ване.
«Ну разве это не свинство, — казалось, вновь услышал Вебер слегка хрипловатый, пропитой голос отца Моники, — когда моя мерзавка вдруг заявляет мне о каких-то якобы имеющихся у нее принципах? В Порт-Саиде, например, даже десятилетние девчонки уже содержат всю семью. Эта же, видите ли, не может лечь в постель без любви. А все из-за кого? Из-за этого негодяя». Через минуту Вебер уже знал, что под «негодяем» старый артист подразумевает Радовича.
Глазея на Монику, небрежно развалившуюся на диване, покрытом цветным ковром, на ее красивую фигуру, на великолепные волосы, Вебер невольно сравнил ее с молодой похотливой телкой. И, как ни велико было искушение, мысленно он приказал себе: «Сначала — служба, потом — личная жизнь». Он спросил у Моники, не хочет ли она сняться в фильме. Объяснил, его предложение вызвано тем, что у нее очень фотогеничное лицо и великолепная фигура, которая прекрасно смотрелась бы с экрана. Девушка ничего не ответила Веберу, бросив на него безразличный взгляд. Тогда он заговорил о том, что было бы неплохо сделать несколько пробных дублей.
— А до того с кем и сколько раз я должна переспать? — холодно спросила Моника. — Нет, господин, я не собираюсь стать ни артисткой, ни киноартисткой. Я хочу жить тихо и спокойно.
— Разумеется, мадемуазель, — сказал Вебер. — Все мы стремимся к такой жизни.
— Вы так полагаете?
Наступила долгая пауза, во время которой Вебер решил, что ему пора смело наступать, тем более что путь к отступлению, если понадобится, он себе уж обеспечит.
— Вы все еще любите его?
— Кого вы имеете в виду? — спросила девушка, несколько оживившись. Она закурила, не сводя глаз, с Вебера.
— Радовича... — И быстро добавил: — Я знаю все от вашего же отца. — Вебер тоже закурил. — Разрешите одно замечание? — спросил он, заметив, что Моника рассматривает лежавшие на столе договоры с подписями, скрепленные печатями. — То, что я вам сейчас скажу, должно остаться между нами, мадемуазель. Я не хочу, вернее, не хотел бы, чтобы у вас были неприятности с родителями. Ваш отец несколько безответствен. Боюсь, что он не мне одному рассказывал о вашей безнадежной любви. И это очень плохо. Вы понимаете, что я имею в виду?
— Догадываюсь.
— Могу вам обещать, я с ним поговорю более радикально. — И, показав рукой на бумаги, добавил: — Цена — ваше молчание. Думаю, что ради этого стоит помолчать, но это лишь одна сторона дела. А другая... — Вебер немного помялся: — Правда, это уже трудно. Я со своей стороны, мадемуазель, всегда уважал и уважаю настойчивых и твердых людей. Вы мне кажетесь именно такой. И это вовсе неплохо. Плохо то, что человека, ради которого вы отказываетесь от жизни, насколько мне известно, уже нет в живых. Люди порой трудно расстаются с воспоминаниями, но нельзя отказываться ради них от жизни. Вы догадываетесь, о чем я говорю, мадемуазель?
— О Милане, если я вас правильно поняла.
— Да.
— Откуда вам известно, что его нет в живых?
— Простите, мадемуазель, но этого я вам не скажу. Из очень достоверных источников.
— Что же это за источники, мой господин? — спросила Моника с завидным хладнокровием.
— Не секрет, что я частенько посещаю Международный клуб, а иностранные журналисты подчас более осведомлены, чем дипломаты.
— И они никогда не заблуждаются?
— Бывает, конечно, и такое, но в данном случае, думаю, ошибки быть не может. В свое время я сам читал сообщение о побеге Радовича. Прошу прощения, мадемуазель, но должен заметить, что эту историю нельзя использовать даже в кинобоевике. По моему мнению, Радовича ликвидировало гестапо. Поскольку он был иностранцем, с ним следовало считаться. Что хорошего в этой истории с побегом? Знаете, мадемуазель, до сих пор еще никому не удавалось убежать от гестапо.
— А ему удалось, — решительно сказала девушка. — Милан — необыкновенный человек. Ему все удается, и побег удался.
Вебер тихо рассмеялся:
— Боже мой, если бы меня кто-нибудь так любил! Как я завидую этому юноше, мадемуазель! Клянусь вам, очень завидую. Не сердитесь, но мне кажется, что вы идеализируете Радовича. Это опасно еще и тем, что в данном случае вы идеализируете фантома, а это уже болезненный симптом, который со временем станет еще тяжелее. Вы еще молоды, мадемуазель, не портите себе жизнь.
Моника встала, подошла к комоду и, выдвинув один из ящиков, достала из-под стопки белья письмо. Повернувшись, медленно приблизилась к Веберу и, протянув письмо, сказала:
— Вот, прочтите.
От тонкого листка бумаги пахло духами. Написано письмо было мелким почерком. Вебер прочел его.
