― Ох, Павел Андреич…
― Клянусь своим титулом, ещё раз я услышу оханье, и я лишу вас должности! ― воскликнул я.
Папироса в моей руке внезапно вспыхнула и разлетелась снопом искр. Я от неожиданности дёрнул рукой, отбросил её в сторону и спешно начал тушить ногой.
Надавив на пятку, я поморщился от боли. Утренний укус осы давал о себе знать.
― Боже милостивый, ваше Сиятельство, Павел Андреевич, вы в порядке? ― захлопотал Константин.
― В полном порядке! ― недовольно произнёс я. ― Этот день поистине проклят. Другого объяснения у меня нет.
― Может в отпуск?
― Окститесь, Константин! Какой отпуск? Да и бывают ли отпуска у графа? ― я всплеснул руками. ― Вернёмся к нашей беседе. Что с заказом для театра?
― Отменили его. Отменили. У нас вообще дела плохи. Десяток исков на нас поданы в окружной суд, ещё два лежат в судебной палате. Очень плохи дела.
― Будьте добры, Константин, ещё папиросу, ― сердце у меня колотилось, как бешеное, ― иначе я сойду с ума. Судебная палата? Меня пытаются сделать врагом государства? Ну просто восхитительно.
Он вновь открыл портсигар, и я закурил.
― Не переживайте, Павел Андреевич.
Я выдохнул. Проблемы набирались, словно снежный ком и нужно было решать всё в срочном порядке.
― Отправьте все копии бумаг ко мне в имение на Бульварном. ― распорядился я. ― Какие сроки давности?
― Боюсь, что действовать надо незамедлительно, ― тихо произнёс Бенуа, ― В нашем распоряжении три дня, не более.
Я задумался. Пока думал, затянулся папиросой так сильно, что аж закашлялся.
― Всё решим, ― произнёс я, ― Какие заказы ещё остались?
― Местечковые, Павел Андреевич, местечковые.
― Какие⁈
― Пошив для купцов Елисеевых, пошив для графа Победова, ― он выдержал паузу, ― Да и всё.
― Работайте, ― сказал я и бросил затушенную папиросу в мусорное ведро, ― А со своей стороны я всё решу, можете не сомневаться.
― Только на вас вся надежда, Павел Андреевич, ― взволнованно сказал Бенуа. ― дай бог, чтобы всё разрешилось. К вам прислать нашего правоведа?
― Нет необходимости, пусть выполняет свою работу на месте.
Я сказал, что всё решу. Но как именно решать, пока не знал. Единственная зацепка, что крутилась в моей голове ― это вокзал в шесть вечера и разговор с Лесьяной.
Когда я глянул краем глаза исковые заявления, среди них красной нитью тянулась фамилия Романов. Конечно, он напрямую не принимал в этом участия. Но косвенно ― однозначно.
Подозревал я и Беклемишева. Он вполне мог распорядиться так, чтобы имущество Евграфовых постепенно было выкуплено за бесценок. Зачем ему оно было нужно ― другой вопрос.
Но все нити вели на вокзал в шесть вечера. Я мог переговорить с Лесьяной, а она бы уговорила отца перестать вставлять мне палки в колёса.
Впрочем, никаких гарантий этот разговор всё равно не давал.
Я вновь вспомнил о том, как она поступила со мной.
Её письмо, её подарок и вообще постановление перед фактом ― уязвляли мою гордость.
Уезд навсегда из Москвы? Хуже только, если б она пришла с любовником ко мне на порог и сказала, что мы больше не пара.
Если отбросить эмоции и всё, что сегодня произошло, то я обязан ехать на вокзал.
Во-первых, Лесьяна пообещала со мной попрощаться так, как ещё ни с кем и никогда не прощалась.
Означало это только одно ― страстную физическую близость. И я буду лукавить, если скажу, что не желал этого.
На графиню у меня были самые смелые и серьёзные планы. Поэтому походы к иным барышням я себе в последнее время не позволял.
Хотя желающих было хоть отбавляй. Утреннее письмо тому подтверждение.
Но я хотел именно Романову.
Во-вторых, она могла отвести своего отца, а возможно и Беклемишева вместе с ним от моей мануфактуры. Сейчас, когда я нахожусь в бездонной долговой яме, это было бы очень кстати.
На другой чаше весов таинственное письмо и моя уязвлённая гордость.
По всем законам здравого смысла я должен был бы проигнорировать приглашение на Сретенский. Но я вновь и вновь возвращался мысленно к этой идее.
Даже животные, хищнические, физические позывы овладеть Романовой почему-то не могли перекрыть моё любопытство.
― Ген, отец рассказывал ещё что-то про Сретенский бульвар и это письмо? ― спросил я у шофёра.
― О, да, ― улыбнулся шофёр. ― нет, нет, да раз в месяц обмолвится.
― Что говорил?
― Только одно и повторял: «Если бы я, Ген, в тот день решил поехать к Воронцовой вместо Сретенского, то, помяни моё слово, на тебя бы сейчас работал».
Я нахмурился.
― Что он имел ввиду? ― решил уточнить я.
― Он имел ввиду, Павел Андреевич, что ремонтировал бы мобиль по моей указке. Понимаете? В автопарке бы работал чернорабочим. Род Евграфовых бы там и закончился. И вы бы всё потеряли.
Он сделал паузу.
― Но я думаю, что он преувеличивал, ― засмеялся Гена, ― В конце концов, сколько должно быть долгов, чтоб целый род обеднел? Не может быть столько. Так что точно приукрашивал, зуб даю, ― он засмеялся ещё громче, ― А вы знаете, Павел Андреевич, я зубами налево и направо не разбрасываюсь. У меня их мало осталось.
