— Джесс? Что случилось? Все же кончилось хорошо.
— Она такая храбрая.
— Ну да. Храбрая, потому и добилась своего. От таких историй жить хочется, а ты ревешь…
— Она так любила этого летчика.
И Джессика снова разрыдалась. Джорджи никак не могла понять, отчего та плачет; впрочем, она вообще никогда не понимала причины слез Джессики. В первые недели пребывания в школе-интернате Джессика все время плакала. Скучала по дому? Этого Джорджи не могла понять — ей это было недоступно. Они же обе хотели уйти из дома. Их преуспевающие родители даже не скрывали своей радости, когда девочки изложили им план, рожденный на чердаке. Мать Джессики, Джоанна, была не из тех, кто хлопочет над детками, а родному отцу Джессики, аристократу и прожигателю жизни, как подозревала Джорджи, было все равно. Отец же Джорджи не проявлял никакого интереса к судьбе падчерицы. Собственно, единственное, в чем после женитьбы отец Джорджи и мать Джессики действовали согласованно, — так это в невнимании к своим падчерицам, которые достались каждому к обручальному кольцу в придачу.
Так что никакого такого особенного дома, по которому стоит скучать, у них, по сути, не было, так чего же Джессика так убивается? Сама Джессика не хотела или была не в силах ответить на этот вопрос и лишь позволяла Джорджи себя успокаивать, а через несколько месяцев и совсем прижилась в школе. А Джорджи страдала. Она не понимала социального расклада, принятого в дорогом интернате, этого снобизма, сквозившего в каждом пустяковом разговоре. Если скажешь, например, слово «туалет» вместо «ванная комната», тебя обольют презрением, а если обмолвишься, что никогда не была за границей, удивленно поднимут брови. Одежда делилась на правильную и неправильную, то же самое касалось макияжа. И уж вовсе неприличным считалось, как Джорджи, вовсе не краситься.
Вначале, подчиняясь соревновательным инстинктам, она пыталась стать как другие девочки, но ее все равно вычислили и отторгли как чужеродный элемент — не исключено, с первого же дня. Конечно, если бы она употребила все силы на то, чтобы изменить их мнение о себе, она могла бы стать одной из них, но тогда меньше внимания пришлось бы уделять учебе, экзаменам и аттестациям, которые были для нее так важны.
Пускай считают зубрилкой, пусть не приглашают на вечеринки — она от этого не страдала, потому что Джесс, несмотря на то, что пользовалась народной любовью, оставалась с ней. Джесс не отказывалась от нее, хотя Джорджи понимала, что порой это нелегко. Пока Джесс с ней, Джорджи вполне могла обойтись без кучи подруг. Единственное, чего она не могла (ее и саму это удивляло), — так это плакать.
— Ну Джесс, ну перестань. Успокойся. Это же все не по-настоящему.
— Нет, это ужасно! — Джессика замотала головой. — Ужасно.
— Что ужасно?
— Все. Мне так одиноко.
Придвинувшись на диване ближе, Джорджи удержалась от дежурного ответа. Она хотела сказать: «Возьми себя в руки», но теперь поняла, что в теперешнем состоянии Джессике это не поможет. Такой расстроенной она ее давно не видела — разве что в детстве на чердаке.
Джорджи просто не верилось, как эта шикарная, до неприличия красивая Джессика могла залезть под кровать и сидеть там. До этого случая сводные сестры сторонились друг друга. Все в Джессике и ее матери Джоанне было ей чуждо: их дорогая одежда, манера разговора, жесты, поведение. Для Джорджи было очевидно, что, когда отец преуспел в своем оптико-волоконном бизнесе, это так вскружило ему голову, что он решил бросить имевшуюся жену, найти шикарную даму из высшего класса, обзавестись приличным загородным домом и вообще стать этаким сквайром-нуворишем. Лично ей в этом участвовать не хотелось. Да, она приезжала на выходные, но держалась особняком. Точно так же она вела себя в Лондоне, после того как ее мать завела себе приятеля-пьяницу.
Ее родители не принадлежали к низшему сословию, они, если мерить по социальной шкале, находились где-то посередине, но они не отдали ее в частную школу, не покупали ей платья от известных модельеров. Джессика и ее мать взахлеб обсуждали такие темы, как удаление волос на ногах, покупка одежды и катание на лыжах. Все это, на взгляд тринадцатилетней Джорджи, были занятия далекие от жизни и абсолютно никчемные. Ну зачем платить кому-то за то, чтобы тебя ощипывали, как мокрую курицу, если есть бритва? Кому есть дело до того, чье имя значится на твоей кофте? Правда, покататься на лыжах она была бы не прочь, но мать Джессики никогда не приглашала ее с собой.
Они были одногодки, но у них с Джессикой Таннер не было ничего общего. До того случая на чердаке.
Родители скандалили. Скандал был жуткий. Дом сотрясался от воплей — они долетали до ее комнаты и затмевали весь белый свет. Хлопнула дверь, она выглянула в окно и увидела, как Джоанна срывается прочь на своем «мерседесе», а отец укатывает на своем.
