Я никогда ничего не обещал, не признавался в чувствах и никого не преследовал. Все контакты строились на предельной честности. Есть обоюдный интерес и нет претензий на постоянство – вперед.
Но… трахать жену собственного отца?..
Не настолько я непривередливый.
Однако у дамы был ко мне конкретный интерес. Она не скрывала его при каждой нашей встрече: томный взгляд, прикушенная губа, случайно расстегнувшаяся пуговица на блузке. Эти сигналы я научился считывать в шестом классе. Мне стало любопытно, на что она готова ради секса со мной.
Оказалось – на многое. Элеонора стала писать, звонить и, кажется, реально потеряла голову, потому что не понимать, чем рискует, она не могла.
Берг тоже леваками не брезговал, но, уверен, терпеть подобное от жены точно не стал.
Продолжения я не планировал, поэтому, скоро ее навязчивость стала утомлять. Грубил, угрожал, что солью нашу переписку ее мужу, если не отвяжется. Однако Элю это не остановило. Более того, она купила абонемент и стала ходить в тот же тренажерный зал, что и я.
Пошли слухи, что не удивительно – теперь она клеилась ко мне на глазах у всего города. До Берга они тоже дошли, на что он во всеуслышанье заявил, что его жена порядочная женщина, и если кто и распускает сплетни, то это сам Абрамов, маленький мстительный гаденыш.
Вот тогда я ее и трахнул.
Прямо в раздевалке спортивного клуба. Она сама пришла, чтобы отсосать. Отсосала и там же дала раком.
Знал ли я, что там установлены камеры видеонаблюдения?
Да, знал. Правда, вспомнил о них, когда утром следующего дня начался пиздец. Кто-то отправил записи прямиком Бергу. Меня отпиздили, Элеонору, как шавку подзаборную, выбросили из дома.
Город гудел как улей. Общественное мнение поделилось на два лагеря. Абсолютное большинство встало на мою сторону, считая, что я имел на месть полное право. Гораздо меньшая часть – сочувствовала бедняжке Эле, да и те, я думаю, лицемерно.
Естественно, вся ее страсть ко мне моментально обратилась в ненависть. Она решила, что это я подогнал папаше те записи. Оправдываться я не стал, не имею такой привычки. Комментировать на публику скандальное происшествие – тоже. Объяснять кому-то и доказывать, что никакой мести не было, я посчитал ниже своего достоинства. Уже тогда мне было плевать на чужое мнение.
Знал бы, чем для меня это обернется, поступил иначе.
Бросив взгляд на стоящий на подставке телефон, вижу на экране имя моей бабки. Выкидываю окурок в окно и принимаю вызов.
Вдоль ребер невидимые струны натягиваются.
– Слушаю.
– Здравствуй, Илья. Поговорить нужно.
– Поговорим. – соглашаюсь, не торгуясь. – Скажите, куда подъехать.
– Я в больнице сейчас. – вздыхает бабка. – У Милены.
Прострелившая грудную клетку острая боль на мгновение лишает зрения. Едва не врезавшись в зад впереди едущей тачке, экстренно торможу.
– Я туда же еду. Скоро буду.
Отключившись, бросаю телефон на панель и с силой впечатываюсь в спинку сидения. До скрежета креплений кресла и скрипа кожаной обшивки.
Вчерашнее происшествие показало, что не такой уж я непробиваемый. Слишком много о себе возомнил.
Я видел шок и разочарование в ее глазах.
Я видел ее слезы.
Я видел, как ее машина слетела с трассы.
Я пережил клиническую смерть вчера, клянусь. Задыхался от боли вместе с Миленой и тупо бился лбом в захлопнувшуюся перед носом дверь.
Потом эта авария и озарение – твою мать, пусть она живет!.. Я даже в сторону ее не посмотрю, если будет хоть малейшая угроза сломать ее. Пусть живет. Не захочет видеть меня – заставлять не стану.
Я чуть не убил ее вчера.
Машину Евгении Карловны на внутренней парковке больнице вижу сразу. Бросается в глаза презентабельностью, вызывающей дороговизной и стоящим около нее водителем в черной униформе. Меня на территорию тоже запускают. Охранник без вопросов поднимает шлагбаум и даже подсказывает, где удобнее припарковаться.
Бабка встречает в безлюдном холле второго этажа. Одетая в светлый брючный костюм, стоит у кадки с каким-то растением.
– Как она?
– Не хочет тебя видеть. Мать тоже.
– Я знаю. – киваю нетерпеливо. – Как она себя чувствует?
– Как после сотрясения и сильнейшего шока.
– Конкретнее. – сунув руки в карманы брюк, на нервяке начинаю раскачиваться на пятках.
Я знаю, что Милена почти не пострадала. Чудом, потому что была в миллиметре от столкновения с встречной машиной и, вылетев с трассы, едва не перевернула свой Мерс на крышу.
Ее травмы иного характера. Не представляю, как она будет с ними справляться.
– Голова болит, тошнит немного. Ничего не ест.
– Почему?
– Нет аппетита. – отводит взгляд к окну. – Ни к еде, ни к жизни.
– Все так плохо? – хриплю тихо.
Евгения Карловна кивает и, заметив появившегося в проходе доктора, жестом просит не мешать нам.
– Илья… ответь мне честно. Что ты там делал… в той квартире?..
