Но прошу, поверь словам простым,
Ведь я тебя пока лишь только называю
Дорогим товарищем своим.
Пусть беды все скорей проходят мимо,
Мой родной, мой милый человек,
Как я хочу тебя назвать своей любимой
И еще товарищем навек.
В огне твоем горю и не сгораю,
Мы живем дыханием одним.
Но я тебя пока лишь только называю
Дорогим товарищем своим.
Он и она
Высоко догорают созвездья,
По проспектам идет тишина.
Только двое стоят у подъезда,
Только двое —
он и она.
Ощущается близость рассвета.
Дай согрею — рука холодна.
Только двое на улице этой,
Только двое —
он и она.
У меня есть звезда на примете,
А тебе приглянулась луна.
Только двое сейчас в целом свете,
Только двое —
он и она.
Случай, может быть, обыкновенный,
Но такие у нас времена —
Снова двое летят по вселенной,
Снова двое —
он и она.
Танцевальная площадка
Если спросит, я отвечу,
Не стесняясь, не тая:
Место нашей первой встречи
Не таежные края,
Не пустыня и не горы,
Не целинные просторы.
Я запомнил, друг мой верный,
Место встречи нашей первой:
Танцевальную площадку
В парке нового района,
Где тревожно и влюбленно
Я смотрел в глаза твои.
Танцевальную площадку,
Где поют в листве зеленой
От заката до рассвета соловьи.
Это — самое начало
Наших утренних дорог,
Море нас потом качало
И мороз полярный жег.
На строительных площадках
И в тайге, в глухих распадках,
Где мы только не бывали,
Добрым словом поминали:
Танцевальную площадку
В парке нового района…
Пусть, как юность, будет вечен
Наш большой упрямый путь.
Но на место первой встречи
Мы придем когда-нибудь.
Нелегка была дорога,
Повзрослели мы намного.
Не узнает нас, наверно,
Место встречи нашей первой:
Танцевальная площадка
В парке нового района,
Где тревожно и влюбленно
Я смотрел в глаза твои.
Танцевальная площадка,
Где поют в листве зеленой
От заката до рассвета соловьи.
Последний поцелуй
Я не стану обманывать вас,
Сантиментов не ждите,
Не о тихих тропинках рассказ,
Не о маленьком быте —
О трагической верности речь,
О молчанье под пыткой.
Не хотел заголовком завлечь
Я толпу любопытных.
Просто я еще жил до войны,
До берлинской победы,
И историю той старины
Вам обязан поведать.
О товарище нашем одном,
До сих пор не воспетом,
Чья фамилия в сейфе штабном
И портрет — под секретом.
Знать, еще продолжает он бой
И, держась и воюя,
Отдает вам последнюю боль
Своего поцелуя.
Для чего в ваш веселый покой
Я тащу сочетанье
Поцелуя и боли людской,
Громкой славы и тайны?
Может, не про последний писать
Поцелуй, а про первый?
Но седая угроза опять
Бьет планету по нервам.
Если сбор трубачи протрубят,
То тревоге навстречу
Выйдет вновь неизвестный солдат,
Безымянный разведчик.
Берлинская тюрьма. Как трюмы,
Сырые камеры угрюмы,
И — кажется — они пусты,
Но вдруг стальные цепи клацнут,
И узника наряд матрацный
Проявится из темноты.
И медленно, неторопливо
Лицо возникнет из наплыва:
Рот, как бы стянутый узлом,
Глаза, округлые по-птичьи,
Нацеленные в безразличье,
В пространство меж добром и злом.
Колпак тюремный лезет на лоб…
Жена родная не узнала б,
И в страхе открестилась мать,
Увидев этого арийца.
Кто он? Разбойник иль убийца?
Как удалось его поймать?
Представьте!—
Немец образцовый
И безупречный офицер
Квадрат секретной карты новой
Брал объективом на прицел!
Он в генеральном штабе схвачен.
Какой скандал! Позор и жуть!
На карте был ведь обозначен
Особый план…
Кто знал — забудь!
К столь важной тайне он причастен,
Что и тюремное начальство
Знать сути дела не должно.
Пытали током — бесполезно,
Пустили в дело прут железный,
А не дознались все равно,
Зачем он выкрал то, что выкрал.
Молчит… Ни вздох, ни стон, ни выкрик
Не выдадут его. Молчит.
