новым положение столь ярко, что Император тут же дал свое согласие на его отставку.
Во время заседания Совета Министров 12 июня 1915 года прибывший из Ставки фельдъегерь вручил Сухомлинову собственноручное письмо Царя следующего содержания: «Владимир Александрович! После долгого раздумывания я пришел к заключению, что интересы России и армии требуют вашего ухода в настоящую минуту. Имев сейчас разговор с Великим князем Николаем Николаевичем, я окончательно убедился в этом. Пишу сам, чтобы вы от меня первого узнали.
Тяжело мне высказать это решение, когда еще вчера видел вас. Столько лет поработали мы вместе, и никогда недоразумений у нас не было. Благодарю вас сердечно за вашу работу и за те силы, которые вы положили на пользу и устройство русской армии. Беспристрастная история вынесет свой приговор, более снисходительный, нежели осуждение современников. Сдайте пока вашу должность Вернандеру. Господь с вами. Уважающий вас Николай».
«Люди осведомленные уверяют, — пишет Сухомлинов, получив царское письмо, — что в моем уходе принимал самое деятельное участие Великий князь Николай Николаевич. Ему Россия много обязана: 17 октября, сдвиг влево и удаление министров в самое тяжелое время, и все неудачи 1914 и 1915 годов, что он усердно сваливает на других… В моем лице Великим князем Николаем Николаевичем «козел отпущения» найден…»
Здесь ненадолго прерываю повествование о Сухомлинове. Меня могут спросить:
— Ну, хорошо. Вы рассказали, что Дума все-таки как-то реагировала на зловредную деятельность или, вернее, бездействие военного министра и, в конце концов, с большим запозданием, запозданием непоправимым, когда принесены были в жертву этому бездействию миллионы жизней, все-таки повалила его. Но ведь современником Сухомлинова была фигура еще более одиозная — Распутин. Неужели же в Думе никогда ничего не говорили о нем, ничего не предпринималось?
В кулуарах Думы говорилось, конечно, и, по-видимому, говорилось немало. Но говорить с кафедры было слишком опасно, ибо это могло грозить существованию самой Думы. Кроме того, для такого выступления необходим был соответствующий повод, а не просто выражение своего негодования. И вот когда однажды такой повод представился, то был выпад против Распутина и с кафедры Государственной Думы.
Инициатором его был все тот же Александр Иванович Гучков, и по времени это совпадало как раз с теми атаками, которые он повел против военного министра. И так же, как вопрос о Сухомлинове объединил все фракции Думы, так было и в отношении Распутина.
Между прочим, Морис Палеолог говорит, что Сухомлинов был с Распутиным в хороших отношениях и считался в числе «распутинцев». Иначе и быть не могло, если у него с Царем «никогда не было недоразумений».
Заявление, поданное председателю Государственной Думы и подписанное первым А. И. Гучковым, содержало письмо редактора и издателя «Религиозно-философской библиотеки» М. Новоселова, опубликованное в № 19 газеты «Голос Москвы» от 24 января 1912 года и перепечатанное в выдержках и тот же день в № 50 «Вечернего времени». За это оба номера газет распоряжением Главного управления по делам печати были конфискованы и редакторы их привлечены к судебной ответственности. Выяснилось, что предварительно редакторам этих газет, а равно и других газет в Петербурге и Москве, были предъявлены высшей администрацией требования ничего не печатать о Григории Распутине.
Знаменательно, что письмо это было озаглавлено изречением Цицерона, о котором я говорил выше, а именно: «Quousque tandem abutere patientia nostra?» («Доколе же будешь злопупотреблять нашим терпением?»)
«Эти негодующие слова невольно вырываются из груди, — говорилось в письме, — по адресу хитрого заговорщика против святыни, Церкви и гнусного растлителя душ и телес человеческих Григория Распутина, дерзко прикрывающегося этой самой святыней церковной».
Далее в письме выражалось крайнее возмущение бездействием и безмолвием Святейшего Синода, которому хорошо известна деятельность «наглого обманщика и растлителя». Почему молчат епископы, спрашивает автор письма, когда некоторые из них откровенно называют «этого служителя лжи хлыстом, эротоманом, шарлатаном?»
«Где его «святейшество», если он по нерадению или малодушию попускает развратному хлысту творить дела тьмы под личиною света? Где его «правящая десница», если он и пальцем не хочет шевельнуть, чтобы извергнуть дерзкого растлителя и еретика из ограды церковной?»
Это письмо, приложенное к запросу министру внутренних дел А. А. Макарову по поводу незаконной конфискации газет, его напечатавших, было прочитано во всеуслышание 25 января 1912 года товарищем секретаря Думы Михаилом Андреевичем Искрицким.
Против спешности запроса не говорил никто, а за спешность выступали двое — А. И. Гучков и председатель комиссии по вероисповедным делам Владимир Николаевич Львов-второй. Слова обоих были покрыты бурными аплодисментами всей Думы.