Пытаюсь собраться с мыслями и найти слова, которые потом не будут использованы против меня. Да, теперь это важно.
– Долгая история. Так сразу и не рассказать…
Она касается бус на шее, снова оглядывается.
– Я знаю кое-какие подробности… того, что произошло пять лет назад.
Становится интересно, что именно и откуда она знает.
Смотрим друг другу в глаза, как два оппонента, которые владеют информацией, но не до конца уверены, что готовы делится ею.
Я понятия не имею, как она относится к разводу ее сына с Элеонорой и к моей в нем роли. Я не слышал ни одного ее высказывания на этот счет.
– И что же вам известно?
– То, что у вас моей бывшей невесткой был секс.
Взъерошив волосы, широко улыбаюсь.
– Так это вы подсунули Бергу ту запись?
– Нет. – сощурив глаза, впивается взглядом в мое лицо. – Но и не ты, верно?
– Не я.
Она прочищает горло и смотрит на меня как-то иначе.
– Сейчас что?
– Ничего. – в черепной коробке создается давление, от которого начинает шуметь в ушах. – Сейчас только Милена, но это уже не важно, да?..
Глава 42
Милена
Я все время сплю. Доктор сказал, что мне нужно больше отдыхать, поэтому дважды в день мне ставят седативные препараты.
Я не помню, сколько раз я засыпала и просыпалась, но после очередного пробуждения мысли прояснились.
Первый шок прошел, первая, самая бурная, реакция тоже выплеснута. Эмоции немного улеглись – появилась возможность думать.
Илья действительно мерзавец.
Моя мать не намного лучше его.
Глядя в потолок, роюсь в памяти, выискивая все, что касается ее развода с моим отчимом. Вспоминаю оскорбления, которыми сыпал Лев Давидович и звонкую пощечину по лицу рыдающей матери. Ее оправдания, попытки выгородить себя, обвиняя при этом завистников, каких-то ее подруг и самого Илью.
Помню, как она заверяла всех вокруг, что это заговор во главе с бывшей любовницей Берга, Марьяны Абрамовой. А отчим говорил, что она не стала бы заниматься подобным.
Гордая дура – так он о ней отзывался.
Я же оказалась единственной, кто безоговорочно был на ее стороне и верил каждому слову. Мне и в голову не приходило обвинить ее в измене.
А выходит, что?.. Все было. И более того – продолжается до сих пор?..
Боже мой…
Сознание начинает выцеплять из памяти те случаи, когда Илья отменял встречи, ссылаясь на дела, проводить параллели с мамиными визитами и искать двойной смысл в его словах.
Нет, не могу пока. Очень больно.
Дать оценку поступку и действиям Абрамову я еще не в состоянии. Слишком много фактов, и слишком мало времени прошло. Очень многое из того, что мне стало известно не складывается пока в общую картину.
Я не знаю, как соотнести его слова моей маме о наследстве, которое перепишет на него бабушка по первому требованию, с тем, что он продолжает категорически от него отказываться. Не верится, что он настолько коварен.
Повернувшись набок, пытаюсь сконцентрироваться на капающем в пластиковой емкости лекарстве. Дожидаюсь, когда оно закончится, и, перекрыв капельницу, нажимаю кнопку вызова персонала.
Медсестра ловко вынимает иглу из вены и кладет тампон на сгиб локтя.
– Спасибо.
– Как чувствуете себя? Голова болит?
– Почти нет… – заверяю я.
– Если разболится, дайте знать.
– Обязательно.
Убрав штатив от кровати, она прихватывает лоток и выходит из палаты. Однако дверь тут же снова открывается, и на пороге появляется мама.
На моей шее тут невидимая петля затягивается. Преред глазами рой мушек разлетается.
– Милеша…
– Кто тебя пустил?
– Старуха разрешила поговорить с тобой.
– Не называй ее так. – отзываюсь холодно, принимая сидячее положение.
Поджав губы, она закрывает дверь и подходит ближе. В руках коробка из кондитерской, на лице маска сожаления.
– Как ты, дочка?..
– Нормально.
– Я тебе пирожные принесла. Твои любимые.
– Спасибо.
Шумно вздохнув, мама оставляет их на тумбочке и опускается на стул для посетителей.
Я снова смотрю в потолок, потому что повисшее между нами напряжение можно резать ножом.
– Голова болит? Мне сказали, у тебя сотрясение.
– Не болит.
Мама нервничает. Волнуется за меня или злится, я не знаю. Пусть уходит.
У меня словно пелена с глаз упала. Недостатки мамы, которые я раньше не замечала, вдруг стали выпуклыми и вылезли на передний план.
В голове на репите их с Ильей короткий разговор крутится. Они делили мои деньги и обсуждали возможный… минет.
– Зачем ты пришла? – голос сипнет до бесцветности.
– Я?.. – два коротких смешка, будто дурацкую шутку услышала. – Зачем может прийти мать к ребенку, который находится в больнице?..
– Мне лучше. Уходи…
– Злишься?..
– Нет, не злюсь. – мотнув головой, отбрасываю лезущие в лицо волосы. – Я в шоке пребываю…
– От чего?
– От кого. – поправляю я. – От тебя.
– От меня? Я тебя не предавала, дочка. Я предупреждала с самого начала, чтобы ты не доверяла ему.