— А ну, спроси, какого лешего они тут искали? Кто послал, зачем?
— Господин — прохрипел книжный человек — гляди…
Из-под кольчуги раненого высунулась маленькая золотая пластинка, висевшая на кожаном шнурке. Ратибор шагнул к лежащему, наступив на уцелевшую руку, неторопливо снял пластинку. Тонкая работа…
— Господин мой, это пайцза. Личный знак ихнего главного хана Батыги. Уж я-то знаю…
Стало быть, не разведка. Или всё-таки разведка?
— Кирила, спрашивай быстро, ну!
Поп-расстрига быстро залопотал чего-то по-нерусски. Раненый молчал, свирепо щуря и без того узкие глаза. Потом сплюнул прямо на сапог Ратибора. Ответ ясен.
Ратибор на секунду заколебался. Ох, как не хочется… Он витязь, а не заплечных дел мастер.
Но в следующую секунду перед глазами встало видение — из снега тянутся скрюченные пальцы. И толпа русских баб, одетых в рваные мешки.
«Родненькие… не оставляйте нас обратно поганым на поругание»
И совсем близко — огромные чёрные глаза молодой княгини.
«О-ой… да как же… Рати-и…борушка, ой, не могу я-а-а!!!»
Витязь вынул кинжал. Двумя короткими ударами отсёк все пальцы уцелевшей руки татарина — не натворил бы чего — и отпустил прижатую сапогом руку. Татарин рычал и плевался. Не молчит — это хорошо… Не спеша подошёл к лежашему рядом раненому, ещё подававшему признаки жизни. Стрела пробила голову, угодив в лицо, но крепкий малый всё ещё дышал, судорожно и часто.
Ратибор не спеша, уверенно освободил лежащего от доспехов. Равнодушно, как будто разделывал свинью, вскрыл грудную клетку ещё живого, запустил руку и вырвал сердце.
Когда Ратибор повернулся к татарину с пайцзой, глаза у того были совсем не узкие. Вполне даже нормальные глаза.
Ратибор вцепился зубами в трепещущее сердце. Только бы не вырвало!
— Спроси его — прожевав, сказал витязь — куда ехали и с чем.
— А-а…
— Спрашивай, кому говорят!!!
Поп-расстрига снова быстро залопотал, заикаясь. В поведении татарского разведчика (а может, гонца?) наметились положительные перемены. Он уже не рычал по-своему и не плевался, бешено щуря глаза. Но молчал.
Ратибор пожал плечами. Отбросив недоеденное, шагнул к лежавшему на снегу, наклонился…
И почему считают, будто у татар узкие глаза? Редкая сова может похвастать такими круглыми глазами.
Раненый быстро заговорил, в ужасе глядя на витязя, залитого кровью.
— Он говорит, господине, что ехал с приказом — выступать на Торжок, обложить немедля.
Неосторожно. Совсем неосторожно делает хан Батый. Имея за спиной сильную рать…
— Спроси его, как хан не боится идти на Торжок, ежели на плечах у него князь Георгий Владимирский с великой ратью?
Раненый снова залопотал, но глаза его уже приобрели нормальный размер. Правда, узкие глаза… И голос сразу изменился. Нехороший голос. Злорадный.
— Он говорит, господин мой — Кирилл сглотнул — что нет такой рати, чтобы одолеть непобедимое войско Повелителя Вселенной. Что посланы на Георгия великие силы, с ихним воеводой Бурундаем. Что как найдут, так и конец князю, и подмоги ему ниоткуда не будет, потому как разорили они уже все русские города, аж до самого Галича Мерьского. С чем и ехал.
Татарин вдруг засмеялся кудахтающим смехом, давясь и часто сглатывая. Снова заговорил.
— Ещё он говорит, Бату-хан возьмёт Новагород до весны.
Но Ратибор уже не слушал. Злорадный взгляд узких, нерусских глаз ещё не потух, но голос уже прервался, сменившись хрустом. Витязь медленно восстанавливал дыхание. Из горла посла торчала рукоять кинжала. Незачем слушать злобное враньё.
И тут Ратибора наконец вырвало. Любая выдержка имеет предел.
Витязь вновь подкинул дров в начавший вянуть огонь. Мало пользы. Морозный ночной воздух беспрепятственно затекал в избу, выдувая тепло. Холодно. Как холодно.
Ратибор невольно потянул на себя край подбитого мехом плаща. Стемнело, пора выходить. Куда?
Холодно. Морозный мрак затекал в самую душу, и нечем было изгнать его.
На миг единый почудилось — всё уже свершилось. Исполнилось задуманное проклятым ханом Батыем, и на всей земле Русской — только они двое. И не только в Русской земле — везде, до самого Последнего моря. И некуда идти. Везде будет одно и то же — обглоданные волками трупы, сожжённые руины и поганые двуногие звери, рыщущие в поисках ещё уцелевшей добычи.
Вот догорит огонь — и опустится Великая Тьма…
Витязь сжал зубы. Подбросил ещё дров. Пока огонь горит. Пока они живы.
Ратибор искоса посмотрел на княгиню. Молодая женщина держалась. Всё ещё держалась. Долго ли?
Огромные глаза княгини лихорадочно блестели. Он осторожно, очень осторожно взял её руки в свои. Она не отняла рук, но и не проронила ни звука. Чудеса иногда случаются, но ждать их повторения может лишь глупец.
Ратибор уже не скрипел зубами — челюсти свело намертво. Господи, прости, что опять я. Знаю, знаю, я обещал, что дальше сам… Но тут…
— Я знаю, что делать, Ратибор Вышатич — витязь вздрогнул, настолько спокойным, отрешённым был голос — надобно убить Бату-хана.
Витязь беспокойно поглядел в огромные чёрные глаза. Этого ещё не хватало… Господи, за что ей-то?
— Думаешь, ума решилась с горя? — княгиня чуть усмехнулась — Нет, Вышатич. Здраво мыслю я, как никогда. Нету такой силы воинской, дабы победить татарскую орду. И неча переть на них грудью. Надо убить Бату-хана, иного выхода нет. Не будет его — и перегрызутся они, как зимние волки без вожака — она снова жёстко усмехнулась — или как наши князья. И порушится единство поганых, и будут они, как мы, поврозь. Тогда и конец им будет.
* * *
— … А я им говорю — глупые, не живут ведмеди на деревьях в дуплах. А греки знай своё долдонят — мол, ихний брат монах какой-то, имя вот забыл, самолично видал, как ведмедь в дупло спать лез, и о том в пергаменте отписал. Я смеюсь — это же он мёд жрал, глупые…
Кирилл Синица болтал, стуча зубами. Ратибор терпел, только чуть морщился. Впервые они остановились на ночлег ночью. Без проводника, по незнакомой местности, да ещё по такой, двигаться было возможно только днём.
… Ратибор хмурился, разглядывая стрелу, вынутую из пробитой руки. Острое, длинное, зазубренное жало. Хорошо, что стрела прошла насквозь, переломил — и всё.
Только вот древко татарской стрелы почему-то пахло тухлятиной. Отчего бы?
— Давай спать, Кирила. Завтра до свету встанем, может, сколько пройдём…
Поп-расстрига замолк, но зубы тихонько стучали. Плохо, ох, плохо. Витязь знал, что будет дальше. Озноб сменится жаром, раненая рука к утру станет толще ноги… Если завтра не найти доброй знахарки — участь Кирилла Синицы незавидна.
— Госпожа моя, придётся-таки нам до Торжка пробираться. Не смогем мы без провожатого идти до Волока.
Про себя Ратибор добавил — и воеводу Торжокского предупредить надобно. Хотя — что толку? Небось давно караулят ратники на стенах, выглядывают… Нет подмоги.
Кони медленно пробирались сквозь сугробы и валежник, осторожно переступая ногами, нашаривая твёрдую дорогу. Медленно, слишком медленно двигался маленький караван. Покойный Олекса был прав — ночью тут и медведь не пролезет, не то что кони.
Ратибор думал. А собственно, о чём думать? С гибелью проводника выбора у них не осталось. Здешних лесов витязь уже не знал. И на Городецко поворачивать поздно, теперь это будет уже не крюк, а возвращение. Одна надежда — добраться до Торжка, благо уже рядом.
Сзади негромко застонал Кирилл Синица. Вот и ещё одна задача. После того, как поп-расстрига спас — спас, спас, чего там! — молодую княгиню, витязь не мог просто так оставить его.
Ратибор даже не смел молиться. Он же обещал Господу, что далее справится сам. И вообще витязь полагал, что если слишком часто беспокоить Господа по разным пустякам, тот вскоре вообще перестанет слушать зануду, подобно тому, как, не выслушав, выбивают вон с княжьего двора уже известных кляузников и попрошаек.
Деревенька вынырнула как из ниоткуда. И дворов-то всего с дюжину. Ратибор истово перекрестился, чего обычно не делал. Хорошо, что не стал молиться. Вроде как Бог и сам понял, насколько им худо.
Но тело, давно приученное не доверять счастливым случаям, уже тянуло повод на себя. Витязь предупреждающе поднял руку — стой!
Он жадно вглядывался в лежавшую перед ним деревеньку. Беззащитная, как котёнок в лукошке, деревушка-весь утонула в сугробах. Над крайним домишком тянулась вверх струя дыма. Послышался детский смех, и малые ребята гурьбой вывалились за околицу. Слава Богу. Больше всего витязь опасался увидеть уже столько раз виденную картину — мёртвые разорённые избы…
Сзади вновь тихонько застонал Синица — видать, нестерпимо болела рука. Сердце Ратибора опять защемило — а ну, как нету тут толковой знахарки? Деревушка-то всего ничего…
Он толкнул пятками коня, и Серко, фыркнув, бодро потрусил к человечьему жилью.
Маленькая сельская хижина тем не менее как-то ухитрялась выглядеть чистенькой и опрятной. В углу возилась с каким-то отваром деревенская знахарка, маленькая и юркая, как мышка.
Кирилл Синица лежал на лавке, накрытый тёплой волчьей шубой. На лбу раненого выступили крупные капли пота.
— Ну что скажешь, бабонька? — первым не выдержал Ратибор.
Знахарка всё возилась со своим отваром, вроде и не слыша вопроса.
— Не слышу ответа! — чуть повысил голос Ратибор.
— Меня Лукерьей Петровной звать, между прочим — сварливо отозвалась знахарка — И неча тут громы метать, витязь. С татаровьями свою круть проявляй, а не с бабами деревенскими!
— Учту, Лукерья Петровна — усмехнулся Ратибор — Однако ответь…
— Выдь-ко на миг, витязь — знахарка сняла котелок с огня, поставила на стол, накрыв крышкой. Ратибор покосился на княгиню, недвижно сидевшую у огня на лавке. Глаза были закрыты, но по чуть заметному трепету длинных ресниц витязь понял — молодая женщина не спит. Он ещё раз обвёл глазами помещение. Вроде как угрозы княгине тут ждать неоткуда.