Ее закон. Все чуждо, по-иному…
И слепо тянет к прошлому, к земному:
Испытанный, целуемый порог.
Я не бродяга, буйный и бездомный;
Я только дома счастлив и дышу.
А Бог и Небо чересчур огромны.
Я взгляда их, в упор, не выношу.
Тебе — лучи, в безбрежном их огне.
Мне в темной роще солнечные пятна.
Тебе — престол и холод звезд… А мне,
Мне — жар гнезда и щебет еле внятный.
Мне умирать. — Ты вечен… Но любовь
Сестра разлуке. Есть очарованье
В том, чтоб уйти и возвратиться вновь…
А смерть, — я помню, только расставанье.
Нет, рай похож — на родину мою.
Иначе он не ласков и не светел.
И быть не может, чтобы я в раю
Всех тех, кого люблю, — не встретил.
На что мне Рай, где вечною весной
Скучает все в лазурно-ясном гимне.
Отдайте мне — грозою полный зной,
Плач осени и гнев метели зимней.
Мой рай — мой дом. Иному я не рад.
Он — человечен; стало быть, прекрасен.
А ваш, надмирный, хуже во сто крат,
Чем ночь могил… Безбрежный — рай ужасен.
Поль ВЕРЛЕН{38}
Посвящено Шарлю Морису
Музыки, музыки прежде всего!
Ритм полюби! но живой, непослушный,
Ритм с перебоями, странно воздушный,
Все отряхнувший, что грубо, мертво.
Чувствуй слова! будь разборчивым строго,
Даже изысканным будь иногда.
Лучшая песня — в оттенках всегда:
В ней, сквозь туманность, и тонкости много.
Словно пылающий взор сквозь вуаль,
Солнце в полуденной дымке трепещет;
Звездочка искрой голубенькой блещет
В небе осеннем, где стынет печаль.
Только оттенки нужны! Краски грубы,
В красках нет жизни; оттенки лови!
В них обручаются, тайной любви,
Грезы и призраки, флейты и трубы.
В песнях не умничай. Хитрый намек,
Злая рассудочность — хуже отравы!
Щиплет глаза этот едкий чеснок,
Грубая кухня, дрянные приправы!
А красноречию шею сверни!
Что в пустозвонстве, и вялом, и праздном!
С рифмой построже: уму подчини,
Не поддавайся грехам и соблазнам.
О, эта рифма! с ней тысяча мук!
Кто нас прельстил побрякушкой грошовой?
Мальчик без слуха? дикарь бестолковый?
Вечно «подпилка» в ней слышится звук!
Музыки, музыки вечно и вновь!
Стих — должен реять мечтой окрыленной!
Должен из сердца стремиться, влюбленный,
К новому небу, где снова любовь.
Пусть — как удача, как смелая греза,
Вьется он вольно, шаля с ветерком,
С мятой душистой в венке полевом…
Все остальное — чернила и проза!
Артюр РЕМБО{39}
Июньский вечер, синий, благодатный,
Колосья колются, ласкается трава,
Ступаешь — свежесть мягкая приятна.
Без шляпы — в воздухе купайся, голова!
Ни дум, ни слов. Звенящая свобода!
Во мне цыган проснулся кочевой,
И я иду — к тебе, в тебя, Природа!
Как с женщиной, мне хорошо с тобой.
Жан-Мари ГЮЙО{40}
Я снова перечел — и не узнал я вас.
Так вот мои стихи, — вот ночи плод бессонной!
Ужель так стары вы? Не верит вам мой глаз;
Вы в сердце рождены, но слух мой изумленный
Сегодня внемлет вам как будто в первый раз.
О бедные стихи, любви моей поэма, —
Какая прелесть в вас так быстро умерла?
Иль для вчерашних чувств сегодня сердце немо?
Где ж эта свежесть их? во мне ль она была?
Как изменилось все, как охладела тема!..
— Но вы, читатели: вы от стихов моих
Стократно далеки! какой же тенью бледной
Мелькнут они для вас, — неведомых, чужих!..
Что вам мои стихи? вздох ветерка бесследный;
Успели вы, боюсь, забыть уже о них…
Ничто на их призыв в ответ не пробудилось!
Остались чужды всем стремления мои…
— Но в этих отзвуках живое сердце билось!
Но в вас любовь моя, в вас жизнь моя таилась,
О мои бедные вчерашние стихи!
Жорж РОДЕНБАХ{41}
О снег! о чистый снег, брат ласковый Молчанья,
Как сон — застенчивый, воздушный и немой!
Твой мягкий белый плащ, как тишины дыханье,
Ложится в сумерках, мерцая белизной.
О милый, милый снег! Все очертанья, краски,
Все шумы резкие, — ты нам смягчаешь их
И умираешь сам, с задумчивостью ласки,
Там, в серой дымке крыш и улиц городских.
Пленительная смерть! увы! такой напрасно
Мы для себя хотим: беззвучна и легка,
Она таинственна, безгрешна и прекрасна!
Роняют белый пух — и гибнут облака.
И нет, нет ничего! завеса туч бесплодных —
На хлопья нежные рассыпалась она;
И белых звездочек, уснувших и холодных,
Теперь, как кладбище, душа моя полна.
Анри де РЕНЬЕ{42}
Ложись на берегу и в руки набери
Чудесного песку, как солнца золотого!
Дай вытекать ему из пальцев, и смотри
В простор шумящих волн и неба голубого.
Потом закрой глаза. Отдайся Тишине.
И ты почувствуешь, как будто в полусне, —
Нет тяжести! ушла из пальцев запыленных…
И думай, медленно, под звучный хор валов:
«Жизнь — это горсточка пылинок золоченых,
На время взятая у вечных берегов».
Жюль РОМЕН{43}
Клочок бы лазури небесной!
И даже не отблеск, а дым
Сгоревшего вечера: с ним
Не так уже в комнатке тесно!
Сквозь окна синеют струи
Невысохшей грезы — последней;
Щемящих, но ласковых бредней
Парижской, а все же любви.
Спустилась упрямая мгла,
К ней город и сердце готовы…
Но если бы в сумрак свинцовый
И нежность укрыться могла!
Глаза твои… Ближе, о, ближе!
Надвинулись тени? Склони же
Смягченные взоры твои
И дай мне, в вечернем Париже,
Парижской, а все же любви.