— Слушай, а шо ты такой любопытный? — Лёва стал злиться, понимая, что перед ним местный хитрец.
— Да не, не подумай чего, хлопче… Времена же смутные, кого тут только не бывало за последний год — австрияки одни чего стоили, теперь вот петлюровцы шныряют. А нам-то, селянам, с того только беда одна. Не серчайте, хлопцы…
— Слышь, мужик, — Лёва поднялся и сделал шаг в сторону, чтобы быть готовым ко всяким неожиданностям. — Ты очки снимай, хватит тут циркачить. Стреляные мы, думал на мякине провести? — Лёвин голос стал приобретать угрожающие оттенки.
— Чудак ты, хлопец… Не греши, — слепой остаток хлеба аккуратно положил в карман и стал нащупывать свою палку, которую положил рядом с собой.
— Так откуда ты понял, что я не один?
— Ну ты странноватый… сам же сказал, за кого свечку ставить! — слепой решил прикрикнуть и сорвался на фальцет.
— Вот спасибо, хлопцы, вот спасибо, — Лёва напомнил местному инвалиду одну из его первых фраз и тут же, аккуратно придержав его за лацканы тулупа, двумя пальцами снял с того чёрные очки, взяв их за центральную дужку на переносице.
Взгляд карих глаз слепого оказался колючим и злым. Завидев, что перед ним обманщик, Лёва приподнял его так, что ноги его оторвались от земли.
— Попусти, — с металлом в голосе спокойно сказал незнакомец.
Только он ощутил почву под ногами, как тут же вставил два пальца в рот и пронзительно свистнул. Совершенно неожиданно с противоположной стороны дороги и у них за спиной появились солдаты в стрелецкой форме.
— Ладно… пока твоя взяла, — Даня остатки обеда быстрым движением закинул в вещмешок и туго затянул узел. — Лёва, а шо это за мундиры такие?
«Слепой» был невысокого роста, со странной прической — длинные волосы закрывали уши, он скорее напоминал художника, чем командира военных. Единственное, что никак не вписывалось в творческий образ, так это его глаза — взгляд тяжелый, из-под мощной надбровной дуги, сверлил собеседника, не обещая в ближайшей перспективе совершенно ничего положительного.
— Это кто у нас тут любопытный, я? — вожак стрельцов поднял руку и тут же в глубине леса раздался еще один свист. В это время путников, не успевших закончить свою трапезу, солдаты держали под прицелом. Из глубины просеки беззвучно появилась повозка, запряженная единственной лошадью.
— Мешки им на голову, — скомандовал невысокий «художник», только что бывший слепым.
Лёва, здраво оценив их с Данькой шансы, решил не вступать в борьбу, а подождать развития событий. В конце концов, кто бы ни были эти люди, пока они ничего плохого им не сделали.
Телега сильно раскачивалась и пару раз они с братом, не видя друг друга из-за мешков, пару раз ощутимо ударились головами. Связанные сзади руки не позволяли держаться.
— Кто это? — не очень громко спросил Даня?
— Да шут их знает… Не гетьманские, это точно.
— Чего так решил?
— А там один в лаптях был. Да и походка не военная. Крестьяне это.
— А ну тихо там! — возница прикрикнул на пленников, и те прекратили перешептываться.
Телега никуда не сворачивала. По звукам стало понятно, что они заехали в деревню — иногда раздавались женские голоса, гоготали гуси, лаяли собаки. Весь путь занял не больше получаса.
— Слезай, морда шпиёнская! — не снимая мешков с пленников, их завели в какой-то сарай. Только там их сняли, но руки не развязали.
Предводитель вояк из леса преобразился. Теперь на нем была серая папаха и шинель, подпоясанная портупеей. Слева от их нового знакомого, причмокивая уголком рта, стоял странного вида матрос. Его кафтан был расшит по-гусарски, из-под бескозырки в стороны выбивались темные кудри, а маузер сбоку висел на ослабленной портупее — совершенно не по уставу.
— Де ты их откопал, батька? — матрос не выпускал из рук нагайку, демонстративно показывая, что в любой момент может ею воспользоваться.
— В лесу, где ж ещё… Говорил я тебе, Федосий, посты надо грамотно расставлять. Вишь, сработало. Ну давай, милок, рассказывай, какой у тебя тут интерес… — последняя фраза была адресована Задову, его собеседник безошибочно определил, кто в этой паре старший.
— Ты, что ли, Нестор будешь? — Лёва решил пойти в контратаку.
— Ну, допустим…
— К тебе идем.
— А я вас не звал. Тут таких ходоков — десяток в неделю. Кто такой? — Нестор неожиданно заорал и этот голос уже никак не напоминал фальцет слепого.
— Лев Зиньковский. Это мой брат Данил.
— Шо хотел, Лев? — матрос поигрывал уже не плетью, а маузером.
— Ты, морячок, пистолетик свой заправь на место, а то пальнешь сдуру, так и не поговорим толком. Анархисты мы. Анархисты-коммунисты. Говорят, в Гуляйполе Нестор Махно бунт поднял. Имя в анархических кругах известное, только описывали тебя иначе, уж не думал, что ты такой невысокий… — Лёва, лежащий на сеновале, демонстративно перевернулся на бок — тугой узел толстой веревки на запястье доставлял сильную боль.
— А шо пролетария в наши края занесло? Ты ж вроде из Юзовки? — спросил Махно. — Развяжи их, Федосий.