«Вот козлы», — помнится, подумала она, спускаясь в гостиную, чтобы в тишине и покое посмотреть телевизор. Но там было сплошное занудство, и через полчаса она его выключила, с ногами забралась на пухлый диван и стала думать о своей тяжкой доле: ей почему-то стало очень грустно. Еще через полчаса это занятие ей наскучило, и она пошла искать Джессику. Маленькая недотрога небось красит губы или примеряет наряды, которых у нее полный гардероб, но это зрелище все равно куда приятнее, чем кривляние героев сериала.
Но Джессики не было в ее комнате. И, похоже, не было нигде. Впервые с тех пор, как ее стали привозить в этот дом на выходные, Джорджи всерьез задумалась о Джессике. Может быть, не такая уж райская у нее жизнь? Может быть, Джессике тоже обрыдло слушать весь этот крик? Может, у них есть что-нибудь общее? Верилось в это с трудом: Джессика есть Джессика. Небось прогуливается вокруг дома и боится, как бы не испачкать туфельки.
И все же, подумала Джорджи. Вряд ли Джессика пойдет на прогулку одна. Так где же она?
Если бы я хотела спрятаться, куда бы я побежала?
Я бы забралась на чердак.
Услышав из-под кровати тихое: «Я здесь!» — Джорджи поняла, что теперь все будет по-другому. Джессика Таннер нуждается в ее помощи и защите. Джессика Таннер ей друг. Джессика Таннер — ее сестра. Джессика — единственная настоящая семья, которая у нее осталась, и она будет о ней заботиться. Несмотря ни на что.
Так и вышло, подумала она, глядя на Джессику. Хотя порой она меня и раздражает. Она заботится только о своем общественном статусе, о своей внешности, о своих нарядах. А я забочусь о ней. Все эти годы я заботилась о ней. Протягивала ей руку помощи, когда бы она ни попросила. Я была ей хорошей сестрой, во всяком случае старалась. И вот она сидит на диване и плачет, и как ей помочь?
Сейчас без толку говорить: «Возьми себя в руки». Джорджи понимала, что это не подействует. Но, по счастью, она знала, что должно подействовать наверняка.
— Джесс, у нас в холодильнике — бутылка шампанского. Давай взболтаем и выпьем.
— Да? — Джессика улыбнулась.
— Ну да, на кухне. Хочешь?
— Разумеется.
Прием действовал безотказно. Джорджи пошла на кухню за шампанским, вспоминая, как испробовала его в первый раз. Должно быть, в первые дни их пребывания в интернате: у Джесс тогда глаза все время были на мокром месте. В какой-то момент Джорджи, наверно, сказала: «Давай найдем где-нибудь бутылку шампанского и опять потрясем, как тогда», — и Джесс засмеялась. Почему-то воспоминания о бутылках вспененного шампанского были очень дороги сердцу ее сводной сестры. Для Джорджи это была просто дурацкая шутка, но Джессика испытывала непритворную радость. Почему? Это оставалось для Джорджи загадкой.
В тот летний воскресный день они бесцельно слонялись по дому — это было последнее лето перед отправкой в интернат, и им нечем было заняться. Вечером ждали гостей — мать Джессики и отец Джорджи принялись спорить, кого рядом с кем посадить, и Джорджи потянула сестру за рукав.
— Давай устроим одну штуку, — сказала она. — Когда гости начнут съезжаться, потихоньку проберемся на кухню и потрясем шампанское.
— Зачем? — не поняла Джессика.
— Потому что тогда, если его откроешь, получится классный взрыв!
— Правда?
Серые глаза Джессики заблестели от радости. Как два заговорщика, они с Джорджи, соблюдая все необходимые предосторожности, осуществили свой коварный план. В назначенный момент они притаились на верхней площадке лестницы и стали украдкой следить из-под перил за тем, что творится в гостиной. Сверху было не слышно, что говорят гости, зато было видно, как отец Джорджи берет бутылку и начинает откупоривать ее. Ровно за секунду до взрыва Джессика схватила Джорджи за руку. Шампанское брызнуло фонтаном, заливая все вокруг: платья, жилеты, мебель, картины.
Протерев салфеткой золотисто-мокрые следы, отец Джорджи совершил непростительную ошибку — достал вторую бутылку. На этот раз Джессика не стала дожидаться взрыва. Она вскочила и опрометью кинулась к себе в комнату. Джорджи пошла за ней.
— Джесс, что случилось?
Ей показалось, что Джессика плачет, со стороны было очень похоже на плач. Джессика, свернувшись, лежала на кровати, накрыв голову подушкой, и ее била мелкая дрожь. Но, убрав подушку, Джорджи увидела, что ее сводная сестра заходится от смеха, а вовсе не от слез. Она попыталась остановиться, но последовал новый приступ смеха, так что Джорджи даже испугалась, что у нее что-нибудь лопнет внутри. Джесс настолько не умела управлять своими эмоциями, что иногда за нее было страшно.
Родители так и не разгадали тайну растрясенных бутылок. Джорджи удивило, с каким каменным лицом Джессика отвечала на расспросы старших. И еще сильнее ее удивило, с каким диким восторгом Джессика вспоминала этот случай, когда они оставались наедине. И теперь она знала, что только так можно взбодрить Джессику, заставить ее улыбнуться. Она и раньше при необходимости использовала этот прием, хотя каждый раз закрадывалось сомнение: подействует ли на этот раз или, может, Джессика скажет наконец: «Ну сколько можно? Хватит!»