Потом уже, когда мы ушли, оставив старика дремать возле его пещеры, я спросил дядю Вотеле, известно ли ему что-нибудь про стражников и ключ.
— Слыхал я про это, — сказал дядя Вотеле. — Только думаю, пустая болтовня всё это, вроде того, что несет хийетарк. Ну, про всяких там водяных да русалок. Это такие старые как мир сказки, придуманные только для того, чтобы всё непонятное объяснить простой причиной. Никто же не готов признаться, что он дурак. Лягва Полярная появлялась в небе неизвестно откуда и вновь исчезала незнамо куда. Как же смириться с этим! Человек не выносит, что есть на свете вещи ему недоступные. Вот и придумали каких-то стражников, которые вроде бы знают, где тайное логово Лягвы, и про ключ, который якобы приведет туда. Подобные россказни утешают людей — хотя они и понятия не имеют, где спит Лягва, но есть какие-то люди, которым это известно, а с помощью сказочного ключа и они могут обнаружить эту таинственную пещеру. Благодаря подобным сказкам мир кажется куда проще и яснее.
— Но никто ведь не знает, где взять этот ключ, — сказал я.
— Да, но и про это есть легенда, которую старик тебе не рассказал, — ответил дядя Вотеле. — Мне доводилось слышать, будто в день летнего солнцеворота, когда солнце дольше всего стоит в небе, расцветает папоротник, и именно его цветок и есть тот ключ, что помогает найти дорогу к Лягве.
— Разве папоротник цветет?
— Конечно, нет. Папоротник не цветет никогда, но ведь так приятно верить, что достаточно в ночь солнцеворота поплутать по лесу и отыскать цветущий папоротник, как заветный ключик окажется в твоих руках. Конечно, обнаружить цветущий папоротник дело нешуточное, и в сказке говорится, что цветок этот найти удается очень редко, но даже скудная надежда куда приятнее, чем знать, что место обитания Лягвы Полярной не найти, хоть ты тресни. Человеку хочется иметь хотя бы крохотную лазейку, ему никак не примириться с неизбежным.
В этом дядя Вотеле был прав, ведь и я не мог примириться с этим. Я, естественно, очень уважал дядю и верил всему, что он говорит, но поскольку мне ужас как хотелось отыскать Лягву, то я уверил себя, что на сей раз он ошибается. А вдруг ключ все-таки есть! Верить в это было куда интереснее, чем поверить словам дяди. И так как ночь солнцестояния была уже совсем близко, я рассказал Пяртелю про все, что слышал, и позвал его искать цветущий папоротник. Пяртель тотчас согласился, а Инц, напротив, отказался.
— Глупости это, — сказал он. — Папоротник никогда не цветет, это любая змея знает.
— Но в ночь солнцеворота! — убеждал я скорее себя, чем его.
— И в ночь солнцеворота тоже, — сказал Инц. — Это же смешно. Как ты можешь верить в эти бредни? С тем же успехом ты мог бы верить, что в ночь солнцеворота волки могут летать или у змей отрастают ноги. Природа остается сама собой, какая бы ночь ни настала.
Умом-то я, конечно, понимал, что Инц прав, но дурацкое желание найти ключ к Полярной Лягве заставляло меня стоять на своем.
— Во всяком случае, я пойду искать его, — заявил я. — По-твоему, так и Лягвы Полярной нет?
— Лягва Полярная есть, — сказал Инц. — Она была еще до того, как в лесу появилась первая гадюка, и жить она будет вечно. Так мне отец сказал. Не знаю, где она спит. Ни одна змея не знает, и узнать это не поможет ни одно змеиное заклятье.
— Но есть же стражники и ключ! — не сдавался я и рассказал, что слышал от старика, похожего на скелет.
— Может быть, — согласился Инц. — Вдруг какие-нибудь люди и обнаружили Лягву, не знаю. Гадюки знают много такого, что неизвестно людям, как знать, может, и люди дознались до чего-то, о чем мы не имеем понятия. Но уверяю тебя, наверняка этот ключ не цветок папоротника. Цветка папоротника просто-напросто не бывает, и заниматься его поисками может только законченный дурак.
— Я все-таки пойду! — заявил я воинственно. Инц насмешливо пожелал мне удачи и уполз домой. А мы с Пяртелем стали ждать ночи солнцеворота.
Не стану в подробностях описывать эти затянувшиеся до утра поиски, мне о них сейчас и вспоминать неловко. Единственным оправданием нашей глупости может служить лишь то, что мы были еще мальчишками. Мы проделали долгий путь, мы разворошили все попадавшиеся нам на пути папоротники, предполагая, что цветок, возможно, совсем малюсенький, и заметить его можно только вблизи. Но мы ничего не нашли. И не могли найти. Ни один папоротник не расцвел, и утро застало нас лежащими возле какого-то упавшего дерева. Ноги наши прямо гудели, и все тело от бессонной ночи ломило и ныло.
Тут нас и обнаружил Мёме. Вернее, это мы обнаружили его. Как водится, появления Мёме мы и не заметили, просто вдруг оказалось, что он лежит по другую сторону ствола и спрашивает:
— Ребята, винца не желаете?
В какой-нибудь другой обстановке мы, возможно, из любопытства даже попробовали бы запретного деревенского напитка, ведь мы были вдвоем, а вместе смелее и в воду прыгнуть в незнакомом месте, и сделать то, что дома запрещено. Но в то утро мы слишком устали и только бессильно замотали головами.
