– Вы позволите задать вам несколько вопросов, мисс Эддс?
Она не отвечает, но и не уходит – просто стоит, задумчиво разглядывая меня. И я начинаю опрос. Она проработала здесь четыре года. Да, мистер Зелл уже работал, когда она пришла. Нет, они не были близко знакомы. Она подтверждает портрет Зелла, нарисованный Гомперсом: тихий, усердный, плохо социализирован. Только она употребляет слово «неловкий», и мне это нравится. Она припоминает случай на Хеллоуин, когда Питер набросился на Терезу из бухгалтерии, но не помнит его недельного отсутствия после этого.
– Если совсем честно, – признается она, – сомневаюсь, что заметила бы его отсутствие. Говорю же, мы не были близко знакомы. – Лицо ее смягчается, и на долю секунды я готов поклясться, что она смаргивает слезы, но доля секунды проходит, и она снова собранна и бесстрастна. – Хотя он был очень милый. Действительно приятный человек.
– Вы могли бы назвать его подавленным?
– Подавленным? – Она улыбается с легкой иронией. – Разве не все мы сейчас подавленны, детектив? Невыносимым грузом неизбежности. Вы не подавленны?
Я молчу, но фраза «невыносимый груз неизбежности» мне тоже нравится. Так лучше, чем «это сумасшествие» Гомперса и «большая котлета» Макгалли.
– А вы не заметили, мисс Эддс, когда и с кем вчера ушел мистер Зелл?
– Нет, – говорит она, и ее голос падает на полтона, а подбородок опускается к груди. – Я не заметила ни когда он покинул офис, ни с кем.
Я на секунду теряюсь, а когда соображаю, что эта внезапная наигранная серьезность – всего лишь подначка, девушка уже продолжает прежним тоном:
– Я сама ушла рано, около трех. У нас сейчас довольно свободное расписание. Но Питер, когда я уходила, точно был на месте. Я помню, как махнула ему на прощание.
Передо мной живо встает образ Питера Зелла вчера в три часа пополудни. Он провожает взглядом уходящую секретаршу шефа, красивую и собранную. Она с дружеским безразличием машет ему, и Зелл нервно кивает в ответ. Ссутулившись за своим столом, поправляет очки на переносице.
– А теперь, простите, – резко говорит Наоми Эддс, – мне нужно вернуться к работе.
– Конечно, – вежливо киваю я, мысленно добавляя: «Я тебя не звал. И не просил задерживаться». – Да, мисс Эддс, еще одно. Что вы делали сегодня утром у «Макдоналдса», где было найдено тело?
На мой неопытный взгляд, вопрос тревожит мисс Эддс – она отводит глаза, и на щеках проступает легкий румянец, – однако девушка овладевает собой и с улыбкой отвечает:
– Что делала? Я все время туда хожу.
– В «Макдоналдс» на Мэйн-стрит?
– Почти каждое утро. Точно. Выпить кофе.
– Выпить кофе можно гораздо ближе.
– У них хороший кофе.
– А почему вы не зашли?
– Потому что… потому что в последнюю минуту спохватилась, что забыла кошелек.
Я складываю руки на груди и выпрямляюсь в полный рост:
– Это правда, мисс Эддс?
Она складывает руки на груди, копируя мою позу, и смотрит прямо в глаза:
– А это правда просто следственная руина?
И я остаюсь провожать взглядом ее спину.
– Вы про того коротышку спрашивали. Правильно?
– Простите?
Старикан охранник сидит на том же месте, где я его оставил, развернув стул к лифтам, словно застыл в этой позиции на все то время, что я работал наверху.
– Про того, кто умер. Вы сказали, идете в «Мерримак-жизнь» насчет убийства.
– Я сказал, что расследую подозрительную смерть.
– Ну да. Так это насчет коротышки. Мелкий, как белка, очкастый?
– Да. Его звали Питер Зелл. Вы были знакомы?
