Задним числом я уверен, что отца-профессора поразил не только сам факт смерти, но и его ирония. Жену, которая пять дней в неделю с девяти до пяти сидела за пуленепробиваемым стеклом в здании полиции, убил выстрелом в сердце вор, орудовавший в субботу на парковочной площадке универмага.
Просто чтобы вы имели представление, каким низким был в то время уровень преступности в Конкорде: согласно архивам ФБР, в 1997 году убили лишь одного человека – мою мать. То есть задним числом шансы матери быть убитой в Конкорде можно оценить как один к сорока тысячам.
Но так все и устроено. Неважно, каков шанс на событие, рано или поздно он выпадает, иначе его бы вовсе не было. Была бы нулевая вероятность.
После похорон отец заглянул на кухню. Глаза за очками казались больными, растерянными. «Ну, – сказал он своим детям, – как же у нас будет с ужином?» Он имел в виду не только этот вечер, а всегда. Я неуверенно улыбнулся Нико. Тикали часы на стене. Я знал, что он не переживет.
Профессор Пэлас спал на диване – не в силах был смириться с тем, что матери нет в кровати, не решался разобрать шкаф с ее вещами. Все это сделал я. Запаковал ее платья.
Еще долго я болтался вокруг здания полиции, просил молодых детективов, занимавшихся расследованием, сообщить как идут дела. Калверсон рассказывал: он позвал меня посмотреть, как снимают следы, когда обнаружили опознанную свидетелем машину – серебристую «Тойоту-терсел», брошенную преступником в Монпелье. Когда убийцу задержали, детектив Калверсон заехал к нам домой, разложил бумаги на кухонном столе и вместе со мной прошел весь ход расследования, всю цепь улик. Он мне все показал, кроме фотографии трупа.
– Спасибо, сэр, – сказал я тогда.
Отец, прислонившийся к косяку кухонной двери, бледный и измученный, тоже пробубнил «спасибо». Мне запомнилось, будто Калверсон ответил: «Я просто делаю свою работу», – но сомнительно, чтобы он в самом деле выдал такую затертую фразу. Воспоминания путаются, то было трудное время.
Десятого июня того же года тело отца нашли в кабинете – он повесился на шнуре от жалюзи.
Надо было рассказать Наоми все про родителей. Всю правду. А я не сказал, а теперь, когда она умерла, и не расскажу никогда.
5
Прекрасное утро. Даже обидно почему-то: слишком уж внезапно кончилась зима и началась весна. Ручейки талой воды. Зелень, пробивающаяся из-под сходящего снега на поле под окном моей кухни. С точки зрения полиции, это сулит сложности. На общественные настроения такая смена времен года действует как черная магия. Ведь это рассвет нашей последней весны. Следует ожидать вспышек отчаяния, новых волн тревоги, ужаса и горестных ожиданий.
Фентон сказала, что, если получится, позвонит мне в девять часов. Сейчас 8:45.
Мне, в сущности, не нужен ее доклад. В смысле мне не нужно доказательств. Я прав и знаю, что прав. Знаю, что своего добился. Но Фентон работает не зря, пригодится в суде.
Я слежу за идеально белым облачком, плывущим в небесной синеве, и тут, слава Богу, звонит телефон. Я хватаю трубку.
– Алло? – Нет ответа. – Фентон?
Долгое молчание, шорох глубокого вздоха, и я затаиваю дыхание. Это он. Убийца. Он знает. Он со мной играет. Это надо же!
– Алло? – повторяю я.
– Надеюсь, вы счастливы, констебль… то есть детектив. – В трубке шумно откашливаются, звенят льдинки в стакане джина, и я, подняв глаза к потолку, выдыхаю:
– Мистер Гомперс, вы не вовремя.
– Я нашел страховки, – продолжает он, словно не услышал. – Таинственные страховые претензии, которые вы просили найти. Я нашел.
– Сэр… – однако он и не думает замолкать, ведь я сам дал ему сроку двадцать четыре часа. Вот он и отчитывается, поганец несчастный. Нельзя же просто повесить трубку.
– Ясно, – говорю я.
– Я обратился в отдел дубликатов, запросил список дел. Только одно помечено именем Зелла. Вас оно интересовало, так?
– Совершенно верно.
Он с пьяным сарказмом тянет:
– Надеюсь. Потому что теперь будет как я говорил. Именно как я говорил.
Я смотрю на часы. 8:59. То, что собирается сказать Гомперс, больше не имеет значения. Да и никогда не имело. Дело было не в страховом мошенничестве.
– Сижу я это в Бостоне, в конференц-зале, роюсь в дубликатах, и тут вваливается не кто иной, как Марвин Кессел. Знаете такого?
– Нет, сэр. Я благодарен вам за помощь, мистер Гомперс.
Дело было не в страховом мошенничестве. Совсем не в нем.
– Марвин Кессел, к вашему сведению, помощник управляющего региональным отделением Атлантического побережья и Северо-Востока. И он весьма заинтересовался, что за чертовщина происходит в Конкорде. Вот. Теперь ему известно, и в Омахе известно, что у нас пропадают дела и происходят самоубийства. Все это у нас.
Тон у него, как у моего отца. «Потому что это Конкорд!»
– Так что теперь я лишусь работы вместе со всем нашим филиалом. Они тоже останутся без работы! Всех вышвырнут на улицу. Так что, надеюсь, у вас есть чем писать, детектив, потому что у меня для вас информация.
