Выйдя оттуда, Пучеглазый стал говорить со мной, словно с губернатором.
— Ваше превосходительство знает, что такой шанс дается только раз и мы должны им использоваться. — И, немного подумав, добавил:
— Мы должны опять поступить так, как делал господин Сервет. И в тот день, когда они вернуться из командировки, им что-нибудь показать.
На том и порешили. Сразу приготовили мизансцену. Опять достали одежду из гардероба и организовали группу встречающих. Среди нас не было только Азми.
— На этот раз без меня! — отказался он.
На встрече Макбуле попалась на глаза одному молодому депутату. Однако потом его взгляд задержался на Масуме с Мелек.
Один из членов другой труппы, принимавшей участие в этом мероприятии, тихонько прошептал мне на ухо:
— Даст Аллах, увидим, на что вы способны!
Однако тем же вечером именно нас вызвали к губернатору. Он встретил нас лучше, чем ожидали. Он предоставил нам полную свободу действий и даже предложил транспорт. Сам лично проводил нас до дверей, долго прощался и давал советы.
Несмотря на это, за все время, проведенное в этом городе, мы не смогли ничего заработать. Через неделю слабые от голода, в полной нищете, мы бежали оттуда.
В маленьком городе, где мы нашли себе приют, нас застали холода. Мы хотели отправиться в путь, несмотря на погоду, однако местные жители нам сказали:
— Замерзнете где-нибудь. Дорога не из легких.
Послушав их, мы решили переждать. На этот раз еще больше замело, и мы оказались отрезаны от внешнего мира.
Глава двадцать девятая
Наконец с большими трудностями мы добрались до маленького уезда.
Начальника уезда мы встретили по дороге. Это был молодой человек, только недавно окончивший школу. К театру он не питал особых чувств. Постоянно старался держаться от нас в стороне. Однако его внимание привлекли играющие с ягнятами Масуме и Мелек. Потом он был сражен прекрасными манерами Макбуле, и, наконец, когда ходжа показал ему фотографии труппы, — он окончательно сдался.
— Ах, если бы у нас было достойное вашей труппы здание, — произнес он.
— Театр и на траве можно организовать! — ответил ему Азми.
Грузовик был готов и в любой момент мог уехать без нас. Мы вспомнили ночь в Хасанкале. И тогда Пучеглазый показал себя.
— Ну, все, больше бесплатно не работаем, — сказал он. — Что сможем, то и соберем с этих раскиданных по приграничной зоне мест. Будем ставить орта-оюну.
Мы рассмеялись.
— А разве «Румяная девушка» не подойдет? Что может быть лучше этого?
— Только нам зурна нужна!.. — произнес Пучеглазый.
— Найдем, — пообещали ему.
У Пучеглазого оказались неплохие организаторские способности. Он сразу сориентировался в сложившейся ситуации и из больших листов бумаги сделал огромный плакат, на котором большими буквами написал: «Румяная девушка. Варьете и т. п.»
Самое интересное то, что сверху над этими буквами он приписал: «Новый театр».
Когда мы спросили, к чему все это, он стал говорить о юридической ответственности:
— Раз уж за деньги, то мы должны все делать официально. Пока не напишем заявление и не получим новое название, мы вынуждены пользоваться этим.
— Честное слово, Пучеглазый, ты поражаешь меня своей ученостью, — сказал ходжа. — Что за самородок этот тип!
В этих разбросанных по горам селениях, объявление казалось чем-то экзотическим. Потом мы нашли для Хаккы колокольчик. Горбун должен был, натянув на себя маску, идти впереди Хаккы. Предполагалось, что они должны будут останавливаться в более многолюдных местах, показывая все, на что способны, и зазывать публику.
Узнав о том, что они отправятся по деревням, Ремзие подошла ко мне.
— Я тоже пойду с ними, — сказала она.
— Какая в этом необходимость, Ремзие?
— Раз уж зазывать. Раз уж правило.
— Разве это правило существует для вас?
— А мы что, не вместе? Разве не сама взвалила на себя эту ношу? Разве не давала вам слова?
В ее словах слышался вызов.
— А вам не будет тяжело и стыдно ходить по этим узким деревенским улицам и кричать вместе с ними?.. Я знаю, что неправильно два раза подряд говорить одно и тоже, однако вы мне не оставляете выбора.
— Может, и тяжело. Но в моей жизни были моменты и потяжелей. Я была вынуждена делать и не такое. Я так низко пала, что для того, чтобы возвыситься хоть на чуть-чуть, мне надо сделать Это.
Ее протест напоминал мне поведение Азми.
Испытывая неловкость, я продолжал ее уговаривать, однако она, прервав меня, сказала совсем не понравившимся мне тоном:
— Жизнь — это лихачество.
На долину опускался вечер. Разноцветные блики заходили волнами по комнате.
— Давай, Дядька, и ты сходи с ними, — приказал Пучеглазый.
— Господин Нури, что вы хотите от старого человека? — вступилась за Дядьку Макбуле.
— Мы же не можем отправить с ними Ремзие, драгоценная ты моя! Потом ехидно добавил: — В этих местах араб в диковинку. Это требует грима. А наш настоящий.
Наша группа зазывал тронулась в путь. Я услышал, как Горбун выкрикивал: «Новый театр!..»
— Ах, жаль, что господин Сервет это не слышит, — сказал я.