«Дорогая моя, надеюсь, что мое письмо застанет тебя в полном здравии. Я уже давно собиралась написать тебе, но экзамены не позволяли мне сделать это. Потом мне нужно было выполнить обещание согласно договорам, а затем я день и ночь работала над второй частью романа, первую часть которого ты уже читала. Слава господу! Теперь я смело могу сказать, что и вторая часть полностью удалась. Если я не ошибаюсь, ты прочла рукопись до того места, где Виктор, главный герой моего романа, прощается со своими друзьями и возвращается на родину. Первая часть заканчивается описанием вокзала, когда поезд выехал из-под его сводов, а на платформе остались белокурая Герти и темноглазая Эгерке. Герти думает: Эгерке влюблена в Виктора, и сама признается, что тоже любит юношу.
Во второй части рассказывается о том, что и после отъезда Виктора Эгерке продолжает свою работу. Герти не знает, что ее подруга является членом организации, выступающей против диктатуры, где она, собственно, и познакомилась с Виктором. Герти никакого отношения к нелегальной деятельности не имеет, но любит Виктора.
Прибыв на родину, Виктор докладывает о своей работе, много думает о Герти, однако не пишет ей, так как не может сделать этого из-за конспирации. Он получает новое задание, но не знает о том, что полиция следит за каждым его шагом. Ему снова предстоит поездка в страну диктатора. На границе его неожиданно арестовывают. Его пытают, но он не выдает своих друзей.
Эгерке же с фальшивыми документами удается бежать за границу, вернее, организация направляет ее туда, а она не хочет оставлять одну старушку мать. Тогда она уславливается с матерью о том, что та после ее отъезда, чтобы обезопасить себя, донесет на дочь. Эгерке благодарна Герти за то, что та помогает ее матери.
Виктору же удается бежать, организация и ему помогает переправиться за границу. В Париже он встречается с Эгерке, которая старается вести себя так, чтобы он не нарушил верности по отношению к Герти.
Вторая часть — это история бегства. Мне удалось сделать ее живой и волнующей. Кончается она тем, что оба героя готовятся получить новое задание.
Дорогая моя, я надеюсь, что книга скоро выйдет в свет, и я пришлю тебе экземпляр с личным посвящением. А что нового у вас? Мне хотелось бы знать, что сталось с моими венгерскими друзьями, с которыми я познакомилась у тебя. Особенно часто я вспоминаю о Чабе. Теперь могу признаться, он мне настолько симпатичен, что я даже немного влюблена в него. Прошу тебя, если ты его увидишь, об этом ничего не говори. А вот его друг, Радович, мне не понравился. Меня встревожила его несколько прокоммунистическая речь. Я ничего не могу поделать с собой, но мне не нравятся коммунисты. Ты же знаешь, что я человек религиозный, и тот, кто обижает господа бога, обижает и лично меня. Я советую тебе опасаться его. Все увиденное и услышанное в Берлине воодушевляет меня. Я чувствую силу народа, его историческую роль.
Дорогая моя, на этом я заканчиваю свое письмо и прошу всемогущего господа о том, чтобы он дал тебе силы и счастье. Условное название моего романа: «Бегство из красной пустыни». Думаю, что со временем я напишу и третью часть. Мои герои из Парижа попадут в Испанию, где будут сражаться против диктатуры.
Париж. 26 мая 1937 г.
По-дружески обнимаю.
Свернув письмо, Вебер решительно отдал его девушке со словами:
— Для чего вы дали мне прочесть это? И какое отношение имеет ваша Мишель к Радовичу, кроме того что она предостерегает вас от него? И вообще, кто эта француженка?
Моника положила письмо на прежнее место под белье.
— Во время Олимпийских игр Мишель Деваре жила у меня на квартире, — объяснила она. — Полиция уже проверяла и нашла все в полном порядке.
— Полиция? — удивился Вебер.
— Да, полиция, — ответила она равнодушно и снова уселась на диван, — Она вскрыла мое письмо, говоря при этом, что никакой цензуры у нас нет. Но меня лично это не интересует. В конце концов, никаких претензий ко мне у них не было и они попросили извинения.
— Полиция — это сборище идиотов! — с убежденностью выпалил Вебер, по-видимому, причисляя и себя к ним, поскольку и он не нашел в письме ничего предосудительного. — Однако я все же никак не пойму связи с тем, что Радович жив.
Моника закурила, улыбнулась и спросила:
— Интересно, чем вы занимаетесь на своей кинофабрике? Уверена в том, что сценарии вы не пишете. — И, не дожидаясь объяснения, продолжала: — Герой романа Виктор — это Радович, Эгерке — моя подруга, а Герти — это я сама. Знаете, во всей этой чепухе, написанной Эгерке, все правда.
— Это письмо писала Мишель?
— Эгерке, а для легализации, так сказать, подписалась именем Мишель. Откровенно говоря, я ее ненавижу за то, что она таится от меня. Все это она написала только потому, чтобы я позаботилась о ее матери. А взамен она обещает мне поберечь Милана.
— Понятно, — вымолвил Вебер, — Умное, очень даже умное решение. И когда вы ей ответили?
— Еще находясь в полиции... Написала только то, что я получила ее письмо. Само собой разумеется, что полиции я не стала объяснять его скрытого смысла.
— А почему вы доверились мне?
— Потому что идиотка. Кому-то мне нужно было сказать об этом. Если же вы шпик, то мне здорово не повезло. Но в этом случае вы последний мерзавец. Хотя... Что я говорю?! — Она задумалась, вперив взгляд в потолок: — Хотя все это я спокойно могла бы рассказать и в гестапо. Элизабет Майснер...