довательным. Почему бы тому, кто признает режим регента Миклоша Хорти, не признать режим Гитлера?..
Чаба остановился возле машины.
— Знаешь, Миклош, — сказал он тихо, — с тех пор я о многом думал и понял, что, к сожалению, Эндре во многом был прав.
— Твой друг неглупый человек, — заметил Пустаи. — Последовательно бороться против Гитлера может только тот, кто борется и против Хорти. — Он прислонился к дверце машины и посмотрел врачу в лицо.
— Нам сначала необходимо вести борьбу против самих себя, затем против своих собственных родителей, против друзей за то, что они стали сторонниками фюрера. Это главное. На это намекал и дядюшка Геза. В союз с коммунистами не осмеливается вступить не только Хорти, но и мой отец, да и ни одна из организаций.
— Человек никогда не бывает совсем одиноким, — заметил Пустаи, глядя на пустынную улицу. — Даже человек, приехавший издалека, находит себе друзей.
— Ты имеешь в виду коммунистов?
— Возможно, и их тоже.
— «Возможно...» — Проговорив это, Чаба подумал о Милане и посмотрел в звездное небо: — Знаешь, Миклош, мне чужд мир представлений коммунистов, как, видимо, и мой для них. Дело в том, что красные, вероятно, нисколько не нуждаются в детях землевладельцев.
— Но им нужны врачи-хирурги. — Миклош улыбнулся и положил руку на плечо Чабы: — Странный ты человек, Чаба. Все время говоришь, что далек от политики, а на самом деле только и занимаешься ею. Видишь ли, старина, сейчас вопрос не в коммунистах, а в нацистах. — Помолчав немного, он продолжал: — Если ты не обидишься, хочу дать тебе один совет. Будь поосторожнее со своими друзьями.
— Ты имеешь в виду Эндре?
— Да, его.
— Эндре — фанатик, но порядочный и честный человек.
— Чаба, имей в виду, что фанатики — самые опасные люди. Они со своей чистой совестью способны наделать больше вреда, чем профессиональные уголовники или карьеристы.
— Это глупости.
— С тем, кто из личных интересов, из стремления к власти или же из каких-либо других побуждений присоединяется к фашизму, всегда можно договориться. Такому нужно только пообещать на десять процентов больше, и сделка будет заключена, а вот с фанатиком никакой сделки не совершишь. А ваш Эндре Поор — фанатик. Если он станет фашистом, то, преисполненный религиозной веры, будет убежденно служить нацистам, и грешить он будет отнюдь не в надежде на то, что епископ отпустит ему грех, а опять-таки по своим убеждениям. Правда, среди фашистов имеются и пуритане. Однако с точки зрения жертвы все равно, от кого она страдает: от пуританина или от грешника. Фашистских убийц не следует пытаться понимать, их надо уничтожать. — Он протянул Чабе руку: — Спокойной ночи, старина. До свидания.
Дождавшись, когда Чаба вошел в подъезд, Миклош сел в машину и уехал.
Девятнадцатого марта гитлеровские войска, не встретив никакого сопротивления, оккупировали территорию Венгрии.
Это известие было для Милана неожиданным. Жар у него спал, раны зарубцевались, и он уже планировал, что через несколько дней отправится в путь, разыщет Эгерке на хуторе, установит связь с руководством и начнет действовать в соответствии с полученным приказом. Именно поэтому ему было очень трудно смириться с мыслью, что он не может высунуть носа из подвала. Он был отрезан от всего мира и знал о том, что там творится, лишь со слов Тракселя, который каждый день навещал его. Но старик был плохо осведомлен, большей частью он передавал сплетни и слухи, которые узнавал то от мясника, то от зеленщицы. Однако он очень скоро заметил, что жизнь на проспекте Бечи — оплоте нилашистов — оживилась.
Траксель и Милан забеспокоились и теперь с особым нетерпением ожидали очередного визита Андреа. Пустаи тоже не давал о себе знать, а это тревожило их еще больше. Траксель два раза звонил на завод, но ему отвечали, что господин главный инженер уехал куда-то в командировку.
Однажды вечером Андреа их навестила. Выглядела она усталой и возбужденной. Они буквально закидали ее вопросами. Однако Андреа сначала осмотрела Милана, перевязала, сказала, что выздоровление идет нормально и дней через пять-шесть он сможет встать и немного походить. Необходимости в дальнейших визитах она не видела, и, следовательно, дядюшке Тракселю нужно будет заявить о своем выздоровлении, но, прежде чем сделать это, он должен будет поговорить с Пустаи. Сам же господин главный инженер не появлялся потому, что за несколько дней до начала оккупации исчез из города. Это было вызвано тем, что гитлеровцы заранее составили списки политиков, которые находились в правой оппозиции, и намеревались арестовать их еще до того момента, как гитлеровские войска пересекут государственную границу Венгрии, Милан с изумлением слушал рассказ девушки и никак не мог поверить, что гитлеровским войскам без единого выстрела удалось оккупировать всю страну.
— Паршивая страна! — с горечью воскликнул он. — В ней даже жить не стоит. Прав Гитлер: этот народ нужно переселить обратно за Урал, откуда он в древности пришел в Европу.
