом. Но я свой выбор сделал, я готов был задохнуться. Я не пришел в деревню наслаждаться жизнью, лакомиться, если не считать Магдалены, так что у меня были все причины позабыть об иных удовольствиях. Похожий на мох хлеб самая что ни есть подходящая еда — достаточная, чтоб поддержать жизнь, а большего мне и не надо.
— С удовольствием отведаю хлеба, — сказал я Йоханнесу.
Мне протянули свежий ломоть, я откусил кусок и, не прожевав, давясь, проглотил его, словно хотел как можно скорее набить себя чем-то чужеродным, чтобы через это стать новым существом. Йоханнес же, естественно, приписал мою жадность на счет безумного голода и, сочувственно глядя на меня, вздохнул:
— Как, должно быть, тяжко тебе было жить в лесу. Бедный малый! Что ж ты раньше не остался у нас? Но на этот раз ты ведь не уйдешь, к тому же зима на носу. Ты же сгинешь в лесу от холода и голода.
Я представил себе змеиное логово и громадный белый камень, лизать который было так сладко, и ту сладостную истому, что охватывает тебя, и долгий сладкий сон. Я знал, что больше зимовать к змеям не пойду, — последний жалкий человечишко посреди живучих и успешно плодящихся змей. Я не желал быть бедным родственником, не собирался изображать из себя редкость, чудом дожившее до наших дней странноватое существо. Всё кончено, наш род вымер.
— Да, больше я не уйду, — сказал я Йоханнесу. — Остаюсь здесь.
— Правильное решение, — одобрил Йоханнес. — Для начала подыщем тебе какое-нибудь жилье, а со временем сам поставишь себе избу.
— Отец, Лемет остается у нас, — заявила Магдалена. — Он будет моим мужем.
У старосты Йоханнеса челюсть отвисла.
— Деточка, вот так новость для меня… — забормотал он. — Почему же именно он? На тебя ведь многие заглядываются, из нашей же деревни ребята, ты их с детства знаешь. Ты всегда воротила от них нос, говорила, что за деревенщину не пойдешь… А этот тут так вообще из лесу.
— Вот именно! — воскликнула Магдалена. — Зачем мне выходить за землепашца, который не знает и не умеет ничего, кроме того, что перенял от рыцарей да монахов? Я желаю делить постель не с подмастерьем, а с самим мастером, вот я его и нашла — ты же знаешь, отец, чей ребенок растет во мне и кем он станет!
— Как не знать, — сказал Йоханнес и поглядел на живот Магдалены с такой нежностью, что мне вспомнился рассказ о том, как в юности деревенский староста делил постель с каким-то епископом. Уж не надеется ли бедный старикан и сам забеременеть, подумал я ехидно. Какое, должно быть, для него разочарование, что даже его возлюбленный Бог не может сделать так, чтобы мужики беременели и рожали детей от чужеземцев. Но я ничего не сказал, ведь мне, по всей видимости, предстояло жить под одной крышей с Йоханнесом, так что глупо в первый же день рассориться с ним.
— Я прекрасно понимаю тебя, — сказал Йоханнес. — Ты в меня, дочка, и метишь высоко. Это великое дело, что ты познала настоящего рыцаря, такого опыта нет ни у одной девицы в нашей деревне, и я горд за тебя. А Лемет? Ты погляди на него! Он же дикарь!
Меня удивило, что он не стесняется говорить так в моем присутствии, но, вероятно, старикан считал меня настолько оголодавшим, что все мое внимание приковано к хлебу.
— Отец, у меня на то свои причины, почему я выбрала Лемета, — сообщила Магдалена. — Ладно, пусть ты и считаешь его дикарем, но в любом случае он особенный.
— Особенный-то особенный, только эта особенность ничего не стоит, — стоял на своем Йоханнес, глядя на меня с явным неодобрением. — Я ничего не скажу, он наверняка может стать стоящим землепашцем, научится пахать и сеять, но сейчас-то он никто. Он жил зверем. Он даже не крещен. Магдалена, это глупость!
— Отец, я знаю, что делаю, — сказала Магдалена и гордо выпрямилась. — Не забывай, что я мать будущего рыцаря! Отец, ты в свое время много путешествовал, много повидал на свете, а теперь ты старик, и я лучше разбираюсь в новом мире. Мне нужен именно Лемет, и никто другой. Он станет отцом моему ребенку. Он для этого лучше всех подходит.