— Что это вы тут в такую рань делаете? — спросил Мёме. — По-моему, вы живете довольно далеко отсюда.
— Мы искали цветок папоротника, — сказал Пяртель, хотя я и пихал его локтем. Я готов был уже поверить дяде Вотеле и Инцу, что папоротник расцветает только в сказках, и мне было неловко признаться, что всю ночь напролет мы таскались по лесу из-за такой глупости.
Как я и опасался, Мёме разобрал смех, пока он не поперхнулся глотком вина.
— Цветок папоротника! — снова зашелся он смехом, откашлявшись. — А зеленую лису вы не искали? В здешней чаще, я слыхал, и такое видывали.
— Мы думали, что цветок папоротника — это ключ, — стал объяснять Пяртель, не обращая внимания на мои тычки или не понимая, в чем дело, или считая, что я просто дергаюсь от усталости. И он рассказал Мёме про всё.
Мёме перестал смеяться, только хмыкал презрительно.
— Мы просто хотели попробовать, — стал я оправдываться.
— Понятно, что это чушь, наверняка никакого ключа просто нет.
— Этого я не говорил, — неожиданно резко заметил Мёме. — Нет цветка папоротника.
— А ключ? — спросил я.
— Так они говорят, — снова пьяным голосом сказал Мёме. — Только искать его бесполезно. В нужное время он сам окажется в руках нужного человека.
— Почем ты знаешь? — спросил я.
— Это мне сказала моя слепая бабушка, — сказал Мёме и снова засмеялся и закашлялся. — Еще она рассказывала, что по радуге можно перебраться на луну, а если съесть горсть земли, то превратишься в кукушку. Много чего порассказала мне моя слепая чокнутая бабуля, поди разбери, что правда, а что — нет. Во всяком случае, землю я не ел, потому как стать кукушкой не имею желания. Кукушки вина не пьют и яйца откладывают в чужие гнезда, а я желаю пить вино. Ваше здоровье, ребятки! Уверяю вас, вино на вкус куда лучше мухоморов! Нет, эти иноземцы люди башковитые! Перебирайтесь-ка вы все в деревню, вот где кипит настоящая жизнь! Да здравствуют… Многая лета!
Мы оставили его разоряться под деревом и побрели домой. Встреча с Мёме придала моим мыслям новое направление.
6
Мёме много чего наговорил, но некоторые его слова заставили меня задуматься. Искать ключ — бесполезно, сказал Мёме, ключ сам окажется в руках нужного человека. Естественно! Мое ребячье сердце распирало от гордости, ведь мне казалось, что я понял слова Мёме и уловил их скрытый смысл. Найти таинственный ключ где-то в лесу, во мху, невозможно, это тебе не какой-то гриб или ягода, на которые может наткнуться любой грибник. Это должно быть нечто бережно сохраняемое и хорошо спрятанное, что посвященные в тайну передают друг другу. Старик ведь говорил про стражников! Наверное, они передают ключ из рук в руки. Возможно, его передают по наследству. Пожалуй, это самое вероятное: с какой стати стражнику ни с того ни с сего отдавать бесценное сокровище. Я б ни за что не отдал. Другое дело — в случае смерти. Один стражник помирает, на его место заступает другой.
От волнения я принялся грызть ногти. Я был очень доволен своей сообразительностью, но еще больше меня взволновало знание того, что и я несколько лет назад получил нежданный подарок. Перстень! Само собой, у меня не было никаких причин верить в то, что именно этот подаренный мне Мёме перстень и есть тот самый заветный ключ, который укажет путь к Лягве Полярной. В то же время в том, как перстень достался мне, было столько странного. Почему Мёме дал его именно мне? Мужчины и парни перстней не носили. Куда логичнее было бы отдать перстень какой-нибудь женщине, хотя и они не слишком дорожили украшениями, к тому же в каждой семье таких цацек на каждый палец хватит. Сокровища, добытые в стародавние времена, во времена Лягвы Полярной, в основном были целы и валялись по сундукам. Но этот перстень хранился в кожаном мешочке, он был обособлен от других ему подобных и тем самым отмечен. С моим перстнем наверняка связана какая-то тайна, и я в своем ребячьем азарте был убежден, что это и есть ключ.
Единственное, что еще вызывало во мне сомнения — перстень дал мне Мёме. Почему именно он? Знал ли он, что это за сокровище? Если знал, то почему не оставил себе? Что вообще за человек этот Мёме? Как уже сказано, я его видел только валяющимся где-то и потягивающим вино, а в прежние времена — с мухомором во рту. Он был какой-то липкий, весь в смоле и грязи, глаза мутные и в бровях полно перхоти. Внешность его доверия не внушала. Подари мне этот перстень дядя Вотеле или хийетарк Юльгас, или даже Тамбет (уж он-то ни за что не отдал бы его мне, деревенскому малому), я бы нисколько не сомневался, что это сокровище в каком-то смысле заслуживает внимания. Но в случае Мёме это могла быть и просто хохма нетрезвого человека. Нашел где-то старинный перстень, завернул в лоскуток кожи и вручил мне. И теперь, если я надену перстень на палец в надежде, что он приведет меня к Лягве Полярной, захохочет сойкой.
Поэтому для начала я разыскал дядю Вотеле и попросил его: