бы еще раз увидеть его таким. Это наше приключение того стоило… Однако эта картина в то же время заставляла меня задуматься о новом поражении. И тогда я начинал работать в два раза быстрее. Как сказал ходжа, мы должны были продлить это приключение… Настолько, насколько это будет возможно!
Через несколько дней и я, прихватив с собой Исмаиля, перебрался в особняк. Потому что работа не требовала отлагательств и приходилось трудиться даже ночью.
Для того чтобы подготовиться к гастролям, у нас имелось только сорок-пятьдесят дней. Нужно было спешить.
Но в то же время нельзя было пренебрегать значимостью предстоящего турне по Анатолии. Мы воспринимали его, как генеральную репетицию.
Другого выхода, кроме как поверить в успех нашего дела, у меня не было. В сущности, и в походе на канал происходило то же самое.
Я взялся подыскивать пьесы. Ведь от того, насколько они смешные, настолько быстро они захватят зрителя. Это были разного рода адаптированные пьесы… Одна из них, привезенная в наши Тавры из Южной Франции, — пьеса «Девушка из Мерсина». В общем, пьесы, подходящие под нашу реальность. Произведения, которые заставят смеяться и плакать.
Мы сразу стали репетировать. Я решил, что пока не будут полностью готовы хотя бы четыре-пять из них, мы не поедем на гастроли. Ведь, где бы мы ни оказались, их надо будет ставить одну за другой. Если не драму, то комедию… Я обязательно должен был найти способ завлечь зрителей в наш маленький мир, открывающийся за этим занавесом.
Я представлял, как мы вступаем в схватку, и это вселяло в меня надежду. Во-первых, надо было начать и вывести народ на сцену. Во-вторых, собрать зрителей, причем очень разных. Начиная с непоступивших в школу и шатающихся без дела молодых людей и заканчивая не признающими никаких законов старых вояк.
Что касается пьес, то текст сразу нескольких ролей надо было учить наизусть. Перед началом репетиций текст должен отскакивать от зубов. Все очень старались, но отчуждение все еще ощущалось. Было видно, что актеры еще не притерлись друг к другу. Но со временем и это должно было пройти. Отчаявшимся я сулил роли, которые им, может быть, совсем и не суждено будет сыграть.
Испытывая жажду творчества, мы, как в пустыне, нашли оазис, которым оказался наш театр. Это был наш «последний приют», оберегающий нас от бушующей вокруг нас жизни и борьбы за выживание. Наше убежище, в которое никто чужой не сможет забраться и разрушить его…
Один постановщик, постоянно менявший труппы и известный как человек, которого трудно чем-либо удивить, увидев нашу работу, очень он восхищался:
— Честное слово, я нигде не видел такой дисциплины. Даже в государственных учреждениях, где я работал…
Он научился постоянно держаться в стороне. Может быть, это была своего рода предосторожность, так как он привык на все смотреть с позиции чиновника. Можно было ему и не верить, однако было видно по его настроению, что наша работа ему действительно нравится.
В особняке все еще шла стройка.
— Строимся, строимся, — подбадривал нас господин Сервет.
Господин Сервет… В наших отношениях было что-то ненормальное. С первых дней знакомства испытанное мной отвращение к этому человеку еще не пропало. Но иногда я ощущал к нему чуть ли не родственные чувства…
В особняке мы построили две сцены. На одной из них мы проводили экзамен. Она находилась в саду. Другая была построена в большом зале особняка. Даже для проведения репетиций я не поленился и смастерил несколько простеньких декораций…
Здесь не было заметно вечного разногласия между поколением отцов и детей. Пусть между артистами еще не сложились крепкие дружеские отношения, но все, словно школьники, развлекались. Здесь, как и в школе, вначале чувствовалась отчужденность, потом потихоньку начали образовываться группы по два, три человека. А когда начали работать, группы окончательно сформировались.
Роли были выучены наизусть. Все стали привыкать друг к другу. Поэтому сразу начали репетировать в полную силу. Работали, как и в первые дни, с волнением и радостью. Потом делали передышку. Перерывы между работой я называл передышками, потому что они походили на перемены в школе.
Группы гуляли во дворике под каштанами, затем, раздвинув столы, все вместе обедали. Иногда нам приносили еду из небольшого ресторанчика, а иногда мы готовили сами на огне развалившейся печи. После обеда мой помощник звуком горна собирал всех на работу… И опять мы трудились до глубокой ночи…
Время от времени в труппе жаловались на такой темп работы, однако когда мы говорили: «Можете идти, вас никто не держит!» — голоса смолкали… Ведь это был для всех последний приют.
Начав репетировать, мы поняли, что на экзамене поддались ложным впечатлениям. В некоторых наших актерах мы ошиблись; или можно сказать, что встретили по одежке. Например, наша большая надежда Рейхан оказался просто-напросто придурком. А доктор оказался никчемным человеком. Было похоже, что постановка более серьезных и трудных пьес затянется.