– Не-а. Не больше чем с любым, кто работает в здании. Здоровались. Вы коп, говорите?
– Детектив.
Дубленое лицо старика на миг сводит дальняя родственница улыбки.
– Я служил в авиации. Во Вьетнаме. А когда вернулся, тоже хотел стать копом.
– Эй, – повторяю я пустые слова, которыми мой отец обычно отвечал на пессимизм и безнадежность, – никогда не поздно!
– Ну, – охранник хрипло откашливается и поправляет мятую фуражку, – теперь-то уже поздно.
В тускло освещенном вестибюле тянутся секунды, а потом охранник говорит:
– Так прошлой ночью того худышку подхватил с работы тип с большим красным грузовиком.
– Красный грузовик? На бензине?
Бензина ни у кого нет – ни у кого, кроме полиции и армии. ОПЕК прекратила экспорт нефти в начале ноября, канадцы последовали ее примеру парой недель позже, и на этом все. Министерство энергетики пятнадцатого января вскрыло стратегические резервы, все получили бензина на девять дней и больше не получат.
– Не бензиновый, – поправляет охранник. – Судя по запаху, на растительном масле.
Я киваю и в волнении шагаю ближе к нему, разглаживая усы ребром ладони.
– Мистер Зелл сел в машину добровольно или против воли?
– Ну его никто не заталкивал, если вы об этом. И пистолетов я не видел – никакого оружия.
Я раскрываю тетрадку, щелкая ручкой.
– Как он выглядел?
– Выставочный «форд» старой модели. Шины восемнадцатидюймовые, «гудиер» без цепей. Сзади клубился дым и воняло как будто подгоревшим маслом.
– Так-так. Вы номера не заметили?
– Нет.
– А водителя рассмотрели?
– Нет. Я тогда не видел причин рассматривать. – Старик задумчиво моргает. Кажется, мой энтузиазм его позабавил. – Но он был крупный парень, это я точно говорю. Такой здоровяк.
Я, поспешно записывая, киваю.
– И вы уверены, что это был красный грузовик?
– Точно. Красный, среднего размера, на стандартной раме. А на боковой стенке кабины со стороны водителя большой флажок.
– Какой флажок?
– Какой флажок? США, – нехотя отвечает охранник, словно ему неприятно признавать существование других стран.
Я молча пишу целую минуту. Все быстрей и быстрей, шурша ручкой в тишине вестибюля, а старик рассеянно поглядывает на меня, склонив голову, словно я не человек, а музейная витрина. Потом я, поблагодарив, убираю тетрадь и ручку и выхожу на мостовую, под снег, засыпающий красный кирпич и известняк центральной части города. На секунду останавливаюсь, рассматривая воображаемую картинку, как кадр из фильма: застенчивый неловкий человечек в мятом коричневом костюме забирается на пассажирское сиденье блестящего красного грузовика с модифицированным двигателем и уезжает в последние часы своей жизни.
3
Этот сон, повторявшийся раз или два в неделю, уносил меня во времена, когда мне было двенадцать.
Сначала появляется внушительная фигура Райана Дж. Ордлера, бессменного шефа полиции Конкорда, ветерана уже тогда, когда в реальности я ежегодно видел его на летнем пикнике Семей и Друзей. Он неуклюже ерошил мне волосы и дарил монетку с головой бизона, такую же, как всем присутствующим детям. Во сне Ордлер стоит в полном обмундировании по стойке смирно и держит в руках Библию, на которую я кладу правую ладонь и повторяю за ним клятву хранить и поддерживать закон. Затем Ордлер торжественно вручает мне пистолет и значок, я отдаю честь, и он салютует в ответ. Гремит музыка – в этом сне есть музыка – и вот я уже детектив.
