— Вы знаете, Нелли, — продолжал я, — человек по-настоящему одинок только в городе. Я это испытал на собственной шкуре… Иногда я выхожу прогуляться и вижу людей. Сотни людей! Тысячи людей!.. А поговорить не с кем. Не с кем поговорить!.. Они-то между собой все время говорят. Что-то без конца болтают, болтают… Знаете, Нелли, мне иногда хочется затопать ногами и закричать: «Замолчите! Замолчите! Замолчите!..» Вам этого никогда не хотелось?
— Хотелось! Еще как! — сказал задремавший было дядя Паша.
— Поэтому я большую часть времени провожу дома. Сижу и задумчиво рисую. Я всегда рисую, когда задумываюсь. Черные и белые квадратики. А еще половинки человеческих лиц. Всегда только половинки…
— Авангардист, — отметил дядя Паша.
Я быстро пьянел. Голова разламывалась. В висках стучало. Но и остановиться я уже не мог.
Меня несло…
Дядя Паша сидел, развалясь вальяжно.
— Хорошо балду месим, — удовлетворенно щурился он.
— Отстаньте, отстаньте, — отмахивался я от него, всей душой, всем взглядом устремляясь к безмолвной, но все понимающей Нелли… — Иногда я целыми неделями не встаю с кровати. Сплю или просто валяюсь, гляжу в потолок. Я выключаю себя из мира. Отхожу в сторону. Не участвую. А зачем участвовать? Зачем, объясните мне?.. Потом, когда все-таки возвращаешься, видишь, что ничего не изменилось. Все то же самое. Нет, ну, конечно же, совсем, совсем другое… — поправлял я себя с нервным смешком. — Но по сути своей!.. По сути!..
— А по сути, — подхватывал пьяненький дядя Паша, — мы, как тараканы в банке: жрем друг друга и фамилии не спрашиваем!
Акробатка Нелли томно склонила голову к плечу и меланхолично водила кончиками пальцев по тонким черным бровям. Она просто сидела и просто слушала. А именно этого мне и хотелось. Именно этого требовала моя исстрадавшаяся душа…
— Вы знаете, Нелли, — говорил я, — иногда мне хочется утонуть в прозрачном озере. В жаркий летний день. И чтобы это озеро было где-нибудь в глубине леса. Хочется спокойно лежать на песчаном дне. Расслабиться. Ощущать на лице движение водорослей. Видеть медленно плывущих рыб… Нелли, — предлагал я, — вы не хотите утонуть вместе со мной в тихом лесном озере?..
— Еще как хочу, студент, — встревал дядя Паша.
— Да заткнись ты, дурак! — не выдержал я наконец.
— Чего, чего, — стал он угрожающе приподниматься со стула.
Акробатка Нелли повела красивыми бровями. Этого оказалось вполне достаточно.
— Ладно, студент, — сказал дядя Паша. — Проехали. Мультики будут потом. — И хотел добавить еще что-то в этом роде. Но вдруг лицо его испуганно перекосилось. — Нелька, — неуверенно проговорил он, — ты ж вроде померла.
— Померла, дядя Паша, померла, — весело рассмеялась акробатка Нелли. — С кем не бывает.
Дядя Паша быстро налил себе водки, выпил, снова налил и снова выпил. Это его, по-видимому, несколько успокоило.
— Не кладбище красит человека, а человек — кладбище, — авторитетно заявил он и, уронив голову на стол, захрапел.
…А меня как насквозь прокололо. Я вздрогнул. И в ту же секунду словно бы невидимые руки распахнули газетный лист, и я увидел жирный заголовок, набранный черным шрифтом:
«ГИБЕЛЬ ТАЛАНТЛИВОЙ АРТИСТКИ»!
Гибель!!
…Акробатка Нелли повернулась ко мне и что-то произнесла. Я ничего не слышал. Уши точно ватой заложило. Тогда она протянула руку. Я в ужасе отшатнулся и прошептал пересохшими губами:
— Вы погибли год назад в городском цирке.
— Что? — спросила она.
— Погибли…
Дядя Паша заворочался во сне и пробормотал:
— Есть такое дело.
— У вас сигаретки не найдется? — сказала акробатка Нелли.
Я протянул ей раскрытую пачку. Она двумя пальчиками вытянула одну, вставила ее в изящный белый мундштук и закурила.
И — странное дело. Эти обычные слова, обычный жест как-то успокаивающе подействовали на меня. Я взял свою недопитую кружку и допил. Потом подцепил вилкой с тарелки кусок мяса и отправил в рот.
Акробатка Нелли сидела безмолвная, стройная, загадочная, в черном платье, небрежно курила…
— Как это случилось? — спросил я.
Она выпустила красивое колечко дыма.
— Очень просто. Сорвалась с трапеции и грохнулась как последняя идиотка. А там лететь верных пять этажей. Представляю, какой у меня был видок в гробу.
— А вот… — Я не знал, что сказать.
— Что?
— А как же вы здесь? — с трудом выговорил я. — Вам, наверное, придется вернуться?
— Естественно, — кивнула она. — Я же мертвая.
Слова были произнесены. И ничего не произошло.
Храпел дядя Паша. Стояли пивные кружки на столе. На тарелках лежала закуска.
Мы разговаривали…
— Знаете, что мне больше всего нравится в театре? — говорил я по какой-то непонятной для себя ассоциации. — Когда актеры выходят на поклон. Понимаете, все актеры! И злодеи, и положительные герои, и те, кого по ходу пьесы убили. Все!.. Они берутся за руки, подходят к краю сцены и кланяются. А зрители им аплодируют и дарят цветы… Понимаете?.. Все происходит понарошку. Все живы, здоровы и сейчас пойдут ужинать…
— Вы боитесь, что вам захочется вернуться? — вдруг спросила акробатка Нелли.