— Ну и дурак же ты, сынок! — оказал Милану старый Траксель, подсыпая в печку очередную порцию угля. — А ты чего ожидал? Уж не того ли, что хортисты повернут оружие против нацистов? Это было бы чудом, сынок, а, как известно, чудес теперь не бывает. — Сев на табурет, он свернул цигарку и закурил. — У Пустаи все в порядке? — спросил он у Андреа.
— Сейчас — да, — ответила она, моя в тазике руки. — Однако, насколько мне известно, очень многие из его знакомых арестованы.
Повернувшись на бок, Милан облокотился на правую руку. Он смотрел на девушку, его так и подмывало спросить, как поживают Геза Бернат и Чаба. Как было бы хорошо сейчас, в столь смутное и тревожное время, поговорить с Андреа об общих знакомых! Он был уверен, что такой разговор смягчил бы их огорчения и боль, но не мог и не имел права задавать подобных вопросов.
— Вы себя плохо чувствуете? — спросила Андреа, вытирая руки льняным полотенцем. Поступить так ее заставил печально-задумчивый взгляд молодого человека. «Кто он такой? — думала она. — Живы ли его родители? Есть ли жена или невеста?» А вслух сказала: — Может, вам дать успокоительного?
Милан хотел было иронически улыбнуться, но улыбка получилась какой-то горькой.
— Спасибо, доктор, вы очень внимательны.
— Примите лекарство. Я вижу, вы нервничаете. — Она присела на край кровати. — Вас что-нибудь угнетает?
Милан покачал головой. Несколько секунд стояла тишина. Затем Траксель слез со своего табурета и, забрав ведро, в котором он носил уголь, вышел из подвала. Андреа посмотрела вслед старику, а затем, обращаясь к Милану, посоветовала:
— Вы можете быть со мной откровенны. — Она взяла руку Милана в свои руки.
— Я думаю о том, — не спеша заговорил он, — что во всей Европе нет ни одной страны, кроме нашей, которая покорилась бы нацистам безо всякого сопротивления. Думаю, что мое плохое настроение в основном этим и объясняется.
— Я вас понимаю, — сказала Андреа. — Знаете, я не занимаюсь политикой, да и не разбираюсь в ней, однако думаю, что любое сопротивление было бы совершенно бесполезным.
— А так, вы думаете, погибнет меньше людей? — возразил Милан. — Раз уж гитлеровцы заняли нашу страну, они начнут ее «чистить». Рецепт такой «чистки» у них имеется. Крематории уже действуют — в их печи нужно только подбрасывать топливо.
— Но тогда люди восстанут.
— Возможно, но, как мне кажется, они упустили благоприятный момент для этого.
— А вот мой отец — вы, наверное, знаете, что он журналист и очень любит политику, — считает, что оккупация страны гитлеровцами встряхнет наш народ. Мой отец — оптимист...
— Завидую вашему отцу. К сожалению, я почти полностью растерял свой оптимизм. — За дверью послышались шаркающие шаги старого Тракселя. — У меня был друг, который принимал участие в гражданской войне в Испании.
— Он был венгр?
— Да, венгр. — Затянувшись сигаретой, Милан бросил взгляд на вошедшего Тракселя. — На стороне республиканцев сражалось немало венгров. Многие из них погибли.
Старик поставил ведро с углем к печке, вымыл руки и, снова взгромоздившись на табурет, задумался о чем-то своем.
— Так вот, этот друг, — продолжал Милан, — много рассказывал мне о боях в Испании. В течение нескольких месяцев они находились за линией фронта, действуя в тылу у Франко: взрывали мосты, пускали под откос железнодорожные составы. И их ни разу не схватили, так как испанские крестьяне поддерживали их и защищали, как могли.
— Я понимаю. — Андреа нежно улыбнулась: — Этим вы хотите намекнуть, что нечто подобное могло произойти и у нас.
— Приблизительно.
— Не слушайте его, доктор, — хриплым голосом бросил Траксель. — Он немного заговаривается.
— Я заметила, — отозвалась Андреа. — Вот только не знаю, прав ли он. Однако уверена, что и среди венгров можно найти таких людей, которые способны на многое. В студенческие годы я вместе с отцом жила в Берлине. Отец был тогда корреспондентом телеграфного агентства. Вот там-то я и услышала, что гестапо арестовало коммуниста по фамилии Милан Радович.
— Вы его знаете? — Милан с любопытством уставился на девушку.
— Только по слухам. Мне о нем много рассказывал мой жених. Они были друзьями. Ну так вот, этому Радовичу помогли бежать.
— Ваш жених?
— Нет, не мой жених. Венгры. Я об этом только потому вспомнила, что и его история похожа на историю ваших друзей, которым помогали в Испании.
Милан поправил одеяло и тихо сказал:
— Да, конечно. А что стало с Радовичем?
— Не знаю.
— А ваш жених не встречался с ним?
— Не знаю. Во всяком случае, мне он об этом не говорил. — Андреа закрыла свою врачебную сумку и собралась уходить. — Одно время я очень сердилась на него.
— На кого?
— На Радовича. Я думала, что из-за него мне придется расстаться с моим женихом. У него на уме был только его друг, а обо мне он вроде бы и позабыл. — Она надела пальто и улыбнулась. — Странные вы люди — мужчины, часто дружба для вас важнее любви.