— Мама, в чем дело? Ты куда? — бросил я ей вдогонку.
Я даже пустился вслед за ней, но она исчезла. Найти ее в лесной чаще было невозможно.
Я вернулся в пещеру, поговорить с гадюками, пересчитать детишек Инц, порадоваться за них, что так выросли. Спустя какое-то время появилась и мама.
— Мама, ты куда пропала? — спросил я и тут заметил ссадину на ее щеке, кое-где порванную одежду.
— Ничего, ничего! Всё в порядке, — замотала головой мама.
— Как же в порядке, у тебя щека в крови! Напал на тебя кто?
— Ах да ничего особенного, просто царапина, — возразила мама и утерла кровь рукавом. — Да кто ж тут нападет на меня, я же у себя в лесу! Просто упала.
— Откуда упала? — удивился я.
— Да с дерева. Поскользнулась на ветке, старею, — как бы извиняясь, объяснила мама. — Раньше я что белка по деревьям скакала, хоть на какое высокое дерево.
— Мама, с какой стати ты на дерево полезла? Не понимаю, мы столько не виделись, я прихожу, а ты на дерево лезешь.
— Хотела достать тебе совиных яичек, — призналась мама, доставая из кармана два крупных красивых яичка. — Ты же в детстве так любил их, всё то время, пока тебя не было, я думала: вот вернется мой сыночек, угощу его совиными яичками, как бывало, когда он еще маленький был. И вот ты пришел, а у меня ни одного совиного яичка нет! Вот я и бросилась добывать их — тут неподалеку есть совиное гнездо, да вот незадача — впопыхах сорвалась и грохнулась наземь. Хорошо ещё, что яичек в кармане не было, а то бы побились. Снова взобралась и достала-таки яички. Вот, сынок, это тебе.
Я взял из маминых рук яички, забыв даже поблагодарить ее. Мама все еще терла щеку — ссадина была глубокая, и кровь сочилась не переставая.
— В кои-то веки появился сыночек после долгого отсутствия, а я, дура набитая, вся в крови! — бормотала она в сердцах. — Вот недотёпа! Прости меня, Лемет, я понимаю, как это противно, когда я так вот, с ободранной щекой…
— Мама, да что ты такое говоришь! Это я у тебя должен прощения просить, что столько пропадал. Понимаешь…
— Да понимаю! Лемет, всё я понимаю. Бедняжка ты мой…
Она присела рядом, обхватила меня, всхлипнула и спросила:
— А почему ты совиные яички не пьешь? Ты больше не любишь совиные яички? В деревне еда вкуснее?
— Мам, ну что ты! Как ты вообще можешь спросить такое? Ничего вкуснее совиных яичек не бывает!
— Так выпей их! — упрашивала мама. — Сейчас они самые вкусные.
Я пробил в яйце дырочку и высосал его. Мама смотрела на меня с печалью и удовлетворением.
— Хоть совиным яичком могу тебя угостить, деточка, — сказала она. — Даже если все кругом пропадет пропадом, мама тебя накормит.
Она еще раз провела рукавом по окровавленной щеке и решительно встала.
— Выпей и второе яичко и приходи есть, — сказала она. — Запеченная лосятина ждет тебя, хороший мой.
32
Просто смешно, с каким постоянством всё в моей жизни шло наперекосяк. Это напоминает мне птицу, которая вьет себе гнездо высоко на дереве, но в тот миг, когда она садится высиживать яйца, дерево падает. Птица перелетает на другое дерево, начинает все по новой, откладывает новые яички, высиживает их, но в тот самый день, когда вылупляются птенцы, поднимается буря, и это дерево тоже трескается пополам.
Теперь, задним числом вспоминая свою жизнь, я бы сказал, что такое невозможно, если б не знал, что так все это и случилось. Обычно ведь так не бывает. Но в том-то и дело — я жил жизнью необычной. Вернее, жил, старался жить, — но мир вокруг изменился. Образно говоря, там, где прежде была суша, теперь волновалось море, а я еще не успел отрастить себе жабры, я все еще хватал воздух своими старыми легкими, ни на что не годными в новом мире, и поэтому мне все время не хватало воздуха. Я пытался спастись от наступающей воды и вырыть себе в прибрежном песке норку, но очередная волна сводила на нет мои усилия, пока в конце концов не стало ни норки, ни самого берега. Что я мог поделать? Вот и птица, которой так и не удается высидеть птенцов, потому что сломалось дерево, в том не виновата. Она вела себя так, как тысячелетиями вели себя все птицы, и гнездо она вьет на тех самых дубах, на которых ее предки всегда высиживали птенцов. Откуда ей знать, что век этим дубам вышел, что они прогнили насквозь, что любой порыв ветра посильнее может сломать пополам этих некогда мощных великанов, как сухую хворостину?
В тот день, в змеином логове, мне и впрямь показалось, что я нашел клочок суши, куда вода не дойдет. Мама, сияя от счастья, то и дело подкладывала мне лосятины, а я наслаждался вкуснейшим мясом, какого я давно уже не пробовал, причем это было не обыкновенное жаркое, а приготовленное мамой — ничего вкуснее я и пожелать не мог. Инц и прочие змеи были подле меня, мы болтали о том о сём, и спустя долгие полгода я вновь смеялся.
— Мама, ты так и собираешься остаться жить здесь с Инц? — спросил я.
— Да нет, теперь, когда ты воротился, я, конечно, вернусь домой, — сказала мама. — Одной там просто такая тоска, но вместе с тобой — другое дело. Ты ведь снова будешь в лесу жить?