Кому хотел продать он тайну?
Он и во сне молчит, случайно
Себя не выдаст и в ночи.
Быть может, это жажда денег?
С кем связан этот шизофреник?
Зачем он к плану подходил?
Копалось чуть не все гестапо
И наконец искать устало —
Он, видно, действовал один.
Какая все-таки удача,
Что на пороге был он схвачен
И сразу спрятан под замок,
И надо, чтобы гильотина
С размаху тайну поглотила,
Нацелясь в третий позвонок.
Отдать под суд? Но могут судьи
Добраться до секретной сути.
Он будет без суда казнен,
Но волен испросить свиданье —
Его последнее желанье
Обязан выполнить закон.
Не так-то легок путь к мертвецкой.
Об аккуратности немецкой
Спокон веков недаром речь:
Сначала вылечат ангину,
Потом на горло гильотину,
Чтоб напрочь голову отсечь.
Памятью вновь возвращаюсь
К тридцатым годам.
Сам удивляюсь,
Как выстоял в их урагане.
Но ироническим взглядам я их не отдам,
Перед врагами
Не выставлю на поруганье.
Мир небывалый
Из хаоса стройки возник.
Нашею кровью
Написан его черновик.
Это оттуда
Потом уходившие в бой
Брали устои свои и законы:
Без колебаний закрыть амбразуру собой,
И самолет на таран, коль иссякли патроны.
…В этих далеких тридцатых
Шифровкой в Москву
Вызван один молодой командир
Из Ташкента.
Красная площадь пред ним —
В первый раз наяву!
Все достоверно и сказочно,
Как кинолента.
С ним говорит командарм —
Большелобый латыш.
Острые ромбы на красных петлицах
Рядочком.
— В службе разведки
Пилюлю не позолотишь.
Вы ведь женаты,
У вас малолетняя дочка.
Наш разговор,
Понимаете сами, мужской и прямой.
Дело смертельно опасное —
Жить под секретом.
Если душа не лежит —
Возвращайтесь домой.
Честное слово,
Никто не узнает об этом.—
(Старший товарищ
С глазами балтийской волны,
Видно, напрасно дает это честное слово.
Лишь Революции наши сердца отданы,
Сами себя ее именем судим сурово,
И перед нею одною
Мы в вечном долгу.)
— Не сомневайтесь. Согласен. Сумею.
Смогу.
Устал следить за узкоплечей тенью
Тюремный надзиратель сквозь глазок.
Гестаповца выводит из терпенья
То, что проклятый смертник спит как бог.
Безумец странный не прошел над бездной
И завтра будет без суда казнен.
Пока ж, в обнимку с койкою железной,
Должно быть, смотрит свой последний сон.
…А он мой современник и ровесник.
Я в сон его посмею заглянуть,
Чтоб через годы — запоздалый вестник —
Поведать людям про геройский путь
Разведчика с душой прямой и чистой,
Который даже в облике чужом,
Потерянный за острым рубежом
Глубинно ощущал себя Отчизной.
Жестокая и сложная эпоха
Меж мировыми воинами была.
Не только с розы — и с чертополоха
Собрать пыльцу обязана пчела.
…Во сне он видит Родину.
В ту пору
О Родине высокие слова
Не подступали близко к разговору
И намечались в образах едва.
Сегодня это странно вам, я знаю,
Но мы стеснялись этих слов тогда,
И «широка страна моя родная»
Казалось откровеньем в те года.
Да, это Родина в платочке красном,
В мужском перелицованном пальто
Склоняется над узником несчастным,
И кружится решеток решето.
А может быть, житейский этот образ —
Не только Родина — его жена,
На горестную жизнь с улыбкой доброй
И на святую ложь обречена—
Виденье все острее, все яснее
В том комсомольском стареньком платке.
О самом главном говорит он с нею
В безмолвном сне — на русском языке:
Прости меня! Судьбу я выбрал злую…
Приблизься к прутьев скрепленным рядам,
В последний раз тебя я поцелую,
Тебе губами тайну передам.
Ту, за которою, со смертью рядом,
Ходил пять лет, забыв родную речь,
Под ненавистным спрятанными нарядом,
Чтоб Родину свою предостеречь.
Когда Москву предупредить удастся
О нападенье, об условном дне,
Пойду на плаху с ощущеньем счастья,
Исполнен долг…