— Я не понимаю, о чем ты? — прервала его Андреа.
— Я не считаю преступлением, — пояснил Чаба, — что Эрика любила Пауля и отдалась ему.
— Они нарушили закон, — неуверенно заметил Эндре.
— Плевать мне на такие законы! Не думаю, что честные люди будут с ними считаться. Видишь ли, Эндре, Пауля в Европе считали талантливым художником. Несколько его картин уже висят на стенах знаменитейших музеев мира. Нелепая смерть еще больше придаст веса его живописи. Его имя будет жить в его картинах. Люди видят в нем мученика, я уже читал об этом в нескольких статьях, а ведь о его смерти еще не было официального сообщения. Как же я могу заявить, что Пауль Витман изнасиловал немецкую девушку?! Само по себе это страшное преступление, Эндре! Подобного типа стал бы презирать всякий честный человек. Насильники заслуживают расстрела. Нет, кандидат в попы, ты лично можешь давать какие угодно свидетельские показания, а я лгать не стану.
— А что будет с Эрикой?
— Не знаю. — Чаба уставился в пустоту: — И еще я хочу сказать о том, что мне только сейчас пришло в голову. Если мы, венгерские друзья Пауля, оба дадим такие показания, представь себе, что напишет об этом Штрейхер в своей газете. Ведь этим можно вызвать такую вспышку антисемитизма, которая повлечет за собой кровавые последствия. Мы спасем Эрику и пошлем на смерть множество евреев. Ты, возможно, подпишешься под наговором, я — нет. Но заявляю тебе, будущий поп, если ты это сделаешь, ты мне больше не друг! Пошли!
По дороге все молчали. Андреа взяла Чабу под руку, сжала его локоть, а когда они свернули в аллею, тянувшуюся вдоль набережной, шепнула:
— Думаю, что ты прав. — Когда они шли мимо шикарных особняков Грюневальда, Андреа спросила: — Как случилось, что родители отвергли Эрику?
— Ты о таком никогда не слышала?! — удивился Чаба. — Низкие они люди, потому и отвергли. Испугались за свою грязную жизнь. Если эту несчастную девушку выпустят, она будет совсем одинокой. Ей даже жить негде. — Чаба обнял Андреа за талию, прижал к себе. Эндре неверными шагами шел около, словно посторонний, случайно оказавшийся рядом. — К сожалению, этот негодяй Гитлер намного хитрее и коварнее, чем думают некоторые.
— Почему ты так говоришь? — тихо спросил Эндре. — Почему он негодяй? Миллионы людей по вечерам упоминают его имя в своих молитвах, видят в нем мессию. Они не считают его негодяем. И это прежде всего дело самих немцев, а не твое.
Чаба внезапно остановился. Не в силах сдерживать своего возмущения, он обернулся к худому семинаристу, у которого под скулами дергались желваки.
— Послушай ты, кретин! Ступай к черту со своим мессией. Молись на него, повесь его портрет на стенку и преклоняй перед ним колени. А меня не учи!
— А ты со мной не смей разговаривать таким тоном!
Андреа разъединила их, сказав успокаивающе:
— Хватит, ребята! Так и до драки дойти можно. — Взяв под руку справа Чабу, слева Эндре, она потащила их за собой. — Два больших дурака способны поссориться из-за фюрера. Ты считаешь его негодяем, Эндре не согласен с тобой. Ну и оставайтесь каждый при своем мнении. Пошли... Ну давайте, раз, два, левой, правой... И перестаньте!..
Когда они свернули на тенистую Гартенштрассе, Чаба сказал:
— Не сердись, я не хотел тебя обидеть. Но ты сам должен понять, что здесь происходит.
— Конечно, понимаю. Но я хочу быть объективным.
— Объективным... Ну ладно, не буду спорить. — Чаба прикурил сигарету, и они пошли дальше. — Ты прав, миллионы обожествляют его. Но кто эти миллионы?
— Люди. Простые трудящиеся немцы: рабочие, крестьяне, священники, преподаватели.
— Так оно и есть, — сказал Чаба. — Люди, в которых пробудили животные инстинкты. Жажду захвата чужого. Ты не заметил, на чем строят свое учение Гитлер и его банда? На людской подлости. Хочешь получить квартиру получше? Донеси на соседа, и его квартира станет твоей. Уничтожение евреев и демократически настроенных граждан — какие огромные возможности это дает! Освобождаются места в учреждениях. Можно легко сделать карьеру, разбогатеть. Отец Эрики, религиозный буржуа, мелкий торговец колониальными товарами, тотчас же стал нацистом, как только получил магазин, принадлежавший раньше еврею. Гитлер осуществил его самые заветные мечты. И теперь он упоминает его имя в своих молитвах.
— А тебе кто это все рассказал? — спросил, остановившись, Эндре.
— Сама Эрика. Она говорила мне об этом за несколько дней до ареста. Ее отец тайно вступил в СА и тут же стал блокляйтером. Первым делом он донес на Зеемана, что тот ругал фюрера ну и так далее, а через два дня всю семью Зеемана забрали в концлагерь.
— Я этого не знал.
— Эрика не хвасталась этим. Плакала. Она даже Паулю не решалась рассказать. Могу даже предположить, что и на нее донес родной отец. Ему нужно было показать, какой он надежный нацист. Знаешь, кандидат в попы, нацисты ничего даром не дают.
Эндре промолчал. Слова друга вызвали в нем смятение чувств. В некоторых вещах он соглашался с Чабой и все-таки на многое смотрел иначе. Есть, конечно, подлые люди, думал он, но не все же подлецы. Не могут же все восторгаться по приказу. «Немецкий народ талантлив, — говорил профессор Эккер, — и жизнеспособен. Немцы прилежны и трудолюбивы. Немецкий народ унизили после войны...»