— Да, ты прав, это лучше того, что он вынужден выслушивать сейчас, — ответил ходжа.
— Ничего! — засмеялся Азми.
В этом «ничего» было много скрытого смысла.
— Газали, детка. Так дело не пойдет, ты должен немного прогуляться, — сказал Пучеглазый. — Давай и ты иди с ними. Походи, посмотри. Ты же у нас любопытный! Немного придешь в себя. Надень синий пиджак. На улице холодно, замерзнешь!.. — Отправив Газали, он, повернувшись в нашу сторону, с той же серьезностью продолжил: — Он сам по себе интересный тип, пусть посмотрит, себя покажет. Может, решат, что нас больше, чем есть на самом деле.
— Ах ты, зверь! — не сдержался ходжа.
В этот момент мы услышали грубый голос Дюрдане.
— Ой, девочки.
И увидели, что они прогуливаются по улице.
— У вас что, больше дел нет, кроме как шататься по улице? — возмутился ходжа. — Схватят и увезут в неизвестном направлении!
— Если я актриса, что мне, теперь сидеть взаперти? — спросила Дюрдане.
— Ах, драгоценная ты моя!.. — с издевкой произнес ходжа.
Нам всем необходимо выспаться, однако Пучеглазый спросил у начальника уезда:
— А что, мы совсем не увидим вашего поселка?
— Давайте я сейчас вам все покажу!.. — с готовностью ответил он.
Мы вышли вместе с ним и двинулись по улицам заполненным любопытными, услышавшими звук зурны людьми, Макбуле шла впереди, ходжа — за ней.
Когда мы вернулись, Макбуле набросилась на Пучеглазого.
— Ах ты, базарный гад! Посмотрите на него, и нас тоже провел! Как Дядьку и Газали. Я только сейчас все поняла. Он и начальника уезда с нами сплавил. Шли, как идиоты, за зурной!
— Вынужденная мера! — ответил он, смеясь.
— Чиновник, что с него взять, — злился ходжа. — Он не бессовестный, он самый бессовестный!..
В тот вечер мы показали «Румяную девушку» еще раз. Опять с пьесой вперемежку было варьете.
На третью ночь, мы поставили еще более непредсказуемые вещи. Под открытым небом нам захотелось показать смесь импровизации с комедией дель арте[90].
— В этих местах, если выйти на сцену и объявить «Девушка из Измира» — или тебя хорошенько изобьют, или же деньги попросят обратно, — сказал Пучеглазый.
Чего только мы не добавили в эту простенькую историю.
В этих затерянных в приграничной зоне поселениях мы играли при полном аншлаге и собрали больше денег, чем даже могли предположить. Пучеглазый, посадив рядом с собой Доктора, подсчитал выручку, побоявшись, что, если он попросит Хаккы помочь, тот запросто сможет кое-что прикарманить.
Глава тридцатая
Кагызман, Ыгдыр, Восточный Беязыт. Мы побывали везде. На данный момент мы были бродячей компанией, и куда хотели, туда и шли. Кроме карты у Азми в руках, у нас больше не было никакого путеводителя.
«Новый театр» уже вошел в историю. Мы стали настоящими бродячими артистами. Иногда останавливаясь только на ночлег, мы задерживались в этих городах на недели. Думать о завтрашнем дне было не в наших правилах. Что ни говори, а завтра само все решит за нас.
— Мне кажется, что наше возвращение из Египта все еще продолжается, — иногда говорил Азми.
Однако тогда это было полное надежд возвращение. Между тем и этим возвращением лежала пропасть. У всех было такое же лихорадочное состояние. Всем хотелось убежать и скрыться.
Люди, которых «Новый театр» считал изгоями, являлись теперь нашими лидерами. Хаккы стал нашим божьим посланником. Там, где мы не могли ничего заработать, он собирал деньги фокусами и кормил нас всех. Нам не было стыдно за это, потому что в семье все общее. Наши узы были крепче любых родственных уз. Куда бы мы ни пошли, сразу приспосабливались к обстановке.
И Пучеглазый оказался человеком, которого надо было еще поискать.
Конец лета затягивался. Или, быть может, нам так казалось. Мы порхали, как бабочки, туда-сюда, с цветка на цветок. Потом появились первые признаки зимы. Похолодало. Как-то в начале января мы оказались в одном постоялом дворе, где жгли, чтобы согреться, хворост и даже кизяк[91].
Хафиз Нури говорил нам, что здесь артисту всегда есть работа. Мы, как кочевники, показывали, кто на что горазд. Самыми востребованными талантами были Хаккы и Горбун. Только по мановению руки Пучеглазого они сразу принимались за работу.
— Сидим у бедняги на шее! — говорил ходжа.
Пучеглазый всегда, как командир, сначала обнюхивал обстановку. У него была интуиция настоящего охотника.
— Вы не беспокойтесь, — успокаивал он нас. — Кто-то из ребят обязательно заработает. Даже если хотите, можете не ходить с ними.
Везде, где бы мы ни были, всегда находился барак, кофейня, и, что самое странное, иногда попадались небольшие сцены. Хаккы занимался фокусами, Горбун смешил народ. Ходжа импровизировал. Иногда репертуар зависел от места, куда мы попадали. Порой мы даже возвышались до показа пьес из репертуара «Нового театра».