— Лёва, что случилось? — в её голосе слышалась даже не озабоченность, но тревога.
— Верунчик, ну где я фанеру возьму?
— Во всей Одессе нет куска деревяшки? Для этого нужно в Тирасполь ехать?
— Собирай гостинцы, заодно Вадьку на машине прокачу. Завтра вернемся.
— Ну хорошо, будем считать, что я поверила…
— Не обижайся. Заодно с Даней поговорю. Посоветоваться нужно.
С этого момента сердце Веры никогда не найдёт покоя — она привыкла к тому, что муж по работе мог в любой момент сорваться с места, появиться через пару дней, и относилась к этому спокойно, но сейчас на сердце лёг камень. Это была тревога за благополучие и покой её семьи…
Счастливый Вадик, облачённый в тёплую, не по погоде одежду, занял место на заднем сиденье новенькой папиной служебной «Эмки».
— Лёва, передай гостинцы, не забудь, — Вера отдала мужу в руки многослойный свёрток из полотенец и бумаги, призванный сберечь тепло блинов.
— А как же, не забуду! Может, к вечеру и вернёмся, посмотрим на дорогу, не кисни, жена! Всё в порядке! — Начотдела послал жене воздушный поцелуй и хлопнул дверью.
Все сто километров до Тирасполя у Вадика не закрывался рот. Его интересовали все подробности устройства машины и папина работа.
— Па, а ты сколько врагов поймал?
— Да много уже.
— А тебе за это пистолет дали?
— Да, за это. Одного важного шпиона задержал.
— А как ты раньше без пистолета с ними справлялся?
— Ну был у меня пистолет, без него же никак. Достал пистолет, и враг сразу сдаётся.
— Так, а зачем тебе тогда второй?
— Ну, Вадь… Второй пистолет на память, он с надписью дарственной, что, мол, за заслуги товарищу Зиньковскому.
— Па, а как ты врагов находишь?
— Разные приёмы для этого есть, много людей работает. Вырастешь — научишься, если захочешь. А я помогу.
— Па, ну я не понимаю, люди же все одинаковые по улицам ходят. Как ты их различаешь? Можно же невиновного поймать.
— Вадь, а я не по лицам их нахожу, а по поступкам.
— Па, а они тебя боятся?
— Ну, слабаков в шпионы не берут, они умеют со страхом справляться.
— Я не знаю… Ты такой большой, а если ещё и с пистолетом… Тебя специально взяли шпионов ловить, потому что ты самый большой?
— Сынок… Взяли тоже не за лицо и не за рост. За поступки. Честным надо быть. И будет всё в порядке.
— Па… Вот я теперь знаю, что ты честный. Сказал, сделаем аэроплан, и на машине за фанерой поехали. Вот это да…
К концу дороги неугомонный Вадька таки уснул и встрепенулся только от визга тормозов отцовской машины возле дома дяди Дани в Тирасполе.
— Ооо! Вот это сюрприз! Любаша, собирай на стол! Брат с племяшом приехал! — Даниил заметил служебную машину первым и вышел за калитку обнять родственников.
— Дядя Даня, мы за фанерой! — тут же провозгласил Вадька, избавившись от его объятий.
— За фанерой? — удивленно переспросил дядя Даня, глядя на брата.
— Да, мы за фанерой. Нам аэроплан построить надо. А у тебя есть, — всем своим видом Задов просил брата поддержать легенду поездки.
— Ну, будет вам фанера, у меня на чердаке есть. Сухая, хорошая фанера… Сейчас перекусим, и расскажете, чего там надумали строить, пошли в дом, холодно!
После ритуала обмена гостинцами, поцелуями и обниманиями с родственниками, после сытного обеда братья таки смогли выйти на веранду для перекура.
— Как у тебя на службе? — спросил Лёва, протягивая брату папиросы.
— Да как обычно, работаем, командир нормальный…
— Эт хорошо. И что, к тебе никаких вопросов нет?
— Ко мне нет. Блюмкина арестовали. Обвиняют в работе на румын.
— Вот то-то… у нас тоже чистят потихоньку. Только не пойму, по какому принципу, — Лёва глубоко затянулся и выпустил струю дыма сквозь приоткрытую дверь. — Меня, похоже, прощупывают. Махно опять вспомнили.
— За это ко мне вопросов нет, сколько ж можно? — вспылил Даниил.
— Да тут ещё неприятностей подвалило…
— Ты за резидентуру?
— Вот, уже и ты знаешь, — ухмыльнулся Задов.
— Наверно, на Дальнем Востоке ещё не знают. Конечно, знаю. Приказано активизировать наших людей в Бухаресте для выяснения обстоятельств провала Тамарина и поиска документов, что при нём были. Якобы он пустой был, когда его взяли.
— Ух ты… параллельно пошли. А за какие бумаги речь идёт, знаешь?
— Весьма поверхностно.
— Помнишь, как с Махно переправлялись в Румынию? Вот в том жёлтом портфеле они были.
— Это как искать иголку в стоге сена, — здраво рассудил оперуполномоченный Тираспольского управления НКВД Даниил Зодов. Одна буква, изменённая в своё время в их фамилии, была единственным отличием в судьбах братьев. Младший, Данька, по-прежнему шёл по стопам брата.
— А я нашёл, Даня. Они у меня. В надёжном месте прикопаны.
Даниил, достав из кадки квашеных огурцов, положил их в глиняную миску:
— Будешь? В этом году очень удачными получились.