Эндре вспомнил художника. «Я немец, — говорил Пауль Витман. — Немец. Здесь моя родина. Здесь жили мои родители и родители моих родителей. Здесь они умерли и здесь похоронены. Зачем мне покидать свою родину?» «Ты прав, Пауль, — ответил ему тогда Радович. — Родина вечна. Режимы появляются и исчезают. Оставайся...» Пауль вел себя как настоящий немец. Собственно говоря, поэтому ему и пришлось умереть. О боже милосердный, кто же тогда прав?..
Семинарист шел по улице как лунатик, молясь про себя: «Господь всемогущий и вездесущий, успокой мою грешную душу, просвяти мой скудный разум, чтобы я мог найти предначертанный тобою путь...»
После полудня внезапно пошел дождь, но продолжался он недолго. Ливень смыл с листьев тонкий слой пыли, газоны позеленели, воздух стал чище, однако гулять еще было нельзя, следовало подождать, пока затвердевшая почва дорожек не поглотит растекшиеся по ней лужи. Госпожа Эльфи распахнула окна в комнатах, впустив в дом приятно посвежевший воздух. Подполковник Гуттен проводил гостей в курительную комнату, приказав подать чай и кофе. Ликеры и коньяк были приготовлены заранее. Гости расселись по удобным кожаным креслам, на широком диване, над которым висела большая картина Ретеля. Генерал Хайду сел под картиной, устроился поудобнее, казался веселым, рядом с ним заняли места Гуттен и Аттила, напротив, по другую сторону узкого стола, курил трубку Геза Бернат. Справа от него сидели Эндре и Чаба. Андреа помогала хозяйке дома обслуживать гостей, но потом и они присели.
Разговор зашел об Испании. Гуттен развивал мысль, что контрреволюционные силы могут победить лишь в том случае, если им будет оказана основательная помощь со стороны.
— Думаю, — заметил генерал Хайду, — что за этим дело не станет. Мне известно, что по этому вопросу у Муссолини и Гитлера существует полное единство мнений. Полное!
Андреа сидела рядом с Чабой и с досадой слушала беседу мужчин. Ни о чем другом они не умеют разговаривать, кроме как о политике. С тех пор как она здесь, она постоянно слышит об одном: Гитлер, нацисты, коммунисты, Милан Радович. Хорошо, хоть Чаба молчит и не вмешивается в спор. Андреа посмотрела в окно. Облака развеялись, опять светило жаркое солнце. Затем девушка перевела взгляд на генерала, который в этот момент как раз объяснял, какую стратегию может применить Франко. Какое отношение имеют сидящие здесь венгры к далекой Испании? Даже тетя Эльфи и та высказывает свое мнение. Откуда ей знать, как поступят англичане. А Аттила? Тот и вовсе распалился:
— Даже слепому ясно, что красные предпримут всеобщее наступление. Русские хотят захватить Испанию, это бесспорно. Если им удастся большевизировать Пиренейский полуостров, Европа окажется в их руках. (Эльфи чуть было не упала в обморок, а про себя подумала: «Какой же умный мой отпрыск!») Сталин, безусловно, будет нападать, надо разбить его войско. Победа Франко — это победа Европы!
— Победа нацистской Европы, — тихо поправил Чаба. — Я не могу сказать, что опасней для Европы — нацизм или коммунизм.
«Браво, Чаба! — радостно подумала Андреа. — Хорошо проучил их. Видишь, как они сразу смутились». Она посмотрела на генерала, поднявшего палец и делавшего Аттиле знак помолчать.
— Оба эти политических строя представляют для Европы опасность, — сказал генерал. — Доведем эту мысль до абсурда и предположим, что Европа стоит на перепутье и выбирать она должна только между фашизмом и большевизмом. Допустим, что других путей у нее нет. Хочу подчеркнуть, что это всего лишь игра фантазии. Итак, нацисты или большевики. — Обычно непроницаемое лицо генерала расплылось в улыбке. — Было бы интересно, если б мы сейчас по очереди проголосовали... Согласны?
— Правильно, — вмешался Аттила, — голосуем!
Андреа посмотрела на Чабу, заметила на его лице ироническую улыбку.
— Если тебя интересует, кому я отдам мой голос...
Отец не дал ему закончить:
— Мне лично он не нужен. Хочу высказать свое мнение.
Солнечные лучи, заглянув в окно, ярко осветили батальное полотно Ретеля. Андреа показалось, что центральная фигура на ней, размахивающий алебардой легендарный герой, очень похожа на генерала.
— Я бы выбрал нацизм, — продолжал генерал-майор. — Тому есть много причин, начиная от уважения частной собственности и кончая свободой религии.
Геза Бернат молча сделал несколько затяжек, затем отпил из рюмки глоток коньяка и сказал:
— А все находящееся между этими двумя полюсами? А как же быть с «теорией вождя», концепцией о «чистоте крови» и теорией о «высшей расе»? Вот ты, например, Аттила, в какую группу ты войдешь: господствующей элиты или же неполноценных народов, лишенных свободы действия и мышления? — Пробежав взглядом по застывшим лицам присутствующих, журналист спокойно и бесстрастно продолжал размышлять вслух: — Ты только что упомянул об уважении частной собственности и о свободе религии. Какую роль они играют при нацистском режиме? Интересно, до каких пор ты сможешь свободно располагать своим имуществом? Только до тех, пока будешь выполнять распоряжения нацистских руководителей, действовать по их указке. Проще говоря, ты должен будешь отказаться от собственной индивидуальности. Тебе известно, Аттила, сколько священников, католических и протестантских, находятся сейчас в заключении, и только потому, что они не захотели увидеть в Адольфе Гитлере божьего посланца?