«Мир загорится… если только многие не станут одним».
Это было предупреждением. Мозаика предсказывала, что должно быть сделано, чтобы мир не был уничтожен в каком-то огромном пожаре. Элизабет вспомнила слова Грея. В чем бы ни заключалась суть операции, проводимой в этих горах, ее результатом станет гибель миллионов людей, и, скорее всего, вследствие применения радиации.
Она представила себе грибовидное облако, дымящееся и горящее адским огнем.
Эта картина весьма напоминала дым, вздымающийся из омфала.
«…Если только многие не станут одним».
Она переместила фотографию на экране вверх и прикоснулась пальцем к тому, что находилось под переведенным ею предупреждением.
Колесо чакр.
Кончик ее пальца скользнул по одному из лепестков к центру. Колесо чакр представляло собой то же самое предупреждение. Множество лепестков, встречающихся у одного центра.
«Многие станут одним».
Элизабет снова стала смотреть на пятерых женщин, поднимающих мальчика ввысь.
Внутри ее росла уверенность – относительно не только правильности ее перевода, но и его важности.
Элизабет дрожала от страха. Об этом необходимо кому-нибудь сообщить. Она подошла к спутниковому телефону, который оставил ей Грей. В случае чего, сказал он, нужно звонить директору Кроу.
И все же Элизабет колебалась. А вдруг она ошиблась? Вдруг ее звонок вызовет еще больший переполох? Может, лучше промолчать? Но тут она вспомнила своего отца и все его секреты, а также Мастерсона с его тайнами. Она была сыта по горло тайнами, полуправдами и недоговоренностями.
Хватит!
Она не станет уподобляться своему отцу.
Не сомневаясь в том, что ее открытие имеет первостепенную важность, Элизабет взяла телефон и набрала номер, который ей оставил Грей.
15 часов 18 минут
Вашингтон, округ Колумбия
Пейнтер смотрел, как ребенка готовят к тонкой операции. Они с Кэт Брайент стояли в наблюдательной комнате рядом с маленькой операционной «Сигмы». Возле операционного стола были разложены и дожидались своего часа стерильные устройства: ультразвуковой аспиратор, лазерные скальпели, стереотаксические центраторы. На столах поблескивали стальные инструменты и дрели со сверлами разного диаметра. Лиза, Малкольм и нейрохирург из больницы Университета Джорджа Вашингтона заканчивали последние приготовления.
На операционном столе, укрытая хирургической простыней, лежала Саша. Была видна только часть ее головы – выбритая и намазанная оранжевым антисептиком. Голова девочки была закреплена в твердой рамке, соединенной со сканирующим устройством. В центре участка, на котором должна была проводиться операция, в свете лампы поблескивал ее стальной имплантат.
Кэт, бледная и не находящая себе места от волнения, стояла, положив руку на стекло между наблюдательной комнатой и операционной.
Компьютерная томография и энцефалография, которые в течение последнего часа проводились несколько раз, показывали, что разрушение мозга девочки прогрессирует. Какие бы процессы ни происходили в мозгу Саши, они постепенно сжигали его. Поэтому, пока девочка окончательно не лишилась сил, было решено удалить имплантат. Похоже, именно он являлся центром, вокруг которого бушевала буря неврологической гиперактивности. Лиза назвала его «громоотводом».
Единственный способ спасти ребенка заключался в том, чтобы удалить имплантат. Нейрохирург внимательно изучил результаты сканирования и рентгеновские снимки. По его мнению, устройство можно было удалить, не причинив ребенку вреда. Операция предстояла тонкая, но вполне посильная для специалиста столь высокого класса.
Это была первая хорошая новость за всю ночь.
В кармане Пейнтера зазвонил телефон. Поначалу он хотел проигнорировать звонок, но, посмотрев на дисплей, увидел, что звонят из Кыштыма, города в России. Тогда Пейнтер повернулся спиной к окну, открыл трубку и ответил:
– Пейнтер Кроу слушает.
– Директор, – раздался женский голос, в котором слышалось облегчение. Это была Элизабет Полк. – Грей оставил мне этот номер.
Она говорила очень возбужденно, и Пейнтер это сразу почувствовал.
– Что случилось, Элизабет?
– Я сама точно не знаю. Я кое-что обнаружила, перевела… В общем…
Пейнтер слушал сбивчивый рассказ женщины о ее открытии, ее страхах, о том, что, по ее мнению, являлось предупреждением, зашифрованным в древней мозаике.
– Оракулы сидели на своих треножниках окаменевшие, находясь в бессознательном состоянии, словно накачавшись наркотиками. Единственный смысл их существования заключался в том, чтобы поддерживать того, кто мог спасти мир от уничтожения. Я понимаю, вы можете посчитать меня сумасшедшей, но мне кажется, что это как-то связано с тем, что происходит сегодня.
Пока она говорила, Пейнтер снова подошел к окну, выходящему в операционную. Слова Элизабет отдавались в его мозгу. «Окаменевшие, находясь в бессознательном состоянии, словно накачавшись наркотиками…»
В точности как Саша.
Кэт сказала, что перед тем, как отключиться, Саша назвала имя своего брата.
«Единственный смысл их существования заключался в том, чтобы поддерживать того, кто мог спасти мир от уничтожения».