Я смотрел в окно и думал. Думал так много, что аж голова разболелась. Решить было тяжело. В который раз я выругался в голос и закурил ещё одну папиросу.
Ну пусть её поезд уходил хотя бы в семь вечера! Тогда, возможно, я бы успел везде. А так какие-то тиски ей богу. Либо одно, либо другое.
Ещё и посоветоваться не с кем. Давненько я не оказывался в таком положении. Да что уж там. Никогда!
Как отец решал подобные вопросы? Если бы я только знал. Может и не стоило уходить на четыре года служить в шестом стрелковом полку? Тогда бы хоть успел у него чему-то научиться.
Ладно, нет смысла прошлое ворошить. Есть смысл принять решение здесь и сейчас.
Лучше синица в руках, чем журавль в небе.
Глава 2Расколотая луна
― На Сретенский. ― скомандовал я Гене. ― Да поскорее. Мы опаздываем.
Сердце у меня сильно колотилось. А вдруг я только что сделал неверный выбор? Всё ещё можно успеть на вокзал.
Но Гена тоже не стал бы врать. Если отец говорил, что поездка на Сретенский решила проблемы нашей семьи, значит он говорил это не просто так.
Я посмотрел на свою ладонь, она слегка тряслась.
Какой жуткий мандраж. Неужели я и вправду решил выбрать неизвестность? С другой стороны с Лесьяной тоже неизвестность.
Ко всему прочему, что мною двигало всё это время? Лишь таинство близости с ней. Мы никогда не оказывались вместе в постели. И я этого страстно хотел.
Но смогла бы она отвести от меня своего отца и Беклемишева? Далеко не факт. Поэтому на вокзале меня тоже ждала неизвестность. Только с щепоткой долгожданной ночи с графиней, которую я так хотел с первого дня встречи.
Я достал из внутреннего кармана сюртука часы. Ручная работа. Выполнены в мастерской Вензеля. Время без двадцати шесть.
― На вокзал не едем? ― удивился Терентьев, которому ещё двадцать минут назад я сказал ехать на Санкт-Петербургский.
― Нет.
― Кто вас на вокзале ожидал, коли не секрет? ― поинтересовался он.
― Романова. ― коротко ответил я.
― Тяжёлый выбор, тяжёлый выбор. ― задумчиво произнёс шофёр. ― Но знаете, что, Павел Андреевич? Всё к лучшему. Глядишь и приедете к ней в Санкт-Петербург. Там и поворкуете.
― Нет, Гена. Это конец наших отношений, ― закурил я очередную папиросу, ― Тут даже не вопрос любви. Тут вопрос взаимоуважения, ― я посмотрел на него через зеркало заднего вида, ― Впрочем, ты не поймёшь. Это надо всё с самого начала рассказывать.
― Коли дама забыла своё место, ей мягко напомнить надо, ― улыбнулся он, ― Умная ― внемлет, глупая ― скандал устроит.
― А ты знаешь толк. ― не без иронии сказал я.
Я достал из кармана злополучное письмо, что таскал с собой весь день. Ещё раз глянул адрес и время. Всё совпало. Успеваем минута в минуту.
Когда мы оказались в нужном месте, я окинул взглядом доходный дом страхового общества «Империя». Эклектичный, сочетающий в себе готические элементы, модерн и даже местами ар-деко.
Завораживающее здание с потрясающим внутренним двором, хоть и скромным по размерам.
Гена высунулся из мобиля и спросил у случайного прохожего, где находится четвёртый подъезд, тот сказал ехать дальше и повернуть за углом.
Когда я увидел деревянную дверь, выполненную в стиле арт-нуво, моё сердце заколотилось ещё сильнее. Четвёртый подъезд, шестой этаж, квартира шестьдесят шесть.
Я потомственный граф, у меня есть имение на Бульварном, загородная резиденция и целая мануфактура. Почему мне так не по себе? Аж ладони потели.
― Ну что, Павел Андреич, ни пуха! ― радостно сказал Геннадий, ― Вошел и вышел, как говорится. Буду ждать вас тут, ― он принюхался, ― Чувствуете? Где-то здесь пекарня. Разрешите отлучиться, чтобы полакомиться свежей булочкой?
― Разрешаю, ― сказал я, достал платок из внутреннего кармана, вытер руки и лицо.
― Вам прихватить чего?
― Не надо, ― ответил я, ― Потом отужинаю в ресторации.
Да чего же я тянул-то? Надо выйти и подняться. Всё. А вдруг ловушка? Но если бы ловушка, моего отца ещё тогда бы погубили. А вон Гена говорит, что всё в порядке было. Что отец даже рад был.
Ладно. По коням.
Я хлопнул в ладоши, Гена тут же выскочил из мобиля и открыл передо мной дверь.
― Ген, я сам в состоянии открыть дверь.
― Прощения прошу, ваше Сиятельство, привычка. Ваш отец любил, когда ему дверь открывали. Говорил, мол, за что я плачу? Только за извоз? Так дело не пойдёт.
― Да мало ли, что он говорил, ― язвительно ответил я.
― Ох, вы бы так о батюшке не отзывались, человек всё-таки был хороший. Справедливый. Добрый.
― Я своего отца уважаю, ты меня не попрекай тут, ― произнёс я строго, ― Но я ― не он. У меня свои правила.
― Понял вас, Ваше Сиятельство, я могила, лишнего сказал, ― опустил глаза Терентьев.