— Не запугаете…
Эти два слова пронеслись вихрем по России. Их поняли все: и друзья, и враги.
На помощь шатающемуся трону пришел Диктатор. Столыпин был предшественником Муссолини. И тот и другой подняли над собой лозунг:
— Мирная Эволюция.
Но на пути Эволюции оказалась Революция. Чтобы Эволюция была возможной, надо было от этого слова — Революция — оторвать первую букву, роковую букву «р». Без этой буквы революция превращается в эволюцию.
Что же стояло под этим зловещим знаком «р»?
Рабство. Рабство многоликое. Прежде всего рабство мысли и слова.
Незыблемой доктриной в области философии, морали, религии, в науке со всеми ее подразделениями, особенно в вопросах социальных и политических, в спорных взглядах на историю человечества и народов, в искусстве, в литературе — словом, во всем, чем жив мыслящий человек, объявлено было всеобъемлющее и непогрешимое учение Карла Маркса. Всякое отступление от этого учения стало считаться преступлением и каралось с жестокостью религиозных фанатиков.
В 1905 году, то есть в эпоху первой революции, мало кто понимал ее сущность. Русская общественность в слепоте своей считала царскую власть врагом свободы, и потому движение, направленное против самодержавия, называла освободительным. И даже когда Государственной Думе было предоставлено говорить что угодно, а печать, воспроизводя речи депутатов и комментируя их, тоже была свободна высказывать свои взгляды, и тогда близорукие политики не поняли, что Царь уже дал свободу, но Революция ее, свободу, начисто отнимет. Только при Сталине началось просветление затемненных умов, по поговорке:
— Русский человек задним умом крепок.
Рабство мысли и слова, естественно, вызвало рабство политическое.
Революция объявила диктатуру пролетариата. Диктатура в том смысле, какое придавали этому слову его создатели, римляне, обозначала добровольное подчинение Сената одному лицу. Подчинение вызывалось особыми причинами, например войной, и с окончанием особого положения прекращалось. Диктатура, уже ставшая ненужной, упразднялась. Сенат снова начинал править, как и прежде.
Другой была судьба русской диктатуры, первоначально названной диктатурой пролетариата. Она никогда не была упразднена. Диктатура пролетариата перешла в личную диктатуру.
Хотя все стали пролетариями, то есть все получали зарплату, но они, пролетарии, были отстранены от власти. Вся власть, целиком, перешла в руки Сталина. Последний не пользовался своим Единодержавием для насаждения свободы, что бывало во времена так называемого просвещенного абсолютизма. Наоборот, путем жестокого террора Сталин добился режима, при котором самое слово «гражданин» стало пустым звуком. Сталин правил двумястами миллионами рабов.
После Сталина стали подниматься ростки свободы. Эту эпоху называют диктатурой партии. Над кем же диктаторствует партия? Над беспартийными. Кто же беспартийные? Рабы?
Нет, полу-рабы, четверть-рабы, почти свободные. Но совсем свободные — в тюрьме.
Например, я. Я лицо «без гражданства». Значит, я раб? Нет, я рабом себя не чувствую. Не чувствую потому, что мыслю свободно, не по чужой указке. Но если я захочу своими мыслями поделиться с другими людьми, например, написать книгу, то я должен излагать свои мысли так, чтобы партия могла поставить на них штемпель «дозволено цензурой». А этот штемпель получается только тогда, если я хвалю партию.
Но так как, по моему мнению, во второй половине ХХ века партия многое делает правильно, то я ее хвалю. Но если я нахожу, что в том или другом деле партия делает плохо, то мне говорят:
— Это держите про себя. Вслух высказывать осуждение партии нельзя.
Я говорю:
— Но я не хочу вас свергать. Если вас свергнуть, будет еще хуже.
А мне отвечают:
— Если дать свободу вам и таким, как вы, осуждать партию, то вы ее свергните, как свергли царскую Россию.
Что на это скажешь? Я не раб, я мыслю свободно. Но я становлюсь рабом, когда хочу что-нибудь сказать вслух. Поэтому надо молчать. Молчать не потому, что меня посадят в тюрьму, — эту даму я знаю. Она терпкая, но совсем свободные люди — там, в заключении.
Я должен молчать потому, что я раб своих собственных убеждений.
Я думаю, что самая плохая власть лучше анархии. Все уничтожающая анархия воцарится во всем мире, если в Советской России начнется гражданская война, и это потому, что будет применено обеими сторонами термоядерное оружие.
Я раб пришедшего в мир атома. Его разложили, но пока что держат в бутылке, как страшнейшего джинна. Если его выпустят, настанет конец мира.
Я не хочу всеобщей гибели. Поэтому я должен беречь всех «стражей бутылки». Как в России, так и вне ее. И пуще всего заботиться, чтобы «стражи бутылки» не перессорились между собой. Если они поссорятся, джинн вырвется из бутылки и будет конец.
Значит, надо молчать?
