Она посмотрела на меня — свысока, оценивая, но тут же улыбнулась, словно извиняясь.
— К тому же я люблю его, — проворковала она, села рядом со мной на скамейку и обняла за шею. — Отец, даже не спорь. Это дело решенное.
— Ладно, — вздохнул Йоханнес. — Пусть остается. Места у нас хватает, я же не из-за этого, просто… Так и быть. Я нынче все равно в монастырь собирался сходить, посоветоваться со святыми отцами насчет волков-оборотней. Так что заодно договорюсь и насчет крещения. Лемет ведь должен стать крещеным, его следует наречь христианским именем. Он должен усвоить Божье слово и заповеди, данные людям Господом.
— Никакого Бога, — заявил я. Пусть я готов был давиться хлебом, жать в поле злаки, крутить ручной жёрнов и заниматься всякой прочей ерундой, перенятой деревенскими у иноземцев, но от Бога мне хотелось держаться подальше. Меня воротило от всех этих духов-хранителей, иисусов и прочих выдумок. Они мне опротивели еще в лесу и никуда не делись и в деревне, только стали называться иначе, по-прежнему оставаясь пустопорожними невидимками. Я не желал ничего слышать об этих глупостях, они напоминали мне про Юльгаса и про то, что мне удалось снести ему лишь полголовы. Я уничтожил священную рощу, чтобы никогда ее не видеть, и я не собирался ходить в церковь, единственное отличие которой от рощи в том, что вместо Юльгаса там голосят монахи. Возможно, это и впрямь современнее, но для меня разницы в том не было.
— Как так — никакого Бога! — взвился Йоханнес. — Я не потерплю, чтоб под моей крышей жил нехристь-язычник. Это немыслимо! У нас христианская деревня, мы люди крещеные, часть христианского мира, пусть пока еще бедные и немножко отсталые, но над нами простирает свою длань Папа, который живет в святом городе Риме. Ты должен пройти крещение и принять правильную веру, ты должен ходить в церковь и выучить Божьи заповеди!
— И не подумаю, — сказал я. — Послушай! Я готов выполнять любые работы, возделывать землю и печь этот самый хлеб, пусть он и невкусный, но наполняет желудок, его можно пощупать и попробовать на зуб, то есть он вполне всамделишный. Но новые духи-хранители мне ни к чему! Я столько натерпелся в лесу из-за этих выдумок, с меня хватит!
— Я же не о духах-хранителях говорю! — воскликнул Йоханнес. — Духи-хранители, само собой, приносят человеку одни только несчастья, ведь они служат сатане. От них действительно надо держаться подальше. Я говорю о Боге, который хранит нас!
— Староста, я всю жизнь прожил в лесу, и я говорю тебе — нет в природе никаких духов-хранителей! Нечего их бояться, бояться надо людей, которые в духов верят. И с твоим богом та же история. Просто это новое прозвание духов, какое им дали монахи, точно так же, как они готовы окрестить меня. Что это изменит? Я все равно останусь самим собой, как вы меня ни назовите, и точно так же нет никаких духов-хранителей, как вы их ни зовите. Мне не до ваших игр.
— Это не игра! — закричал Йоханнес, поднимаясь. — Выбирай — или ты примешь крещение и станешь христианином, как все в нашей деревне, или отправишься обратно в лес. Я не допущу, чтобы среди нас жил язычник, ни в коем случае!
— Отец! Замолчи! — закричала теперь Магдалена. — Незачем Лемету идти в церковь, раз он не хочет. К чему крестить его. Я хочу его именно таким, как он есть.
— Он же язычник! — орал Йоханнес. — Все язычники служат сатане!
— Отец, ты не находишь, что иногда нам может понадобиться и помощь сатаны? — спросила Магдалена. — Ты что — считаешь, бог всемогущий? Сегодня вот освященный пояс не спас наших овец. Может, в данном случае было бы правильнее обратиться к сатане?
— Деточка, то, что ты говоришь, страшный грех! — пробормотал Йоханнес, побледнев. — Сатана никого не может защитить, он способен только разрушать и нападать. Вот увидишь, я еще сегодня схожу к святым братьям, и они дадут мне средство уничтожить проклятого оборотня, который прикончил наших овец.
Магдалена с опаской взглянула на меня, видно, испугавшись, не может ли средство монахов действительно извести меня, волка-оборотня. Я улыбнулся ей, и она, похоже, успокоилась. Какие же они глупцы! Магдалена хоть красавица, но старосту Йоханнеса ничто не извиняет. На меня внезапно навалилась страшная тоска. Магдалена и ее отец продолжали спорить о том, что может бог и чего не способен сделать сатана, или наоборот. Я не мог уследить за этими бреднями. Насколько отличались от этого наши разговоры с Хийе! Мне вдруг стало так жалко себя, хоть плачь. Но отступать было некуда. Вот торчу я тут среди современной глупости, и торчать мне тут по гроб жизни. В эту минуту мне захотелось, чтобы Магдалена немедленно родила, и ребенок в одночасье вырос, чтобы я мог начать учить его змеиной молви. Я знал, что я с моими надеждами ничуть не умнее деревенских с их богами. Сверхъестественного ничего нет, все происходит по законам природы, рождения и смерти случаются в свое время.
— Ну? — спросил я устало. — До чего договорились? Мне остаться или вернуться в лес? Что скажешь, Йоханнес?