Пейнтер видел, как хирург поднял скальпель, готовый начать операцию.
Нет!
Он кинулся к двери.
– В чем дело? – окликнула его Кэт.
У Пейнтера не было времени объяснять. Он ворвался в стерильную операционную.
– Стоп! Не делайте ничего!
13 часов 14 минут
– Товарищ генерал-майор, вам необходимо спуститься в бункер, – проговорил солдат. Он был на голову выше ее и словно сделан из одних только мускулов. – Мы займем оборону здесь.
Другой солдат втащил из коридора в комнату визжащего доктора Петрова. У того была по колено оторвана нога, из обрубка хлестала кровь. Вбежали другие солдаты, неся на закорках детей. Им всем пришлось вернуться в жилой корпус, чтобы не быть смятыми российскими подразделениями, в панике отступающими под натиском налетчиков.
Высокорослый солдат указал в сторону лестницы.
– Товарищ генерал-майор, прошу вас. Мы будем держаться, сколько сможем.
– Дети… – обронила Савина, понимая, что ее план трещит по швам. Она не могла позволить, чтобы кто-то прибрал к рукам то, что она создала. – Убейте их всех.
Глаза мужчины округлились от удивления, но он был солдатом и потому послушно кивнул.
Савина подошла к лестнице. Она не могла смотреть на это. Спотыкаясь, она спустилась вниз. Дверь в комнату была стальной, толщиной в четыре дюйма. Запершись здесь, она переждет, пока закончится война наверху. За открытой дверью она увидела светящиеся мониторы. На центральном было видно, как ядовитая вода изливается в землю. Уединившись здесь и наблюдая эту картину, она обретет успокоение.
Сверху послышались выстрелы.
Дети…
Цепляясь за стены, она направилась к комнате.
Но тут в дверном проеме возникла фигура, преградив ей путь.
Мальчик.
Петр.
Петр стоял в дверном проеме и смотрел на женщину. В сумраке лестничной площадки она была тенью, тьмой. Он не видел ее отчетливо, но он ее знал. Он сосредоточился на пламени ее сердца, горевшем у основания лестницы.
– Петр, – позвала она с робкой надеждой в голосе.
Савина сделала шаг вперед. Он поднял руки и потянулся вперед, но не плотью, а своим горящим духом. Он взял огонь ее сердца своими открытыми ладонями и держал как испуганную птицу. А затем осторожно сжал ее пламя, погасив его.
Женщина, вскрикнув, упала на колени, прижав к сердцу руку, сжатую в кулак.
– Петр, что ты…
Надежда уступила место ужасу, и она закричала.
Но он еще не закончил.
Эмпатический дар Петра имел еще одну грань. Он, бесспорно, был способен читать чужие сердца, но, пользуясь поддержкой сотни других, стоящих за ним, он мог гораздо больше.
Сотня глаз смотрела через его глаза. Он вычерпал из других детей боль от скальпеля, горечь одиночества, холод пренебрежения, мучения от тайного ночного насилия. Он потянулся еще дальше, в прошлое, к голубоглазой девочке в темной церкви, смотревшей на приближающихся к ней мужчину и женщину. Он забрал весь ее страх и вонзил все это, как кинжал, в сердце Савины.
Женщина дико закричала, выгнулась назад и погрузилась в безбрежную боль.
И хотя сейчас по жилам Петра бежали темные чувства, его снедал тот же огонь. Из его глаз текли горячие слезы. Он оплакивал всю утраченную чистоту и невинность, в том числе и свою.
Он не заметил пистолета, направленного на него.
Женщина хотела убить то, что убивало ее.
Грянул выстрел, разорвав тишину.
Петра отбросило назад, и ее огонь погас в его ладонях. Он успел увидеть, как она упала на пол; половины лица у нее не было. Петр поднял глаза и увидел Монка, бегущего вниз по лестнице с дымящимся пистолетом в руке.
Коккалис перешагнул через женщину и взял мальчика на руки.
– Петр!
Монк поднял мальчика и провел ладонью по его хрупкому телу. Он не обнаружил ни одной раны, но кожа ребенка была сухой и горячей.
На лестнице послышался топот. К ним бежали остальные. В результате короткой, но яростной перестрелки наверху защитники бункера были уничтожены. Все говорило о том, что русские собирались перестрелять нескольких находящихся без сознания детей.
Если бы они пришли хотя бы на полминуты позже…
С мальчиком на руках Монк вместе с остальными вошел в бункер. Глубокие рваные пробоины на контрольной панели дымились и воняли сгоревшей проводкой, клавиатуры были вдребезги разбиты, под ногами хрустело стекло. Все оборудование было безжалостно уничтожено. За исключением мониторов.
Монк указал на центральный монитор, узнав место на экране. Это была пещера, предназначенная для операции «Сатурн», только теперь из дыры в потолке хлестал поток воды и, бурля, падал в отверстие шахты.
– Операция «Сатурн» идет полным ходом, – с потерянным видом проговорил он. – Мы опоздали.
На соседнем мониторе Монк увидел пещеру, в которой он оставил Константина и других детей. Все они вповалку лежали на полу. Изображение было слишком размытым, чтобы можно было определить, живы они или нет.