лет, которая быстро печатала что-то на машинке.
— Терике, дорогая, — проговорил он, подходя к полнеющей женщине, которая, прекратив работу, встала.
Она оказалась на целую голову ниже Тракселя, хотя худощавый стареющий мужчина довольно сильно горбился.
— Закуривайте, Меньхерт, — предложила секретарша, беря со столика пачку сигарет.
Однако старик достал из кармана жестяную коробочку и сказал:
— Я курю только этот, красавица Терике, — и, хитро подмигнув, начал сворачивать цигарку. — Сабольчский табачок!
Оба закурили.
— Несколько минут придется подождать, — проговорила, опираясь о столешницу, Терике. — Шкультети вас только что опередил.
— Я не тороплюсь, — ответил Траксель. — Гитлер все равно проиграет эту войну, буду ли я работать или же несколько минут поваляю дурака.
— Шкультети перед вашим приходом как раз говорил о каком-то чудо-оружии. В Берлине об этом официально было объявлено.
— Господин Шкультети — настоящий идиот, — убежденно произнес старик и махнул рукой. -А за последнее время он еще дурней стал. Чудо-оружие!.. — Стряхнув с цигарки пепел, он наклонился к уху женщины: — Я сейчас выдам вам одну тайну, красавица Терике. — Он осмотрелся по сторонам: — Но это между нами.
— Честное слово.
— Господин Гитлер в одном случае может выиграть эту войну: если я заберу у него командование армией в свои руки. Но вот ему вместо этого... — И он сделал красноречивый жест. — Пусть поскорее околевает со своей бандой.
— Вы все шутите, дядюшка Меньхерт. Я до сих пор никак не пойму, когда вы говорите серьезно.
— Всегда, Меньхерт Траксель не любит шутить. — С лица его исчезла лукавая улыбка. — Я рожден полководцем. В мизинце левой руки у меня вся стратегия. Я игрок экстра-класса...
Терике улыбнулась, вернее, даже не улыбнулась, а, скорее, беззвучно рассмеялась. Она хорошо знала шуточки Меньхерта, которого за них даже хотели было уволить, но на защиту мастера золотые руки встал сам руководитель фирмы Пустаи, который понимал, что на огромном опытном заводе без такого умельца ему никак не обойтись.
— Да-да, — сказал витязь Пал Турьян, начальник отдела кадров, — я, конечно, понимаю, что у этого чудака золотые руки, но тебе, дорогой друг, нужно было бы знать, что при оценке деловых качеств рабочих необходимо учитывать и кое-что другое. Сейчас идет война, а этот дурак мелет черт знает что. О мире и еще черт знает о чем. Не сердись, дорогой друг, но всему есть границы. А знаешь ли ты, что он выкинул сегодня? Остановил меня посреди цеха, словно он там самый главный, подошел ко мне, подмигнул, будто я его приятель или по крайней мере собутыльник, сунул мне свою табакерку под нос и говорит: «Одолжайтесь, почтенный». Рабочие вокруг хохочут, я стою как столб, возмущенный его глупостью, а он как ни в чем не бывало и говорит мне: «Ночью я думал, почтенный, о том, чтобы вас назначили начальником генерального штаба нашей армии. Это ваше назначение, с точки зрения человечества, должно сыграть решающую роль. Подумайте над моим предложением». Это, дорогой друг, уже чересчур. Я немедленно выброшу вон этого негодяя.
Однако ему это не удалось, поскольку господин Пустаи дорожил квалифицированными кадрами. Показательные образцы электрооборудования для германской авиации он никак не мог изготовить без помощи Тракселя.
В конце концов Турьян отказался от своего намерения, так как за изготовление новой военной техники отвечал инженер Миклош Пустаи и без его согласия уволить Тракселя было просто невозможно.
Наконец из кабинета директора вышел Шкультети. Под плотным широкоплечим мужчиной даже паркет стонал. Заметив Тракселя, он остановился и весело посмотрел на него:
— Что нового в окопах, господин генерал?
Траксель огляделся по сторонам, словно наблюдая за противником через смотровую щель, затем вытащил свою жестянку из кармана и, сунув ее под нос Шкультети, сказал:
— Одолжайтесь, господин майор. Предлагаю от чистого сердца. Табачок из Нирьшега, натуральный...
Шкультети не заставил себя упрашивать и, свернув тощую цигарку, закурил:
— Ну-с, слушаем вас.
— Слово офицера, что останется между нами?
— Слово.
— Сегодня ночью господин Гитлер прислал ко мне своего порученца, — шепотом сообщил Траксель.
— В Ободу, на улицу Кишцелли, дом девять?
— Я тоже удивился, откуда он знает мой адрес.
— Господь бог небось шепнул. Не думаете? — засмеялся Шкультети.
— Не исключено, но, возможно, из гестапо подсказали, хотя мне лично все равно.
— И чего же хотел от вас посланец фюрера?
— Умолял, чтобы я вытащил его из дерьма, в котором он завяз по самую шею, чтобы взял командование в свои руки.
— Ну и что же вы решили, мой генерал? — Шкультети любил шутки и теперь явно наслаждался этим разговором.
— Садитесь, господин майор. Я вам вполне серьезно говорю: садитесь. — Шкультети со смехом сел. — Я вот что сказал немцу: «Дорогой братишка, мне приятно, что, застряв в дерьме, Гитлер обратился ко мне. (Извините, но я так и сказал.) Возвращайся в ставку, дорогой братишка, и доложи господину Гитлеру, что я оценил его предложение. Основательно все взвешу с моим командиром, майором Табором Шкультети, военпредом завода, и о своем решении сообщу письменно».