Я беру ручку, и Гомперс мне все излагает. Ко времени смерти Питер работал над претензией, поданной миссис В. Р. Джонс, директором института «Новые горизонты», некоммерческой организации в штате Нью-Гэмпшир. Его главное отделение находится в Нью-Касле, что на побережье, близ Портсмута. Институт застраховал исполнительного директора мистера Бернарда Тэлли, а тот покончил с собой в марте, так что «Мерримак, жизнь и пожары» занималось расследованием страхового случая.
Я по старой привычке записываю все, хотя это неважно, совершено неважно.
Гомперс замолкает. Я благодарю и смотрю на часы. 9:02, в любую минуту может позвонить Фентон с нужным мне подтверждением, и я сяду в машину, чтобы отправиться за убийцей.
– Мистер Гомперс, я ценю вашу жертву. Но идет следствие по убийству. Это важно.
– Вы не представляете, молодой человек, – говорит он. – Вы не представляете, как это важно!
Он вешает трубку, а я готов ему перезвонить. Богом клянусь, несмотря ни на что, я готов встать и поехать к нему. Потому что он не… он не переживет.
Но тут звонит стационарный телефон, и я снова хватаю трубку. И слышу голос Фентон:
– Итак, детектив, как вы узнали?
Я перевожу дыхание, закрываю глаза и секунду или две слушаю стук собственного сердца.
– Пэлас? Вы слушаете?
– Слушаю, – медленно отзываюсь я. – Пожалуйста, опишите, что именно вы нашли.
– Ну, конечно, с удовольствием. А потом вы как-нибудь угостите меня бифштексом.
– Да-да, – тороплюсь я, открываю глаза и вглядываюсь в сияющее синее небо за кухонным окном. – Вы только скажите, что нашли!
– Вы псих, – ворчит она. – Масс-спектроскопия крови Наоми Эддс показала присутствие сульфата морфина.
– Ясно, – говорю я.
– Вы не удивлены?
– Нет, мэм, – говорю я. Нет, я не удивлен.
Причина смерти не изменилась. Тяжелая черепно-мозговая травма от огнестрельного ранения в середину лба. Однако жертва нападения в период от шести до восьми часов перед смертью принимала производные морфина. Я совсем не удивлен.
Я снова закрываю глаза и вижу Наоми, уходящую из моего дома в красном платье, чтобы среди ночи попасть к себе и набраться кайфа. Наверно, у нее кончалась заначка и она тревожилась, потому что ее поставщик умер. Его застрелил Макгалли. По моей вине.
Ох, Наоми! Могла бы мне сказать.
Я достаю из кобуры «зиг-зауэр», кладу его на кухонный столик, открываю магазин, извлекаю и пересчитываю дюжину пуль 357-го калибра.
Неделю назад в «Сомерсете» Наоми за обедом говорила мне, что ей пришлось помочь Питеру Зеллу, потому что тот страдал от ломки. «Пришлось помочь», – сказала она, отводя глаза.
Я мог бы увидеть еще тогда, но не хотел знать.
– Сожалею, что не могу сказать вам большего, – продолжает Фентон. – Будь у девушки волосы на голове, я бы определила, долго ли она употребляла морфий.
– Вот как?
На самом деле я не слушаю. Вот девушка, которая не может не помочь коллеге, почти незнакомому человеку, когда видит, что он страдает. У этой девушки свой долгий опыт употребления наркотиков. Ее родители так намучились с ней, что отец вешает трубку, услышав имя дочери от полицейского.
– Если имеется волос достаточной длины, его можно разделить на отрезки по четверть дюйма и проанализировать один за другим, – объясняет Фентон. – Рассчитать, какие вещества участвовали в метаболизме, месяц за месяцем. Довольно увлекательный метод, на самом деле.
– Я к вам заеду, – говорю я. – И да, я угощу вас бифштексом.
– Конечно, угостите, Пэлас, – отвечает Фентон. – Под Рождество, договорились?
Я знаю, что показал бы анализ волоса. Наоми принимала наркотики три месяца. Не знаю, сколько раз она начинала и бросала, насколько долгими были периоды употребления и воздержания, но в этот раз она употребляла ровно три месяца. Со вторника третьего января, когда профессор Леонард Толкин из лаборатории реактивной тяги выступил по телевизору и сообщил ей то же печальное известие, что и всем остальным. Навскидку скажу, что если она не вернулась к употреблению запрещенных веществ в тот же день, то сорвалась назавтра или послезавтра.
Я заново заряжаю магазин, зажимаю предохранитель и возвращаю личное оружие в кобуру. Это упражнение – открыть магазин, проверить патроны, закрыть – я сегодня проделываю не в первый раз, потому что проснулся в половине восьмого.
Питер Зелл произвел оценку риска и ударился в авантюру несколькими месяцами раньше. Прошел весь цикл – любопытства, экспериментов, пристрастия и отказа от наркотика, – пока шансы росли день за днем. А Наоми, как многие другие, рискнула тогда, когда угроза была официально признана, когда шансы на столкновение разом подскочили до ста процентов. Миллионы людей по всему миру решились тогда воспарить выше спутников, да там и остаться. Наскребли кто что мог: таблетки, травку, шприц или украденные пузырьки с обезболивающим. Отъехали в розовый туман, отгородившись от ужаса, потому что «отдаленных последствий» опасаться уже не приходилось.