И да, и нет.
Быть может, надо прекратить работать над «Воспоминаниями». Я уже написал больше чем двадцать печатных листов, предоставленных мне по договору с издательством «Советская Россия». И наконец убедился в том, что воспоминания неизбежно приводят к сравнениям с нынешней жизнью. Прошлое освещается Настоящим. Выходит, что воспоминания в чистом виде как бы нечисты, лживы.
Правда ведь о настоящем убийственна. А я не хочу убивать «стражей бутылки».
Поэтому «Воспоминания» надо писать, но не для печати.
А для кого же?
Для «стражей бутылки».
Им надо знать прошлое, ибо они ответственны за будущее.
Итак, я продолжаю о роковой букве «р». О рабстве мысли и слова и о рабстве политическом я уже сказал.
Теперь я хочу говорить о рабстве нищеты.
Но прежде всего надо сказать, что существует, конечно, и свобода нищеты. Это — нищета аскетов, освободившихся от всяких потребностей. Обыкновенный человек — раб житейских забот. Ему нужна вкусная и обильная пища, хорошая одежда, удобное жилище. Для того чтобы все это получить, человек должен тяжело трудиться. Он раб труда. Ежедневного, неумолимого.
Не то — аскет. О нем сказано: взгляните на птиц небесных. Не сеют, не жнут, не собираются в житницы. Но Господь питает их.
Ту же мысль высказал Пушкин:
Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда,
Хлопотливо не свивает долговечного гнезда.
Целу ночь на ветке дремлет, солнце красное взойдет,
Птичка гласу Бога внемлет
Встрепенется и поет.
Блаженство бедности было, есть и будет. Но оно существует для ограниченного числа людей. Христос призывал апостолов к беззаботному аскетизму. Он говорил:
— Прежде всего ищите Царства Небесного. Остальное приложится вам.
«Остальное» — это кров, пища, одежда. Аскеты получали и получат ее даже в Советском государстве — либо в тюрьме, либо в домах инвалидов.
Но вместе с тем Христос всегда подчеркивал, что много званных, но мало избранных. Это значит, что христианское учение доступно только меньшинству людей. Большинство же человечества до конца мира сего будет жить под Моисеевым законом, данным людям по «жестокосердию их».
Моисеев закон требует труда, видя в нем естественное назначение человека. Библия освящает рабство труда.
— В поте лица своего будешь ты добывать хлеб свой, трудясь над землей, а она родит тебе волчцы и тернии.
Так сказал Господь Адаму, изгнав его из Рая.
Моисеев закон утверждает и рабство труда в заповедях.
— Шесть дней работай. Седьмой же Господу Богу твоему.
Карл Маркс в этом смысле последовал за Моисеем, забыв только о… Боге.
— Шесть дней работай, а седьмой посвящай общественной нагрузке.
Если это не сказано буквально у Карла Маркса, то это неуклонно проводится марксистами.
Но что такое общественная нагрузка? Это опять труд, иногда более тяжелый, чем работа будних дней.
Значит, опять у свободы отнят седьмой день. Все дни своей жизни человек должен быть рабом труда, если он живет по системе нынешних коммунистов.
Вот к какому блаженству звала Революция. Естественно, что те, которые это поняли, восстали против рабства труда.
Достаток — вот свобода, кованая свобода!
Перейдем к вопросу, как накопляется достаток. Благодетельный достаток, дарующий свободу от труда. Как он приходит к людям?
Косным, тупым трудом достатка не накопишь. Достаток добывается путем размышления, изобретательности, вдохновения.
Когда была изобретена паровая машина, клапан, выпускающий пар, открывался вручную.
Тупые рабочие, истинные рабы труда, сидели часами и целыми днями около машины и дергали клапан.
Но один одаренный мальчишка возмутился духом. Возмутился против рабства труда, бездушного, убивающего. И возмутившийся дух сверг диктатуру рабского труда. Мальчик заметил, что оконечность поршня при своем движении может открывать клапан, если соединить ее с последним. Он привязал веревку куда надо и с тех пор сидел у ручки и мечтал о том, о чем мечтают мальчишки. Он был свободен! Свободен от бессмысленного труда. Но за другими такими же машинами продолжали сидеть косные рабочие и дергать клапан. Рабы труда! Однако они были рабами только потому, что были в плену своей умственной лени. А такие же, как они, косные хозяева машины хвалили их за прилежание и даже называли их труд святым.
Труд, когда он принудителен, никогда не бывает святым. Свят только труд добровольный. Хочу тружусь, хочу нет. Цыганка права: захочу — полюблю, не захочу — разлюблю, я над сердцем вольна, жизнь на радость нам дана.
Цыганская свобода — идеал, но она недостижима. Однако стремление к ней конструктивно. Достаток не дает полной свободы, но дает свободу относительную.
Пусть человек работает принудительно три дня в неделю, а четыре дня отдает свободе. Как же это сделать?