Я задумался. Вернуться обратно в деревню — да хуже не придумать. Вся тамошняя жизнь, отсюда, из змеиного логова, казалась такой нелепой и чуждой. Сейчас было уже не понять, что же гнало меня каждое утро в поле — растить хлеб, который я не ценил; выполнять работы, которые были не по мне. Такой неестественной жизни, само собой, должен прийти конец.
Но бросать Магдалену и малыша Томаса я не собирался. Особенно Томаса. Но и Магдалену тоже. Она мне нравилась по-прежнему, и я надеялся, что Магдалена простит мне, если впредь я буду только навещать ее — иногда днем, чтобы поиграть с малышом Томасом; а иногда и ночью, чтобы провести время с Магдаленой. В конце концов, она же верит, что я оборотень и хийетарк, и мало ли что. У меня в лесу занятий хватает, она должна понимать это. Она позвала меня для того, чтобы я обучил ее сына древним знаниям, а не для того, чтобы я погонял волов в поле. С этим и деревенские справятся.
— Да, мама, я стану жить дома. Но иногда буду ходить в деревню. У меня там кое-какие дела.
Мама торопливо кивнула.
— Да-да-да! Конечно, конечно! — обрадовалась она. — Поступай как знаешь. Ты в нашей семье единственный мужик, тебе и решать. Не бойся, я тебе перечить не стану. Если надо, можешь в деревне и на подольше оставаться, я тебя беспокоить не стану.
— Да брось, какое беспокойство, — смутился я. — Мама, мне и вправду очень хочется жить вместе с тобой. По-честному, так я этой деревней сыт по горло.
Именно в это мгновение Инц ткнулась в меня носом и сообщила:
— Лемет! К нам гости. Твои друзья, похоже, дошли по нашим следам до пещеры и сейчас пробираются сюда.
— Ты деревенских имеешь в виду? Неужто они и здесь мне покоя не дадут!
— Дадут, не бойся, — сказала Инц и засмеялась беззвучно, как водится у гадюк — пасть нараспашку, мощные ядовитые зубы видны издалека. — Не думаю, что они сюда доберутся. Если не хочешь видеть их, сиди себе и не беспокойся. Мы это дело быстренько выясним.
— Нет, я с тобой. Хочу знать, кто это там. Может, и Магдалена с ними… Не хочу, чтобы с ней что случилось.
— Тогда тебе лучше с нами, мы ведь твою Магдалену в лицо не знаем, мало ли что, — согласилась Инц. — Пошли, поглядим на гостей.
Мы поползли по лазу ко входу, я — на карачках, гадюки впереди меня и по бокам. Довольно скоро послышались голоса. Кто-то произнес:
— Интересно, сколько еще ползти?
— Тьма-тьмущая, страх-то какой, — произнес женский голос, по-моему, Катаринин.
— Не бойся, — сказал кто-то третий, кажется, Андреас. — Ничего с нами эти гады не сделают, ведь на всех на нас святой крест. Как только этого змеиного короля увидим, хватаем корону и наутёк.
— Наверняка он станет преследовать нас, — предположил первый голос, который, по-моему, принадлежал Якопу.
— Не станет, — отозвалась Катарина. — Монах говорил, что стоит стянуть со змеиного короля корону, как он тут же обратится в камень.
Я прямо охнул. Бедная дурочка! Это же надо такую чушь придумать!
— А как мы эту корону поделим? — спросил Андреас. — Каждому по трети?
— Мне все-таки больше причитается! — заявила Катарина. — Это я приметила, куда Лемет с этой мерзкой гадюкой исчез, я за ними проследила и заметила, как они сюда в нору залезли.
— Да, только ты не решилась в одиночку преследовать их и позвала нас, — сказал Якоп. — Так что надо на троих поровну делить. Тебе — за то, что обнаружила их, а нам за то, что пришли тебе на помощь и добудем корону. Ты же все равно побоишься сорвать ее со змеиного короля!
— Не побоюсь! — стояла на своем Катарина. — У меня вон и топор с собой. Если эту корону так просто не сорвать, отрублю змею голову, потом можно будет и корону снять.
— Это же та самая девка, которую я сегодня ужалила, — шипнула мне на ухо Инц. — Какой смысл попусту тратить яд и жалить в ногу. Жалить так уж в шею.
Что она и сделала — молнией метнулась из тьмы и впилась Катарине в подбородок. Все трое охотников за короной вскрикнули, но Катарина затихла вмиг.
— Достань святой крестик, помаши им! — кричал Андреас. — Святым крестиком…
В следующий миг отец Инц — громадный красавец змеиный король — бросился на Андреаса подобно падающему дереву и впился ему в лицо, так что ядовитые клыки вонзились в глазные яблоки.
Якоп, который наблюдал это со стороны, завопил неестественно пронзительным голосом и опрометью кинулся к выходу.
Несколько молоденьких гадюк пустились было вдогонку за ним, но отец Инц посчитал это излишним:
— Пусть отправляется в свою деревню и расскажет там, что случилось. Пусть знают, не будут тогда больше беспокоить нас. Вот отребье! Подавай им мою корону! Неужели они и впрямь настолько оголодали, что больше есть нечего?
— Они думают, что будут тогда понимать язык птиц, — объяснил я мрачно. Почему-то я чувствовал себя ужасно неловко, словно и сам был из числа охотников за короной. На вид-то они ничем не отличались от меня.