— Такие дураки, кто знает, сколько еще людей обманут, так же как и нас. Из подобных красивых глупцов правительство делает министров, а принцессы — мужей. Эх, да что уж тут, и мы их красотой немного попользуемся. Да, милый?
Не выносящий никакого вида скуки бедняга ходжа всегда пребывал в радостном настроение, однако в делах, в успех которых он не верил, он старался оградить нас от любой опасности.
В перемене настроя труппы большую роль играла Макбуле. Макбуле оказалась намного лучше, чем я о ней думал в самом начале. Она вела себя как хозяйка. Иногда она выглядела очень привлекательной, настоящей женщиной, но, когда злилась и орала на всех своим зычным голосом, превращалась в стерву.
Что касается дисциплины — она, как и Азми, одним своим видом заставляла всех слушаться. Больше всего я переживал, что Макбуле захочет играть роли молодых девушек. Однако бедняжка понимала свое положение. Даже знала, как это будет выглядеть со стороны. Наша дружба была на той стадии, когда мы, не таясь, могли говорить на разные темы.
— Я настоящая женщина, — говорила она мне открыто, не стесняясь, — однако не на сцене. Сохрани меня Аллах, если я захочу, то любого могу завести. Но не стану. А что, если вдруг из зала начнут возмущаться? Что тогда делать?
Поэтому в серьезных пьесах она играла пожилых женщин, а в комедиях — молодых девушек.
Меня немного пугала Сюхейла. Иногда, попав в волну, она в самых захватывающих пьесах, самые сложные волнительные моменты превосходно играла вместе с Рейханом. Однако время от времени оба они изрядно портили нам настроение.
Сюжет пьесы был таков: из двух дружащих между собой семей молодой человек и замужняя молодая женщина влюбляются друг в друга. Взвесив все «за» и «против», подумав обо всем, они решают сбежать. Однако в ночь побега молодая женщина, увидев, насколько привязан к ней муж, отказывается от принятого ранее решения.
Рейхан, как говорила Макбуле, — настоящий зубрила, но не отличающийся хорошей памятью. Лицо красиво, как у ангела… Однако, к сожалению, нет способности к искусству. Словно боясь, что слова смешаются в голове, он стоял на сцене не шелохнувшись. Кроме того, опять же, как зубрилы, закрывал глаза, а самые волнительные, полные протеста слова читал со странной выразительностью, словно главы из Корана. С другой стороны, Сюхейла. Мы не могли отучить ее от манеры произносить слова противным нервным голосом, словно она ругалась с мужем из-за зарплаты. Играющая роль свекрови Макбуле постоянно сходила со сцены и подходила ко мне.
— Господин Сулейман, я сойду с ума… Как может человек, все бросив, убежать из дома ради этого придурка, — говорила она.
Рядом с нами крутились Шахин, Лале, Хаккы и Алеко.
Хаккы был сыном няни господина Сервета и в то же время его другом детства. Он проявлял интерес к фокусам и гипнозу. Он походил на калмыка, а широкие брови придавали ему вид шалопая. Он начинал в подмастерьях в Карагезе, а потом стал интересоваться всякого рода фокусами. Даже успел немного побывать медиумом. Закрыв руками глаза, он находил то, что от него прятали… Одним словом, никому не причиняющий вред и живущий в своем мирке бродяга. У нас он следил за гардеробом и другими вещами, то есть состоял в должности бутафора. Хотя, если было надо, мог заняться уборкой и ремонтными работами.
Через несколько дней после начала работы среди нас появилась машинисточка в каракуле господина Сервета. Она занималась тем, что печатала роли.
— Она одна из наших актрис! — поведал мне ходжа сенсационную новость.
Моя интуиция подсказывала мне, что господин Сервет боится обнародовать это. Еще он боялся проблем с семьей.
Знать такие подробности, опираясь только на интуицию, было невозможно. После того как я прижал ходжу, он все рассказал мне. Я понял, что все, о чем он говорил мне, это слова господина Сервета. Наш патрон открыл ему душу. Даже между собой они договорились мне ничего не рассказывать. Ходжа, увидев, что я нахмурился, сказал:
— Не порть себе этим настроение. Ничего не поделаешь. Это же театр. Такое начало было заложено давно. И в конце концов, все ведь у него в руках. Мосты сожжены, бежать некуда. Мы уже в пути.
Я улыбался, словно одобряя его слова. Мне даже показалось, что в чем-то он прав.
Без сомнения, ходжа сразу доложил господину Сервету, что я в курсе всего, потому что в течение двух-трех часов всем все стало известно.
Господин Сервет захотел, чтобы мы между нашими приготовлениями занялись репетицией «Дамы с камелиями». Это было против наших принципов, однако патрон настаивал.
— Разве «Дама с камелиями» не красивое воспоминание для всех нас?.. Кроме того, мы же не собираемся ставить ее в Стамбуле!.. Что, если мы начнем репетировать с артистами, не задействованными в других пьесах? Заставим поработать и Рюкзан. Да и желание есть у бедняжки. Рейхан тоже свободен… Так у нас появится и третья пьеса…