В реальной же жизни я вернулся в участок в девять тридцать утра нестерпимо холодным утром прошлого года после ночного патрулирования сектора 1 и обнаружил в своем шкафчике написанный от руки приказ с предписанием доложиться по начальству. Я зашел в комнату отдыха, плеснул в лицо водой и через две ступеньки взбежал по лестнице. В то время исполняющей обязанности администратора была лейтенант Ирина Пол, не так давно заменившая неожиданно уехавшего лейтенанта Ирвина Мосса.
– Доброе утро, мэм, – здороваюсь я. – Вы что-то хотели?
– Да, – отвечает лейтенант Пол, ненадолго оторвавшись от лежавшей перед ней черной папки с надписью на боку «Министерство юстиции США». – Секундочку…
– Конечно, – не тороплю я, оглядываясь.
И тут другой, низкий, голос рокочет из угла:
– Сынок…
Ордлер в мундире, но без галстука, с расстегнутым воротом возник в полумраке освещенного единственным окном кабинета. Со скрещенными на груди руками – не человек, а могучий дуб. Меня охватывает трепет, позвоночник распрямляется сам собой, и я отзываюсь:
– Доброе утро, сэр!
– Так вот, молодой человек, – лейтенант Пол поднимает голову, и шеф чуть заметно кивает на нее, показывая, чтобы я слушал внимательно. – Так вот. Вы позавчера вмешались в инцидент в подвале…
– Что? О!..
Я краснею и начинаю объяснять:
– Это новенький, он еще неопытней меня… – Я сам отслужил всего шестнадцать месяцев. – Новичок привел подозреваемого на предварительное задержание по статье шестнадцатой. Лицо без определенного места жительства…
– Верно, – говорит Пол, и я вижу перед ней рапорт о том инциденте. Мне это совершено не нравится, я уже потею. Буквально потею, несмотря на холод в кабинете.
– И он, я имею в виду офицера, словесно оскорблял подозреваемого, что я счел неприличным и нарушающим правила департамента.
– И вы позволили себе вмешаться. С тем, чтобы, смотрите-ка… – Она снова опускает глаза и перелистывает розовую кальку рапорта: – …Процитировать соответствующий параграф агрессивным и угрожающим тоном.
– Думаю, я бы выразился иначе. – Я поглядываю на шефа, но тот смотрит на лейтенанта Пол – это ее шоу.
– Просто джентльмен случайно оказался мне знаком. Простите, следовало сказать «подозреваемый». Дюн Шепард, белый, мужского пола, пятидесяти пяти лет. – Пристальный, но безразличный взгляд Ирины Пол меня сбивает, как и безмолвное присутствие шефа. – Мистер Шепард был вожатым нашего скаутского отряда. Тогда он работал бригадиром электриков в Пианкуке, но, надо полагать, ему в последнее время пришлось тяжело. Рецессия…
– Официально, – тихо поправляет Пол, – на мой взгляд, это депрессия.
– Да, мэм.
Лейтенант Пол снова смотрит в рапорт. Вид у нее измученный.
Этот разговор происходит в начале декабря, в холодные месяцы сомнений. Семнадцатого сентября астероид вышел в соединение, был невидим из-за близости к Солнцу, и получить новые данные не удавалось. Поэтому шансы, которые неуклонно росли с апреля – трехпроцентная вероятность столкновения, десятипроцентная, пятнадцатипроцентная, – застряли в конце осени и начале зимы на пятидесяти трех процентах. Состояние мировой экономики сменялось от плохого к худшему и много худшему. Двенадцатого сентября президент счел нужным подписать «Акт о безопасности и стабильности» и дал добро на вливание федеральных субсидий в государственные и местные правоохранительные органы. Для Конкорда это означало, что всю молодежь – еще моложе меня, иногда прямо со школьной скамьи – прогнали через учебку, заменившую полицейскую академию. Мы с Макконнелл между собой звали их «ежиками», потому что все новобранцы были одинаково подстрижены, имели одинаковые младенческие личики, холодные глаза и нагло себя вели.