Как сейчас есть вопросы, объединяющие людей самых различных политических и религиозных убеждений, так и тогда были явления, столь бесспорные, суждения о которых стояли выше политических разногласий.
— Тяжелые и жуткие дни переживает Россия, — сказал А. И. Гучков. — Глубоко взволнована народная совесть. Какие-то мрачные призраки средневековья встали перед нами. Неблагополучно в нашем государстве. Опасность грозит нашим народным святыням. А где же они, охранители этих святынь?.. Почему безмолвствует голос иерархов, почему бездействует государственная власть?..
Долг нашей совести возвысить свой голос, дать исход тому общественному негодованию, которое накапливается в стране… Этот долг мы совершим сегодня, внося и поддерживая этот запрос.
В. Н. Львов-второй спрашивал:
— Что это за странная личность Григорий Распутин, который изъят из-под ведения обыкновенных законов о печати и который поставлен на странный пьедестал недосягаемости и недоступности? В этом виде и предложен нами запрос, чтобы низвергнуть эту личность с ее пьедестала… Но затыкать рот печати, единственной возможности в этом темном деле раскрыть правду, это, по-моему, недостойно великой страны, и поэтому я надеюсь, что вы примете и спешность и самый запрос.
И то и другое было принято единогласно.
Возвращаюсь к Сухомлинову. За полгода до своего ухода, в январе 1915 года, военный министр и его помощник А. П. Вернандер в частном собрании Государственной Думы дали противоречившие истине успокоительные заверения о боевом снабжении армии. Это обстоятельство особенно возмущало и раздражало депутатов, многие из которых, работавшие на театре военных действий, как и я, видели эту «истину».
Из писем солдат, рассказов раненых весь народ узнал страшную правду о недостатке снарядов, патронов, ружей. Теперь уже вся Россия знала, что главная причина наших неудач на фронте заключалась в недостатке вооружения, знала о преступном отношении военного ведомства к делу государственной обороны.
Психологическое настроение масс было тревожно. В верхах и низах распространялись ядовитые семена подозрений, расползались темные слухи о предательстве, об измене, о возможности назначения смещенного военного министра на более высокую должность.
Выступления съехавшихся с фронтов в Таврический дворец депутатов в первый же день открытия четвертой сессии Думы были полны негодования против бездействия власти и военного министра, которое рассматривалось в условиях войны как тяжкое государственное преступление. Речи ораторов прерывались криками: «Под суд! Обманул всех нас!»
Простой уход военного министра не мог уже удовлетворить ни армию, ни страну. Только судебное следствие могло положить конец упорным толкам, отделив виноватых от невиновных. Судьба Сухомлинова была решена.
Между вторым и третьим заседаниями 23 июля 1915 года состоялось внеочередное закрытое собрание Государственной Думы, на котором из числа трехсот семидесяти пяти голосовавших триста сорок пять высказались за предложение правительству предать Сухомлинова и всех должностных лиц, виновных в нерадении или измене, суду.
Уже через день, 25 июля, последовало высочайшее повеление об образовании верховной комиссии под председательством члена Государственного Совета инженер-генерала Николая Павловича Петрова «для всестороннего расследования обстоятельств, послуживших причиною несвоевременного и недостаточного пополнения запасов военного снаряжения».
Добытые комиссией данные были представлены 1 марта 1916 года на рассмотрение первого департамента Государственного Совета, который 10 марта постановил назначить предварительное следствие по обвинению бывшего военного министра Сухомлинова в противозаконном бездействии и превышении власти, подлогах по службе, лихоимстве и государственной измене. По приказу производившего следствие сенатора гражданского кассационного департамента Правительствующего Сената тайного советника Ивана Аполлоновича Кузмина 20 апреля 1916 года Сухомлинов был арестован и заключен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. Однако ретивому сенатору дали понять, что он зашел слишком далеко. Морис Палеолог отмечал в своем дневнике, что, «несмотря на свои скандальные злоключения, Сухомлинов тайным образом сохранил доверие высочайших особ».
Один из бывших друзей военного министра аферист князь М. М. Андроников на допросе 8 апреля 1917 года в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства рассказал, что весною 1916 года Екатерина Викторовна Сухомлинова вошла с Распутиным «в известные отношения», чтобы пройти к Вырубовой. Последняя устроила ей свидание с Императрицей, которой она передала записку под заглавием: «Черные и желтые». В ней она ругала почти все правительство и Государственную Думу.
По словам Андроникова, Екатерина Викторовна сделала Распутину крупное денежное подношение, а также дала много денег Вырубовой на лазареты. Это укрепило ее положение в Царском Селе, и к 5 октября 1916 года при министре юстиции А. А. Макарове Сухомлинов был выпущен из тюрьмы на свободу.