— О чем вы… — начал было я, но тут же понял, о чем, и только тихо произнес: — Да.
— Но вы же еще не твердо решили?.. — пытливо заглядывала она мне в глаза.
Я и сам толком не знал, как я решил…
— Вот вы же сумели вернуться, — чуть слышно пробормотал я. — Вы здесь.
Она печально усмехнулась.
— Это только кажется, что я здесь. На самом деле меня здесь нет.
— Ха-ха-ха! — оглушительно захохотал проснувшийся дядя Паша. Он махал руками. Утирал набегающие слезы. Наконец, отсмеявшись, сказал: — Да вот тоже вспомнил, как в театрик ходил. Лет двадцать тому назад. Но пьеска была… — он прищелкнул пальцами, — с перчиком! Называлась: «Хорошо быть подполковником!». Улавливаете? Под полковником. Ха-ха-ха!
— Улавливаем, — сказал я.
Дядя Паша снова уснул.
— Вы когда-нибудь слышали про станцию «Отчаяние»? — спросила акробатка Нелли.
— Станция «Отчаяние»? — покопался я в своей памяти. — Нет. А где это?
— На станции «Московская».
Я вообще отказывался что-либо понимать.
— Это одно и то же, — терпеливо объяснила акробатка Нелли. — Странно, что вы не знаете. Все, кто устал от жизни, знают это место. Метро «Московская» и есть станция «Отчаяние». Надо просто подойти к самому закрытию и сесть в последний вагон последнего поезда.
— И что? — все еще не доходило до меня.
— И ничего. Окажетесь там.
Я захохотал в дяди-Пашиной манере. Громко и раскатисто.
— Это что же получается, — сотрясался я от смеха, — наши славные метростроевцы прорыли тоннель на тот свет?!
— Нет, не прорыли, — серьезно отвечала акробатка Нелли. — Кто едет в другое место — едет в другое место. Но люди, твердо настроенные покончить с собой, когда их много, создают вокруг себя особую ауру… энергетическое поле… Не знаю, как это точно назвать. Короче, кто хочет уехать в смерть — уезжает в смерть. — Она вспомнила о забытом в пальцах мундштуке с дымящейся сигаретой и слегка затянулась. — По-моему, это гораздо приятнее, чем резать себе вены или бросаться с крыши…
Подперев щеки ладонями, я пытался хоть как-то осмыслить ситуацию. Пивной зал плыл в розовом свете. Временами я начинал проваливаться в черную пустоту и слышать только голоса.
Одни голоса.
— Вы читали Набокова, Павел Филиппыч? — игриво интересовался голос акробатки Нелли.
— Нет, Нелли Никифоровна, не читал, — галантно отвечал голос дяди Паши. — Читать Набокова — все равно, что спать с мертвой женщиной.
— Я тоже читаю книги!!! — что есть силы кричал я.
И от моего крика проклятая темень опадала вниз и медленно растекалась над полом, словно черный туман. Снова из небытия возникала грязная пивнуха, и таинственная, прекрасная акробатка Нелли смотрела на меня печальными глазами. А я утопал в ее бездонном, влажном взгляде и спешил — спешил! — рассказать:
— Вы знаете, на днях я прочел биографию Айседоры Дункан. Как-то она ехала в открытой машине, с длинным шарфом на шее. Шарф зацепился за колесо и задушил блистательную балерину. С тех пор Айседоры Дункан больше нет. И Достоевского нет!.. И Льва Толстого!.. И Наполеона!.. Господи, кого только нет!.. А и есть!!
— И я есть!!! — вопил дядя Паша.
— То, что вы есть, — холодно заметила акробатка Нелли, — ничего не значит. В любой момент с вами может случиться все что угодно.
Она величественно замолкла. Но слова продолжали звонким эхом биться о мощные каменные своды и всасываться в липкую темень по углам. Уже и спинной хребет отказывается держать, как будто его и вовсе не было… В полном изнеможении я ложился корпусом на стол. Разгоряченной щекой на холодный мрамор.
Я чувствовал ужасную усталость. Смертельную усталость.
— Нелли, — жалко лепетал я, — жизнь раздавила меня своим однообразием. Эти бесконечные повторения кого угодно сведут с ума. Нелли, жизнь — это череда бесконечных повторений!
— Точно! — опускал дядя Паша свою ручищу на мою бедную спину. — Тяжелая штука — жизнь!
И на сей раз его бесцеремонность не раздражала.
— Да! Да! — соглашался я. — Очень тяжелая штука. В особенности если тебе за сорок и ты пошел по второму кругу… — Я замолкал в недоуменном раздумье. — Или по третьему?.. Не соображу… По утрам, впрочем, тоже…
А проклятая пивная нависала всей своей сырой тяжестью, давила и почти раздавливала, пережимая дыхание… Господи, да что же это такое?.. Я судорожно рвал пуговицы, освобождая шею. В смятении выбирался из-за стола и бежал… бежал…
— Желаете покурить? — подхватывал меня под руки дядя Паша. — Эт-то мы с превеликим удовольствием.
И вот мы уже стоим на улице и курим. Холодный ветер остужает разгоряченные щеки и лоб. Ясности, однако, в голове не прибавляется.
Не прибавляется ясности. Пуская мне в лицо едкую струю дыма, акробатка Нелли сердечно внушала: