— Ну ясно, всё взаперти да в тревоге. Ты погуляла бы, что ли… Вон цербер твой из двери выглядывает, тоже застоялся поди, конь дебелый…
Ратибор еле заметно усмехнулся. Понятно, сама великая княгиня Владимирская может говорить кому угодно и что угодно, и грубостью это не назовёшь.
— И то — Лада встала — Благодарствую за хлеб-соль — она поклонилась.
— Ты к обедне пойдёшь ли, милая? — вдогонку спросила Агафья.
Княгиня Лада остановилась в дверях.
— Пойду, госпожа моя.
— Великому князю Владимирскому и Суздальскому Гюргию Всеволодовичу до-о-олгая ле-е-та!
— До-о-олгая ле-е-ета! — согласно грянул хор.
В храме было полно народу, дым от кадильниц и свечей слоился, пронизанный разноцветными солнечными лучами, бьющими из богатых наборных окон венецианского стекла. Княгиня Агафья, стоявшая впереди на шемаханском ковре, морщилась — луч то и дело заглядывал ей в глаз, отвлекая от моления. Рядом с княгиней Агафьей стояла невестка, с мальцом на руках. Малец, в отличие от бабушки, всё своё внимание сосредоточил как раз на солнечном луче, казавшемся в дыму и полусумраке осязаемо плотным. Время от времени малыш протягивал руку и пробовал ухватить луч, и после очередной неудачи озадаченно сопел, сосал палец, но спустя некоторое время повторял попытку. Упорный будет парень, подумал Ратибор.
— …Ниспошли, Господи, Великому князю Владимирскому Гюргию Всеволодовичу победу над всеми ворогами его, и всея земли Владимирской и Суздальской!..
Да, вот это жизненно, подумал витязь. Вот это очень даже хорошо бы. Вот только Господь наш в великой милости своей чаще помогает всё-таки тем, у кого голова на плечах. Хотя, с другой стороны, дурням тоже нередко везёт… Да, но то именно деревенским дурням, и всё больше по мелочам. А князь Владимирский не деревенский дурень, он по-своему очень умный человек. А гордыня — не дурость, данная свыше, а приобретённый порок. Смертный грех, если верить Священному писанию…
Витязь не питал никаких тёплых чувств к князю Георгию, несмотря на то, что проживал в его доме. Грешно? Возможно. Но какие могут быть ещё чувства к человеку, своим упрямством и недальновидностью обрёкшему Рязанскую землю на дикое разорение? И всё-таки сейчас Ратибор искренне желал, чтобы затея князя Георгия Владимирского удалась. Если нет… Страшно даже подумать, что будет с Русью…
— … Ниспошли, Господи, погибель всем врагам Великого князя Владимирского Гюргия Всеволодовича и земли нашей!.. И да сгинут оне в геенне огенной!..
А вот это было бы вообще отлично, усмехнулся про себя Ратибор. Он вдруг живо представил себе, как разверзается земля под неисчислимым Батыевым воинством, и как огненные языки вымётываются из колоссальной пропасти… Нет, это совсем уж несбыточно. Ну хорошо, пусть не так. Пусть навалится на степняков какой нибудь мор, чтобы каждое утро сносили в огромные кучи умерших за ночь, пока не переносят всех…
— Ами-и-инь!
Ратибор вздохнул. Нет, не будет мора средь степняков, похоже. И уж тем более не разверзнется под ними геенна. И биться с ними придётся мечом. Господи, Господи, даруй же ты победу этому дурню, мнящему себя умнее всех прочих!
— …На лукошке с яйцами ей сидеть, а не княжить в городе стольном! — княгиня Лада ехала стремя в стремя рядом с Ратибором, кусая губы. Кобыла Игреня под ней нервно пританцовывала — во-первых, застоялась, во-вторых, чувствовала взвинченное состояние хозяйки — Да я бы на её месте мужу спать не дала! Гусыня перекормленная!
Ратибор не отвечал. Сердце с раннего утра ныло всё сильнее. Плохо дело… Ну какой он воин с таким-то сердцем… Того и гляди, самого нести придётся…
Навстречу им спешили сани с припасами, торопились люди, кто-то обогнал на скаку. Больше всего было ратных людей, пеших и конных, с оружием. Проползли тяжёлые двойные сани, гружёные могучим, в два обхвата, бревном. А вот ещё… Всё-таки не дурак князь Георгий, подумал Ратибор. Собирает рать, как бешеный, и город готовит к осаде загодя. Может, и впрямь отстоит свой стольный град Владимир?
— Не молчи, Вышатич — вдруг отчаянно попросила молодая женщина — Хоть ты не молчи!
— Не знаю я, что сказать, госпожа моя — отозвался Ратибор — Никакой из меня философ.
— Плохо тебе, Вышатич? — княгиня цепко заглянула ему в глаза.
— Очень — честно признался витязь — Сердце с утра ноет…
— Вот как… — она ещё помрачнела — И у меня так…
Короткий декабрьский день угасал, синие тени выползали из переулков, скрывая грязный, унавоженный снег. Сердце вдруг забилось так, что Ратибор пятками придержал коня, прижал руку к груди. Острая игла кольнула больно, и враз всё исчезло. Осталась только холодная пустота.
Он встретил внимательный взгляд, от которого стало ещё страшнее.