В этот момент в дверях показалась фигура Миклоша Пустаи в белом халате.
— Сколько вас можно ждать, Траксель? — строго спросил он. — Вам бы уже давно пора бросить свое паясничанье. Пойдемте.
Траксель втянул голову в плечи, еще больше сгорбился и хитро, подмигнул майору: «Вот видишь, дружище, человеку всегда мешают».
— Дядюшка Меньуш, одну минутку, — попросил Шкультети. Старик остановился, переводя взгляд с Пустаи на майора. — Ответ фюреру вы подготовили правильный. Однако по-дружески прошу вас, пока мы оба, то есть вы и я, не пришли к окончательному решению, содержание разговора, как и приезд посла, держите в строгой тайне. Обещаете?
— Слово офицера.
Шкультети встал, поправил воротничок и сказал:
— Благодарю. Да, конечно... Когда будут готовы подставки для цветов?
— К субботе, господин майор. — Опустив голову, Траксель прошел в кабинет Пустаи.
Инженер сам закрыл дверь. Это был крепкий мужчина среднего роста, лет тридцати пяти. Даже сейчас, зимой, лицо его было загорелым, и лишь морщины на лбу казались несколько светлее. Подбородок у него квадратный, а нос узкий, с легкой горбинкой. И, словно вопреки столь ярко выраженным мужским чертам, линия рта была женственной.
Он закурил, не предложив, однако, сигареты Тракселю. Подойдя к письменному столу, он сел и посмотрел темно-коричневыми глазами на мастера, который остановился у маленького столика у окна:
— Вы не слишком увлекаетесь, дядюшка Траксель? Порой у меня бывает такое чувство, что вы шутите ради шутки.
Однако старика словно подменили: выражение лица у него стало серьезным, из глаз исчезли смешинки, он смотрел куда-то вдаль. Пустаи показалось, что он даже не горбился больше.
— Если хорошо подумать, Миклош, — медленно выговаривая слова, начал Траксель, — у меня нет большого желания шутить. Просто такая уж мне роль досталась, которую я играю вот уже несколько лет подряд. Теперь же я просто нутром чувствую, когда мне нужно шутить. Устал я от этого, а иногда просто ненавижу сам себя.
— Это ваше дело, дядюшка Траксель. — Шеф с любовью посмотрел на его мускулистые руки, испещренные многочисленными шрамами. — Почему вы не садитесь? Присаживайтесь.
— Будет лучше, если я останусь стоять. — Посмотрев на крыши будайских домов, на которых ослепительно блестел снег, он приглушенным голосом сказал: — Радовича ранили на границе. Он у меня дома. Пуля попала в ногу. Срочно нужен врач.
Пустаи затушил сигарету и, закусив губу, пригладил волосы. Встал из-за стола и подошел к окну. Он смотрел вдаль и думал, не рассказать ли старику о том, что он предчувствовал беду, на ум пришел разговор с Радовичем...
— Не уезжай, Милан, — сказал он ему тогда. — Я не знаю этой связи, вряд ли стоит рисковать.
— Нужно. Двадцать восьмого февраля меня будут ждать на хуторе Няради, а линия эта оправдала себя.
— Она не в моем подчинении, и я не могу распоряжаться теми людьми. Если тебя схватят, многие подвергнутся опасности.
— Живым они меня не возьмут.
— Все это красивые слова, Милан. Я был военным и хорошо знаю, что такое борьба. Первый выстрел не всегда бывает смертельным. Потеряешь сознание, и только.
— В магазине шесть патронов, вот шестой и будет моим.
— Потеряв сознание, ты не сможешь спустить курок.
— Я вас уважаю, товарищ, но я говорю правду, мы просто чего-то не понимаем. Вы чересчур осторожны, потому и боитесь всего. Я рано начал работать. Сейчас мне только двадцать восемь. А сколько уже за плечами! Отправляясь на операцию, я никогда не думаю о том, что она не удастся. Я всегда думаю, что я родился в сорочке, а я и на самом деле таким родился. Я верю в приметы и в свое счастье. Вы сейчас, наверное, думаете, что я хулиганю, но я не хулиган. Наше дело можно делать только так. Оно похоже на ходьбу по проволоке, когда канатоходцу никак нельзя думать о падении.
— Хорошо, я выделю вам проводника, который будет охранять вас. Если же вы попадете живым в руки нацистов, то...
— Распорядитесь, чтобы они меня сразу же застрелили, но, думаю, до этого дело не дойдет...
Пустаи повернулся к Тракселю, по выражению его лица было видно, что он сильно переживает.
— Люди Фока́ тоже вернулись?
— Только Фока́! — Траксель наклонил голову: — Один убит. Необходим врач, у Милана высокая температура. Я с самого утра пытаюсь поговорить с вами.
Пустаи посмотрел на часы — стрелки показывали десять минут пятого.
— А где он лежит?
— В подвале, рядом с мастерской, однако место это нехорошее. Вполне возможно, что его видели, когда он входил в дом.
— Возвращайтесь немедленно домой... — Инженер постепенно справился с охватившим его оцепенением и начал действовать решительно и смело, словно желая показать Тракселю, что не только он один беспокоится за создание военных организаций нелегальной компартии. — Идите домой! — повторил он еще раз. — И поддерживайте его, как можете, а я скоро приеду вместе с хорошим врачом.