— Вот ты всегда, когда нервничаешь, жрать начинаешь… Я лучше закурю.
— Тогда рассказывай! За фанерой он приехал… — Даниил отставил миску в сторону.
— Если без подробностей, то картина такая: мой человек перетащил их сюда, и провал Тамарина по времени совпадает с этим фактом. Скорее всего, он на них и погорел. Командиру я показал только первый лист.
— А для чего? — Даниил искренне не понимал ход мысли своего старшего брата.
— Даня, надо мной тучи собрались, которых ещё не было. Из нашего управления стали сотрудники пропадать. Когда-нибудь и мой черед придёт. Я так смотрю, никто не разбирается, правды не ищет. Молчат все.
— Так, а ты не думаешь, что если бумажки найдут, как раз и обвинят тебя в контрреволюционной деятельности?
— А об этом знаем только ты, я и хозяин лопаты, который их откопает, если что. Это наш с тобой страховой полис. На случай, если кому-то вздумается обвинить Задова в измене. А работают они топорно. Утром письмо получил. От имени полковника одного румынского. Хоть фамилию настоящую поставили. Предлагают обменять документы на Тамарина. Ни штампов, никаких опознавательных знаков на конверте… Я могу допустить, что Тамарин раскололся, что писульку эту курьер принёс, даже не зная, чьё поручение выполняет, но адрес-то мой у сигуранцы откуда? Примитивно, в лоб. Смотрят, как себя поведу. Вот я за фанерой и приехал. Имею право уточнить оперативную обстановку на Тираспольском направлении, а? С окном поможешь, если что?
— Понял, понял… Спросят, зачем приезжал — за окном… А если это действительно румыны конверт подкинули? — Даниил озабоченно посмотрел в окно и закурил третью папиросу.
— Ну, тогда, значит, румыны топорно работают. Не припоминаю, чтобы из подвалов сигуранцы кто-то выходил по своей воле. Там или ты их, или ничей… И хватит смолить, шлимазл! Надо было тогда, в Юзовке, тебе по башке настучать-таки! Давай свою фанеру! Нам ещё домой ехать…
Сталино. 1 сентября 1937 г.
Вера сидела на стуле, глядя в пол. Ещё несколько дней назад в этой квартире пахло домашней стряпнёй, свежевыстиранным бельём и полевыми цветами, которые Лёва привёз из своей служебной поездки на границу.
Букет завял, засыпав стол маленькими лепестками ромашек и каких-то голубых цветов, бельё высохло и лежало мятой кучей на сундуке, а из еды в квартире осталось только молоко. Она не могла себя заставить подняться с этого проклятого стула и что-то сделать. Дети пошли в школу без неё.
На работе коллеги вели себя с ней подчёркнуто вежливо, немного обходя её стороной даже в узких коридорах. Никто ничего не говорил, только опускали глаза при встрече.
Сегодня Вере было предписано явиться на допрос к десяти часам утра. Следователь задавал много разных вопросов, на которые получил исчерпывающие ответы. Несколько раз спросил, был ли когда-нибудь в их доме жёлтый кожаный портфель.
Никогда Вера не вникала в дела супруга. Не женское это дело, да и сам Лёва не любил, когда дома приходилось разговаривать по телефону на служебные темы, а уж рассказать что-то, так это было вообще немыслимо.
Взгляд Веры упал на записную книжку, в которую они заносили номера телефонов. Пользовался ней в основном Лёва. Куда Вере звонить? Управдому? До него идти два шага. Машинально листая страницы, Вера вспоминала, как муж разговаривал по телефону. Часто просил телефонистку не сообщать, откуда звонок и любил разыгрывать сослуживцев на том конце провода:
— Алё! Старший лейтенант Кантов? Этот порт! Порт беспокоит! Тут на ящике написано «не кантовать». Что нам делать? У нас кран сломался!
— Это музей? Из пионерского лагеря беспокоят. У вас есть экспозиция о мамонтах, замерзших в Одессе в древние времена? Пионеры интересуются, а нам нечего сказать!
С определённых пор Лёва перестал шутить. Нет, дети никак не ощутили изменения в поведении отца — он так же интересовался школьными делами Аллочки, строил фанерные самолёты и танки для Вадьки, но взгляд его стал каким-то более жёстким, слова — отрывистыми. Складывалось впечатление, что его мозг постоянно занят чем-то посторонним.
Пролистав телефонную книгу почти до конца, до буквы Ю, Вера зацепилась взглядом за запись, сделанную мужем: «Юзовка. Пётр Сидоров-Шестёркин 2-12».
Два года назад Задовы принимали гостей из Сталино. Тогда ещё Вера спросила мужа, почему он записал Петькин номер на эту букву.
«Юзовки уже не будет никогда. А так глянул — молодость вспомнил. Мы с Петрухой тогда замечательно выступали. Эх, годы младые, где ваша прелесть?» — ответил Лёва.
Ради Сидорова Лёва был вынужден перенести отпуск на май. Ну как же, друг старый приехал, боевой товарищ из Юзовки. Выпили за ту неделю вина молдавского, наверное, целую бочку. Дети за всю свою жизнь никогда не были с отцом на пляже столько раз, как во время приезда Петьки с семьёй. Спускались на Ланжерон, одев на головы широкополые соломенные шляпы, ловили бычка с пирса, вечером жарили его, вываляв в муке, и пели песни.
Петька тогда рассказывал, что тоже в НКВД служит, в Сталино, и открыто завидовал Лёвке, работающему на таком ответственном направлении.