— Всё, Вышатич. А ты говоришь — типун…
Венецианские стёкла оплывали, истекали водою, и только по краям, там, где стекло соприкасалось со свинцовым переплётом, ещё сохранялся ледок. Стёкла забавно искажали маленьких человечков, бегающих туда-сюда по обширному княжьему двору. Ратибор стоял и бездумно смотрел, как во дворе суетятся люди. Ага, похоже, гости прибыли откуда-то.
Он вышел из светёлки в просторные полутёмные сени. Сейчас узнаем…
— Что там за шум? — витязь поймал за подол пробегавшую мимо дворовую девку.
— Князь… Князь рязанский Роман Ингваревич приехал… — впопыхах протараторила девка, вырываясь. Ратибор отпустил её.
— Наконец-то! — княгиня Лада вскочила, как пружина. — Хоть какие-то вести…
Она выскочила из комнаты, в чём была, едва накинув платок на голову. Витязь шёл сзади, судорожно стискивая ненужный сейчас меч потной ладонью. Сейчас узнаем…
Вход в покои великого князя Владимирского охраняли сразу четверо витязей, закованных в доспехи с головы до пяток — что твои статуи. Какой-то не то купчина, не то боярин иногородний безуспешно пытался проникнуть сквозь несокрушимый заслон.
— Не велено!
Молодая женщина обернулась к Ратибору.
— Вышатич, голос у тебя зычный. А ну-ка, объяви меня, да погромче.
Ратибор ухмыльнулся. А что, вполне могло и сработать…
— Княгиня Ижеславская к великому князю Владимирскому! — громогласно объявил он. Народ начал расступаться, и княгиня Лада важно, но решительно подошла к дверям. Ратибор следовал по пятам неотступно, изображая собой головную часть личной дружины княгини — рыл этак в пятьсот, не меньше.
Тяжёлые секиры скрестились перед носом у княгини Ижеславской.
— Как смеешь!..
— Не велено, матушка — старший витязь стражи чуть поклонился — Ступай с богом.
Княгиня побледнела. Стражники смотрели невозмутимо, и только в глазах таился смех.
— Пойдём, госпожа моя — произнёс Ратибор — они в своём праве, службу исполняют, как велено.
Они уже направились к выходу, когда у двери их догнал почтительно-смиренный вопрос.
— Прости, матушка, уж больно народ тут у нас интересуется… У вас в Ижеславле городе ворота имеются, али просто прореха в плетне?
Княгиня Лада замерла, закусив губу, в лице ни кровинки. Ратибор обвёл взглядом ухмыляющиеся хари дворовых людей.
— И у вас тут скоро прорех в плетне вашем навалом будет, господа владимирцы. А покуда веселитесь. Доброго здоровья вам!
И уже на выходе, краем глаза заметил, как замерли на лицах ухмылки.
Великий князь Георгий Всеволодович сидел, хмуря брови. Рязанский князь Роман сидел на лавке напротив — великая честь, между прочим. Вот только разве дождёшься от этих рязанских благодарности…
— Что скажешь, Роман Ингваревич?
— Прежде всего спасибо тебе, княже, за подмогу своевременную — князь Роман кривил губы. Великий князь засопел, грозно насупившись, глаза вот-вот метнут молнию. Да только наглому рязанцу, похоже, было наплевать.
— Вывел нас в поле князь наш Юрий Ингваревич. Хотел землю рязанскую от погрома всеобщего да разорения уберечь. Тридцать тысяч с лишком ратных было! Да только татар куда больше. Бились мы крепко, раз прорубились сквозь строй, думали, дрогнут поганые — куда там! На место одного убитого ещё два встают. А нам подмоги ниоткуда… Всех побили, ведь тридцать тысяч войска побили, и лучших витязей, резвецов да удальцов, понимаешь ли ты?! И хоть бы одна сволочь… Никакой ведь подмоги…
— Скорблю о сём с тобой, брат — спрятав молнии в глазах, пробасил князь Георгий.
— Ты! Скорбишь! Это вместо подмоги!..
— Не смей хулить великого князя! — вмешался думный боярин владимирский.
— Тихо! — властно пресёк назревавшую свару великий князь — Сказал уже, и ещё повторяю — скорблю о сём крепко. А насчёт подмоги… Не было у меня времени собрать рать великую. А отправить малую — что ж… Вместо тридцати тысяч полегли бы сорок, али сорок пять — тебе от того легче стало бы? Али Рязани? Так что оставь обиду свою, не к месту она, и не ко времени. Дальше сказывай.
— Шестнадцатого обступили Рязань поганые — всё так же кривя губы, продолжал князь Роман — И на другой же день начали приступ, да как ещё! Одна волна за другой, и покуда одни отдыхают, другие на приступе, а после меняются. И день, и ночь, и снова день… Да ещё собрали мужиков со всех весей, кто укрыться не успел — а таковых было множество. Ну и гонят впереди себя на стены, дабы от стрел наших закрывали. А у нас на стенах почитай одни мужики, потому как витязи княжьи полегли почти поголовно… — губы князя Романа предательски запрыгали, он замолчал, но усилием воли овладел собой.
— Двадцать первого числа прорвались поганые в город, как саранча. Весь день бой на улицах шёл. Да только что взять с мужиков… На стенах-то они ещё так-сяк, а в открытом бою… Татары их всех посекли, и храм разорили, и всех баб да девок спалили… И всю Рязань спалили до угольев, и народ побили, всех до единого! М-м-м… — князь Роман не сдержался-таки, заплакал.
Великий князь сделал знак, кто-то метнулся, поднёс Роману ковш с водой — тот оттолкнул, вода плеснула на платье.