— Добрый ты, Нестор… — моряк достал из голенища нож и разрезал веревки.
— Так-то лучше разговаривать, — Даня потирал онемевшие кисти рук.
— Слышь, рыжий, ты очочки-то отдай, — Махно протянул Лёве руку.
Дальнейший разговор происходил за большим деревянным столом в чистой, аккуратной хате, что стояла рядом.
— А на шо вы этот маскарад устроили? — Лёва чистил варёное яйцо в предвкушении удовольствия — такого деликатеса они уже давно не видели, все похлебка армейская, да случайные трофеи с крестьянских дворов.
Нестор взглядом скомандовал Федосию Щусю — и матрос без лишних слов плеснул мутной жидкости из большой бутылки в маленькие граненые стаканы.
— Считай, что это военная хитрость. Свои нас в лицо знают, а чужаки пусть думают. В Киеве волнения происходят, Петлюра и Скоропадский перегрызут друг другу горло. Кто победит — мы тут не знаем, но на всякий случай коллекция мундиров имеется. Австрияки с немцами ушли, а эти ещё появляются. Так мы их на живца и берем — и гардеробчик наш пополняется. Так и живем. Где патронами разживемся, где пулеметом. Но мало, конечно, патронов, мало. Даром не палим. И ружья у хлопцев были не заряжены.
— Ага, а мы будто заметили… — Лёва с Даней искренне рассмеялись. — А ты, Нестор Иваныч, на первой же фразе прокололся.
— Та сначала брякнул, а потом смотрю — заметите или нет? Заметили.
— Голову назад не заваливай, видно же, что подглядывал на дорогу.
— Вот, говорил я тебе, Щусь! Говорил же! А ты — выше голову, выше, слепые все время вверх смотрят!
Федосий Щусь — матрос в гусарском мундире, даже несколько обиделся, что пришлые оказались правы. И вообще, не много ли им внимания? Из сарая да за стол. Обычно стреляли.
— Ну, а как же ты, Лёва, на Донбассе боролся за дело наше анархическое? — Махно хитро прищурился в ожидании ответа.
— Да как все. Пара-тройка эксов, закупили оружие, да не успели продолжить. В тринадцатом повязали нашу боевую ячейку. А после февраля понеслось. Там уж и в совет меня от доменного цеха выдвинули, и добровольцем пошел…
— За кого? — Федосий задал этот вопрос так, будто поставил капкан. Всё его ревность одолевала. Как с Нестором вместе воевать — так Федосий, а эти пришли час назад, а он их уже и на постой определил, и кормит, и поит.
— Так за красных. Анархический отряд. Гнали нас аж до самого Царицына. А там большевики обласкали — под арест кинули. Меня и почти всех остальных. Трусы, говорят. Мародеры.
— Ну, за трусость вообще расстрел положен, а ты живой, — кольнул Федосий.
— Пока в каземате сидели, командование справки навело. Действительно оказалось, что немцев раз в двадцать больше было. Простили. Но я их не простил.
— Это шо ж так? — Нестор отвлекся от квашеного помидора из бочки.
— А вот так! Есть там у них один, почти земляк наш. Ворошилов Климент. Маленький такой, но противный, зараза. Прости, Нестор…
Махно при слове «маленький» скривил такое лицо, будто получил личное оскорбление:
— Это ты, дылда здоровая, на всех свысока смотришь, потому как рост у тебя ненормальный, тебя ни в каком окопе не спрячешь. А способности от роста не зависят. Вон, училка наша говорит, Наполеон вообще самый низкий в своей армии был — и ничё… Шляпы снимали и кланялись. Так шо этот твой Климент? Шо за военный?
— Из большевиков. Но такой, что-то в нем есть не наше, не знаю… Вот отступаем, на станции полно вагонов с ранеными, он приказ даёт — на восток. А я что, братву свою брошу под штыки гансов? Они там будут лежать в бинтах и ждать смерти? Дань, дай-ка картошечки ещё…
— Ну, не по-людски, да… Так мог же и здоровых потерять. У гадёнышей тогда аэропланы были, а пара бомб на станцию — то ж милое дело, — Нестор продолжал с любопытством расспрашивать гостя. Находясь здесь, в глубинке, он не имел свежей информации о происходящем за пределами уезда, и все эти новые имена, фамилии, стиль поведения и прочие тонкости для его любопытного ума были чрезвычайно полезны.
— В общем, выбрались мы тогда. Всех увезли, а сами последним составом отбыли. И что ты думаешь? Ворошилов спасибо сказал за то, что я ему личный состав сберег? Да вот и дуля тебе с маком, Зиньковский. Выговор! За невыполнение приказа. Я, может, чего не смыслю в вопросах управления армией, но несправедливость за версту чую. А как денежное содержание свое разделил между хлопцами, так впал в немилость.
— Большевики, они, конечно, странноватые на первый взгляд. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что…
Нестор встал из-за стола и, заложив руку за лацкан, принялся расхаживать вдоль стола. Братья Задовы при этом внимательно следили за его словами, а Щусь, слышавший эти лекции уже не один раз, принялся чистить маузер. Ему это было уже знакомо — все решения Махно выносит на суд товарищей, и как бы решения принимаются вместе, но перед этим так мозги выполощет, разжуёт и в рот положит — глотай только. Вроде и все вместе порешили, а вроде — то, что Нестор хотел.