Я смотрел в красную от раздражения физиономию деревенского старосты, и вдруг у меня мелькнула заманчивая мысль — а не убить ли его просто и закончить тем самым этот нелепый спор, изготовить из его черепа чашу и зажить себе с Магдаленой, не слыша дурацкой болтовни чокнутого старика. Но я пришел в деревню не воевать — я пришел сюда похоронить себя, и я подарил старосте жизнь. Я ждал ответа, слыша, как Йоханнес задыхается от ярости, — но он не сказал ничего, это Магдалена заговорила:
— Конечно, ты останешься здесь, — сказала она спокойно. — Ты мой муж и отец моему ребенку, и ты не обязан становиться христианином. Христиан и без того в нашей деревне хватает — если бы мне захотелось найти себе мужа среди них, он бы у меня давно уже был. Я захотела тебя. Слышишь, отец? Я хочу Лемета, и мой ребенок — ребенок от рыцаря, в жилах которого течет кровь Иисуса, не забывай об этом! — тоже хочет Лемета.
— Ладно, — сказал Йоханнес, и мне показалось, что слышу, как он скрипит зубами. — Пусть остается. Но я говорю тебе, Магдалена, он принесет в наш дом беду! Бог не простит нам, что мы дали кров язычнику, он накажет нас. Нельзя служить двум господам! Я всю свою жизнь был раб божий, и он благословил меня за это, как благословил всех людей и народы, что смиренно служат ему, и даровал им власть и силу. Магдалена, одумайся, пока не поздно! Я не желаю этому парню зла, я хочу, чтобы и у него тоже был могущественный господин, кому служить, и кто воздает ему за это.
— Я никому не служу, — сказал я. — Мне не нужен господин, и уж подавно я не стану придумывать его себе.
— Ладно, но знай, ты единственный и последний язычник в нашей деревне! — возвестил Йоханнес.
Я промолчал. Что сказать? Я уже свыкся с мыслью, что я последний. Везде и во всем.
30
Вечером Магдалена позвала меня на качели. На мне были уже не старые мои звериные шкуры, Магдалена стянула их с меня, а взамен дала какие-то старые отцовские вещи. Они были вполне ничего, но не лучше моей прежней одежды — и было вполне ясно: чтобы изготовить их, потребовалось немало труда, тогда как приличные звериные шкуры у нас в лесу оставались после каждого обеда.
Первым на качелях мне встретился прежний мой приятель Пяртель, которого теперь звали Петрусом, и его дружки Якоб и Андреас, с которыми я когда-то виделся возле монастыря. Кроме них было еще полно деревенских парней и девок, они качались, сидели вокруг костра или гонялись друг за дружкой.
Было видно, что к Магдалене в этой компании испытывают большое уважение. Если ребята в порядке вещей таскали девок за волосы и пытались задрать им подол, то в отношении Магдалены никто ничего подобного себе не позволял. Девки старались держаться поближе к ней, ловили каждое ее слово и порой задавали робкие вопросы. Казалось, больше всего они боятся опозориться перед Магдаленой, сморозить какую-нибудь глупость. В свою очередь Магдалена относилась к ним с материнской строгостью и никогда не забывала в подтверждение своих слов подчеркнуть, что она носит в себе ребенка от рыцаря. Всякий раз, когда она вспоминала об этом, девки восторженно перешептывались.
Ребята, напротив, держались от Магдалены на почтительном расстоянии и лишь косились на нее, примерно так, как маленькая ласка жадно следит за тем, как рысь поглощает свою добычу, облизывается, но тем не менее не рискует приблизиться, потому как знает — эта добыча не про нее. То, что Магдалена переспала с рыцарем, сделало ее для всех для них недостижимой, и я мог испытывать спесивое удовлетворение оттого, что я единственный, кому доступно освященное таким манером тело.
Мое появление на поляне с качелями было встречено любопытными взглядами и сдержанным гомоном, но поскольку Магдалена гордо держала меня за руку, девки тотчас решили: раз уж переспавшая с рыцарем умница-разумница Магдалена водится с парнем из леса, то это, должно быть, последний писк моды, и наперебой поспешили познакомиться со мной. Ледяным взглядом и несколькими резкими словами Магдалена отпугнула их. Всем своим видом она дала понять: дикарь, конечно, модно, но иметь его могут лишь избранные — те, с кем соблаговолил переспать иноземец.
Я оставил девушек и пошел поздороваться с Пяртелем, вид его пробудил во мне милые детские воспоминания, питая обманчивую надежду, что исчезнувшие из нашей жизни люди все-таки есть где-то, пусть изменившиеся, пусть сменившие имя, как и Пяртель-Петрус. Увы, я знал, что это касается его одного, и по-честному, Пяртель ничуть не порадовал меня.
Пяртель поздоровался со мной довольно-таки равнодушно, но не от какого-то недружелюбия, а оттого что Андреас нашел где-то помятый рыцарский шлем. Его передавали теперь из рук в руки, примеряли и рассматривали с замиранием сердца.
— Я знаю, это испанская сталь, — сказал Якоп, постучал осторожно ногтем по шлему и улыбнулся счастливой улыбкой, когда шлем звякнул в ответ. — Какая работа! Умеют же!
— Никакая это не испанская сталь, — возразил какой-то толстяк, взял шлем и помял своими ручищами. — Это немецкая работа. Очевидная вещь, кто ж работу немецких мастеров не знает!